фликтов дня. «Я почти не пью вина, ото дня ко дню все яснее вижу и все больше могу в деятельной жизни» (запись в дневнике, конец апреля 1780 г.). В гекзаметре он цитирует изречение из второго письма Павла к Тимофею: «Никто не будет увенчан из тех, кто не боролся. Да, все–таки мне это не дешево достается» (31 марта 1780 г.). Та же мысль звучит, уже в старости, в собрании «Изречений»:

Закон и справедлив, и вечен:

Кто честно борется, тот должен быть увенчан.

(Перевод Н. Берновской)

Много высказываний приходится на апрель 1780 года. «У меня дух захватывает от высоты, когда я говорю с таким человеком (Иоганн Август фон Кальб, который потерпел фиаско в качестве президента Палаты.). Мне удается все, за что я берусь» (2 апреля). «Но у меня такое чувство, как у птицы, запутавшейся в нитях. Крылья есть, а взлететь не могу» (конец апреля).

Путаница каждодневных дел не давала ему последовательно осуществлять свои поэтические планы, это угнетало его все больше. Он вполне отдавал себе отчет в том, что живет в постоянном напряжении, которое определило все первое десятилетие в Веймаре, но долго это продолжаться не могло. «Моя творческая деятельность оказалась в подчинении у жизни, — лаконично сообщал он Кестнеру. — Однако все же я позволю себе по примеру великого короля, который ежедневно несколько часов играл на флейте, немного поупражняться в той области, где мне даны таланты. Написанного много, почти столько же, как и напечатано. Планов много, для их осуществления не хватает времени и собранности» (14 мая 1780 г.).

Еще больше его угнетало несоответствие усилий и результатов в его служебной деятельности. «Я живу очень просто, занят с утра до ночи, вижу почти исключительно тех, с кем связан и делами […]. Иногда, мне кажется, я упаду, так тяжел этот крест, который я несу почти без всякой помощи. Если бы не это мое легкомыслие и уверенность в том, что верой и упорством можно все преодолеть» (письмо Шарлотте фон Штейн от 30 июня 1780 г.). Нужны «новые люди», говорил он, которые сразу и безошибочно сделают то, что необходимо (21 сентября 1780 г.).

«В этом маленьком мире не каждая почва может выдержать любое дерево. Человек существо ничтожное,

381

приходится стыдиться, что имеешь такие преимущества по сравнению с тысячами других. Часто говорят, какая бедная страна и она становится все беднее, одни думают, что ошибаются, другие вовсе перестают об этом размышлять, а если открыто взглянуть на дело, то видишь, что все это непоправимо и становится все хуже» (письмо Шарлотте фон Штейн от 5 апреля 1782 г.).

Виланд опасался с самого начала, что «Гёте не сможет сделать и сотой доли того, что он рад был бы сделать» (письмо Лафатеру от 4 марта 1776 г.). Он оказался прав. Еще задолго до итальянского путешествия у Гёте появилось предчувствие, что все его усилия напрасны. В письме Кнебелю от 21 ноября 1782 года это высказано совершенно ясно.

«Весь смысл жизни герцога в путешествиях и охоте. Повседневные дела идут своим порядком. Он принимает в них достаточное участие, иногда делает что–то нужное, насаждает, вырывает бесполезное и т. д. Герцогиня тихо живет своей придворной жизнью. Я их вижу редко. И постепенно я начинаю возвращаться к себе и жить своей собственной жизнью. Иллюзия по поводу того, что прекрасные зерна, зреющие в моей жизни и в жизни моих друзей, должны быть посеяны в эту землю, чтобы дать драгоценные всходы, которые станут бриллиантами в земной короне этих властителей, давно уже покинула меня и я вновь обрел счастье своей молодости. Точно так же, как в доме отца я не мог сочетать явления духа с юридической практикой, так и теперь во мне существуют отдельно Тайный совет и мое остальное «я», причем должен сказать, что тайный советник часто отступает. В самой глубине своего существа я всегда, в сущности, был верен себе, своим планам, намерениям, начинаниям, и вот теперь объединяю все — свою общественную, политическую, моральную и поэтическую жизнь в один невидимый клубок. Sapienti sat» ¹.

