Майкл встал и зашагал к самой старой и богатой части кладбища.

– Идём, – согласился он.

Лора зашагала рядом с ним.

– Куда мы направляемся?

Майкл ответил так тихо, что она его едва ли расслышала.

– Я знаю. Теперь знаю. Мёртвые не могут спать, – он вопросительно посмотрел на неё, и она кивнула.

– Когда я закрыла глаза, ничего не изменилось. Было так же, как если бы они остались открытыми.

– Мы не спим, – сказал Майкл. – Мы дремлем время от времени. Те, с которыми я разговаривал, ловко делали вид, будто спят, прикидывались – и больше перед собой, чем передо мной, – он ускорил шаги.

– И куда мы направляемся?

– Повидать одного человека.

– Призрака?

– Нет. Человека. Я до настоящего момента не был уверен.

– А вы бы мне поверили? – спросил мистер Ребек. Он сидел на ступенях мавзолея Уайлдера. Он казался худым и тонкокостным в своем чёрно-белом залатанном купальном халате.

– Вероятно, нет, – сказал Майкл. – Хотя вы могли бы и попытаться нас убедить.

– О, Боже! Да у вас было достаточно хлопот с тем, чтобы поверить, что вы мертвы. А я вас в этом не убеждал, вы сами себя убедили, – мистер Ребек поколебался и отрегулировал свою речь, словно рукоятку лебедки. – В нашем обществе существует два варианта, два возможных верования: либо вы куда-то уходите после смерти – либо нет. Либо вы очень громко поёте целую вечность, либо спокойно спите, пока не рассыплется этот мир. И тогда вы поплывете через космос, непробудившиеся и непробуждённые. Ни одно из двух представлений не истинно, но до этого вы должны сами додуматься.

– Я надеялась, что посплю, – сказала Лора. – Моим последним словом на этой земле, вероятно, было «Ура!»

– Ты погрузишься в дремоту, – ответил мистер Ребек. – Это почти как сон. Со временем слово «сон» перестанет что-либо для тебя значить, поскольку ты утратишь концепцию. Ты не будешь знать, спишь или бодрствуешь, и это по-настоящему не будет важно, – он сделал паузу. – И ты всё ещё на Земле. Не существует какого-либо особого мира для мёртвых, только холодные дома, которые им строят живые из уважения к отработавшим телам. Существует только Земля.

Он осознал, что в его речь прокралась некоторая ораторская торжественность. Но он не смог придумать, что сказать, дабы облегчить её вес. Глядя на мужчину и женщину, он устало подумал, что вещи всегда под конец усложняются, паутины становятся запутанными, намеревается паук кого-то туда заманить или нет. Ему очень нравились эти мужчина и женщина, и он не хотел бы, чтобы они заставляли его формулировать мысли, в которых он не уверен, пока не выскажется. Он не был ни Богом, ни Первым могильщиком. К тому же существовала миссис Клэппер.

Лора что-то говорила. «Какое у неё сладостное имя, – подумал он. – Хотел бы я, чтобы она была где-то далеко-далеко, и я мог бы её позвать».

– Как долго это происходит? – спросила Лора. Мистер Ребек моргнул.

– Прошу прощения?

– Забывание. Дезинтеграция. Предоставление вещей себе самим.

– О, понятно, – конечно же, Майкл ей сказал. – Смотря по обстоятельствам. В среднем, кажется, месяц.

– Месяц? И что же происходит потом?

– Не знаю. Ну, конечно, не знаю. Я – не Знающий Все Ответы. – Он подумал, а интересно, есть ли ещё на радио эта программа. Вероятно, нет. Надо бы спросить у миссис Клэппер.

– Я могу подождать, – сказала Лора. Майкл рассмеялся.

– Придётся.

Лора взглянула на него, как если бы он был недоеден и выброшен.

– Какой чудесный Мессия из тебя бы вышел.

– Воистину. Моим первым чудом было бы воскрешение тебя из мёртвых. Очевидно, паровым плугом.

