– Нет, конечно же, – Вэ-А поежился. Впрочем, скорее от холода, чем от жалости. Он никогда никого не жалел. В этом смысле он был похож на деда. Дед тоже был безжалостен, поэтому его когда-то и выбрали хранителем Тайны. Более страшной, чем тайна существования Верхнего Мира…

– Что ты хочешь сказать? – Джексон обернулась и посмотрела на отца, хмуря брови.

– Видишь ли, за эту часть плана отвечал Стас. Мы не могли позволить этим детям уйти, конечно же. На девочках были детонаторы, под одеждой…

– Вспышка-один?

– Нет, два.

Глаза Джексон расширились.

– Но это же значит, что все остальные могли ослепнуть! Как вы могли? Вы меня бы хотя бы спросили! Там, между прочим, одна девочка была… Я хотела просить о том, чтобы ее вынули! У нее замечательные способности, она больше книжек прочла, чем все Задети вместе взятые!.. Включая меня, – добавила она грустно.

Все было бессмысленно. Спорить было бессмысленно, они с отцом уже столько раз все это обсуждали…

– Ну, доченька, не надо так сразу. Может, она еще и не прыгнула первой, может, она жива. Тогда мы ее обязательно вынем и отправим в одно чудное место над Прагой. У них как раз недобор в классе, они просили какую-нибудь девочку.

Джексон продолжала играть с пистолетом. Теперь она сняла палец с курка и гоняла предохранитель: вверх, вниз. Вверх, вниз.

– Я понимаю, тебе сейчас сложно… м-да. Но ты все сделала правильно. Я не ошибся в тебе. Ты будешь отличным лидером, станешь командовать новыми, счастливыми людьми. Там, на Пустырях, когда мы начнем переселяться. Для начала можно сделать тебя мэром какого-нибудь города… Или, скажем, телеведущей… Писательницей. Знаешь, слово – это тоже в некотором смысле сила, м-да. Ты будешь лучшей, самой любимой, тебя будут слушать, читать. Они будут ловить каждое твое слово и безоговорочно верить, верить. Хочешь, может быть, так?

Она молчала. И это все они тоже много раз уже обсуждали…

Вверх-вниз. Вверх-вниз.

– А это что? – Вэ-А вдруг посмотрел под ноги. – Мятная что? Не могу разобрать без очков.

Джексон встрепенулась.

– Не смей!

– Боже мой, Женечка, а ты не так сентиментальна, как мне показалось! Значит, ты его не совсем отпустила! Значит, ты выклянчила у него адрес, да? Ну, так это же в корне меняет дело. Дай, я перепишу его на всякий случай и…

– Не смей! – повторила она. Пистолет в руке вдруг сам собой дернулся вверх. Она вскочила, направив дуло на грудь своего отца – Вэ-А, министра погоды.

– Так-так-так. Значит, все хуже, чем я думал… м-да. Это что же, ты угрожаешь пистолетом собственному отцу? И все из-за какого-то адреса? Какого-то простенького адреса, да? Как там, – он наклонил голову, пытаясь разобрать неровные буквы, – Мятная, двадцать, две… два… Что за почерк, где их там только учат писать!

Джексон прыгнула к отцу и ногой расшвыряла песок.

– Ну-ну, стоит ли… Сама-то хоть успела запомнить? – Вэ-А рассмеялся. Это был его любимый смех, смех номер три. Предостерегающий и зловещий. Как он смеялся, прежде чем стал министром погоды, Джексон уже и не помнила.

– Что тебе надо?! Что… тебе… от него… надо? Коля тебе ничего не сделал!

– Не скажи, – отец перестал смеяться и теперь медленно шел на нее, – не скажи. Этот подонок кое-что сделал с моей дочерью. Я уже не вижу перед собой бойца, которого воспитывал!.. Ну, не балуйся, дай-ка мне пистолет! Тебе еще сегодня предстоит одно важное дело. Тебе нужно пойти домой и всем все рассказать…

– Всем, – повторила Джексон, отпрыгнув назад, – все рассказать… Да, папа. Конечно же! Я именно так и сделаю. Я всем расскажу. Все. Вообще всем. Кого ты там из своих бывших друзей еще не успел убить? Может быть, мне стоит им все рассказать? И про «Мегиддо», и про метки, и про Пустыри. Или, может, журналисты смогут это как-то использовать?

Вэ-А остановился и, сложив кончики пальцев, поднял их к лицу:

– Ты не посмеешь… Это означало бы конец всему.

– Да-а? И кто же меня остановит, интересно? Может быть, ты?