Это был действительно «невидимый клубок», потому что отнюдь нельзя сказать, что Гёте сохранил верность взглядам своей юности, когда он и его тогдашние друзья стремились воздействовать на общественную жизнь, сдвинуть что–то с мертвой точки, что–то изменить. Он не просто молча отказался от этих планов, в большом «отчетном» стихотворении «Ильменау» (1783) он неодобрительно говорит о том времени, когда «я вольность пел в невинности своей, /

¹ Для мудрого достаточно (лат.).

382

Честь, мужество, гражданство без цепей, / Свободу чувств и самоутвержденье» [I, 142] ¹. Когда в письме Кнебелю он выступает в защиту «двойной» жизни, то стремится хотя бы лично для себя сохранить веру в преемственность и все–таки вынужден в «Ильменау» показать ее нереальность. Верным самому себе он остается в убеждении, что его опыт и накопленное знание о мире должны быть воплощены в искусстве, а стремление к углублению этого знания ведет далеко за пределы мелких повседневных дел.

Анализируя реальные результаты своих усилий, Гёте открыто признавал их незначительными. «Наши дела более или менее идут. Но, к сожалению, нельзя из ничего сделать что–то. Я знаю, что нужно было бы предпринять вместо всей этой беготни, пустых предложений и резолюций. А пока поливаем сад, так как не можем устроить дождя для всей страны» (письмо Шарлотте фон Штейн от 9 июня 1784 г.). Однако в конце 1784 года, думая о тех девяти годах, которые он прожил в Веймаре, Гёте высказывал намерение «внушить себе, что только что приехал сюда, только что начал здесь свою службу, что хоть лица и дела мне знакомы, но возможность и желание действовать еще новы. И вот я стал смотреть на все с этой точки зрения, моя идея взбодрила меня, стала для меня занимательной и небесполезной, тем более что надо мною не тяготеют никакие неприятности и я на самом деле вступаю в ясное будущее» (письмо Карлу Августу от 26 декабря 1784 г. [XII, 280—281]).

И все это время, жалуясь и упорно продолжая действовать, Гёте сохранял уверенность, что даже при существующих условиях он может многое сделать на благо людей. Именно к этому он стремился и тогда, когда заботился о своей «милой деревне Мельперс» (письмо Шарлотте фон Штейн от 12 сентября 1780 г.). Не абсолютизм и феодальное государство были объектом его критики, а люди, которые плохо поддавались убеждению, делали ошибки, ничего не предпринимали против существующего положения дел. Герцог Карл Август оставался для него проблемой. Если он хотел удовлетворить снедавшую Гёте «жажду деятельности», то мог это сделать только в роли такого властителя, который воспринимается как «понимающий отец». Именно таким его и видел Гёте, и не совсем без оснований, несмотря на то что герцог давал все новые

¹ Перевод В. Левика.

383

поводы для огорчения своей необузданной погоней за развлечениями. Дружба между герцогом и Гёте, которая продолжалась более полувека, до смерти герцога в 1826 году, была основана на том, что каждый видел и ценил в другом стремление и волю приносить пользу в разных областях. Возникали несогласия, периоды отдаления, серьезные конфликты, но дружба устояла. Когда в первое веймарское десятилетие Гёте критически оценивал поведение герцога, находившегося в бурном периоде развития, доверие к его хорошему зерну оставалось незатронутым. Так, он пишет Шарлотте фон Штейн в письме от 10 марта 1781 года: «Не часто можно встретить человека с такими хорошими задатками, какие имеет герцог, не часто человек бывает окружен такими умными, добрыми людьми и такими хорошими друзьями, как он, и все же дела не двигаются с места, как, кажется, должны бы: не успеешь оглянуться, как он опять превращается в ребенка или шалого сорванца. Но есть в нем и большой дефект. При всей своей страстной приверженности к добру и справедливости лучше всего он чувствует себя, когда творит какое–нибудь безобразие; можно поражаться его уму, знаниям, способности понять, но, когда ему нужно себя развлечь, он непременно должен сделать какую–нибудь чепуху, хотя бы раскрошить свечу».