– Может, и я. Не забывай, вы все это время прятались, потому что я позволял вам прятаться. Одно мое слово, и тебя найдут.

– Вот именно, – сказала она, – одно твое слово. Но мне почему-то кажется, что тебе будет тяжело говорить, если ты будешь мертвым.

Она опустила пистолет и выстрелила в пол, прямо перед ногой отца. Грохот прокатился по щитовой, тысячекратно усиленный эхом. В воздух взметнулся фонтан песка.

Вэ-А рассмеялся:

– Ты меня не убьешь. Ты слишком похожа на свою мать! Такая же добрая и бесхребетная…

Джексон сжала пистолет так, что ногти на руке побелели. Вэ-А смотрел на нее: наглый, улыбающийся. Он был уверен в своей неуязвимости. Она выстрелила в пол еще раз.

– Я тебя, кажется, предупреждала, чтобы ты не смел ничего говорить о маме. Ты ее никогда не любил! Она была нужна тебе, чтобы родить меня! Чтобы меня, – она задумалась в поисках нужного слова, – произвести! Ты не любил ее, ты с нею скрещивался!

– Женечка, послушай, у тебя срыв. Я все понимаю. Я тоже когда-то через это прошел, когда пришлось в первый раз обо всем узнать. Дай мне пистолет и пойдем домой… м-да. Ну, что ты? Правда думаешь, что сможешь убить меня?

Джексон помотала головой.

– Ну и вот. Опусти его. Пойдем домой. Завтра сходишь к своим и все им расскажешь. Сегодня ты очень устала…

– Тебя я убить не смогу, – повторила она, не слыша его. – Сейчас не смогу. Но можно ведь…

Вэ-А помрачнел и сделал шаг по направлению к дочери.

– Не приближайся! Как ты там говорил: с человеком можно много чего сделать, если узнать, чего он больше всего боится, так? Ты знал, чего я боялась. Я боялась остаться одна. Боялась маму потерять, потом тебя, теперь этого рыжего, дурака… Больше я ничего не боюсь. Я его уже потеряла.

– А меня? – усмехнулся Вэ-А, и лицо его стало похожим на звериный оскал. Перед нею стоял уже не отец, а министр погоды, главный хранитель Тайны.

– Тебя я давно потеряла. Зато я нашла кое-что. Я нашла твой секрет. Я знаю, чего ты боишься, – Джексон уперлась спиной в холодную стену.

– Чего же?

– Ты боишься, что вещи будут происходить сами собой. Что все будет развиваться не так, как ты запланировал. Ты привык все знать и все видеть. И всем управлять. Тебе страшно представить, что у тебя что-нибудь не получится. Что люди будут не нормальными, а… обычными. Разными! Ты боишься, что план не сработает, и знаешь что? Он уже не срабатывает! Я никогда не стану больше тебе помогать! Я пойду и всем все расскажу!.. А если ты попробуешь меня поймать и остановить, я убью себя! Я – тоже часть плана, ведь так? А когда меня не станет, все сломается!.. Весело, да? Люди ушли на Пустыри, а управлять ими некому! Ты-то уже старенький будешь, вот смеху, да? И люди начнут делать, что хотят! Вообще что хотят! И детей у всех будет, сколько влезет!..

Лицо министра погоды дернулось. Он сделал еще один шаг и вытянул руку, намереваясь схватить пистолет.

– Нет, Женечка, – прохрипел он, внезапно потеряв голос, – ты не посмеешь! Ты здесь не при чем, это я во всем виноват!

– Да, точно, – ответила Джексон, чувствуя пальцем теплый курок, – это точно. Во всем виноват ты.

---

Маргарита Витальевна стояла возле палаты, глядя в узкую дверную щель, как на больничной койке, весь в гипсе и бинтах, всхлипывает и дергается во сне ее сын, тринадцатилетний Коля Карпенко. В коридоре раздались шаги – это возвращался с вечернего обхода доктор Беков.

– Шли бы вы домой, дорогая моя, – сказал он, подходя, – он заснул, завтра снова придете.

Маргарита Витальевна заплакала.

– Ну-ну-ну… Что такое? – Беков совсем не умел, а точнее, давно разучился утешать плачущих женщин. Он усадил Колину маму на мягкую скамью возле стены и встал рядом.

– Он меня сегодня мамой назвал, – сказала женщина еле слышно.

– Так ведь это же хорошо…

– Нет, – она замотала головой, расплескивая текущие по щекам слезы, – я его спросила: ты так сказал, потому что вспомнил? А он мне: нет, просто я убедился и привык, что вы моя мама… «Вы», понимаете, доктор, он со мной на «вы»!