– Ты похож на старичка из маленького города, – сказала Лора, – который был когда-то кем-то важным, и все ещё болтается в местах, где прежде работал, произнося речи по праздникам и разыгрывая из себя всё такую же важную персону.

– Возможно, – сдавленно сказал Майкл. – Но я буду каждое Рождество сидеть на твоей могиле и петь тебе рождественские гимны.

«О, ради Бога! – подумал мистер Ребек. – Заткнитесь».

И не раньше, чем он увидел их изумленные взгляды, понял, что произнёс это вслух, и уж коли так вышло, пустился дальше:

– А какая разница, кто из вас будет дольше помнить свое имя? Вы оба мертвы. Это, может быть, единственное, что у вас общего, но этого немало. У меня из-за вас голова болит. Если уж вам так охота пререкаться – уйдите и болтайте где-нибудь среди надгробий. Смерть, как и любовь, должна быть спокойной и лёгкой. Вы только время тратите, крича, что вы не уснёте, или что вы не можете спать, когда вы даже не знаете, что такое сон.

Он увидел на их полупрозрачных лицах по-детски испуганные взгляды и внезапно не смог придумать, что ещё сказать. Он ужас как давно ни на кого не кричал, и голос его звучал, словно эхо, блуждающее в пещерах. Бредовый образ летучих мышей, поселившихся у него за щеками и свисающих вниз головой с его нёба, пролетел через его сознание, и он чуть было не прыснул.

– Я здесь, знаете ли, уже давно живу, – добавил он. Затем сел и посмотрел прочь, потому что его монолог завершился.

Лора собиралась было что-то сказать, но передумала. Она сделала лёгкий бессмысленный жест по направлению к Майклу, который кивнул и подался вперед, надеясь, что мистер Ребек больше на него не взглянет.

– Почему вы пришли сюда?

И тогда мистер Ребек на него взглянул.

– Я умер, как и все остальные, – сказал он. Затем, увидев, как Лора вздрагивает, добавил. – Не то чтобы об этом было легко говорить, да это и не совсем правда, – он оглянулся на Майкла. – Думаю, я тебе говорил, что раньше был аптекарем? – Майкл кивнул. – И у меня была славная аптека, – сказал мистер Ребек. – И какой запах… То есть, там было чисто, но такой приятный запах. Словно порох и корица плюс, вероятно, немного шоколаду. У меня висел колокольчик, который звонил, когда кто-нибудь открывал двери. И звонил он, что бы ни было нужно этому человеку, был у него рецепт или нет. Имелись у меня и весы, на которых я мог взвешивать человеческое сердце. Фонтанчика с содовой водой у меня не было, но стояла баночка леденцов, чтобы раздавать их детям, когда те приходили покупать сироп от кашля или лезвия. Они называли мои леденцы конфетами из мать-и-мачехи. Не знаю, почему. Их выпускали в виде длинных желтых палочек. Не думаю, что их и теперь продают. У меня имелось все то же, что и у любого другого аптекаря в Нью-Йорке, и кроме того – немного отравы.

Задул легкий ветерок. Мистер Ребек плотнее завернулся в халат и сунул руки в карманы.

– Как-то один человек попросил приготовить для него приворотное зелье. Он был хороший человек, но очень некрасивый, с лицом, покрытым шрамами. Думаю, он был боксер, потому что его уши выдавали и потому что он частенько приходил ко мне пить кофе и всё говорил о боксе. Была и девушка, которая нередка заглядывала и порой сидела с нами. Она немного походила на тебя, Лора, но у неё волосы были светлые. Очаровательная девушка. Этот человек попросил меня приготовить что-нибудь такое, чтобы она его полюбила. Он стыдился своего лица, видите ли, и думал, что для меня это будет очень легко, все равно что солодовый напиток взбить. А я, конечно же, не мог этого сделать. Ни за что. Потому что это незаконно, и я всё равно не знал, как. Но я сказал ему, что сделаю. Но это всего-навсего устранит агрессивность и сделает её восприимчивее. А ему всё-таки придется её спрашивать, какое бы там у него ни было лицо, – он улыбнулся, вспомнив об этом. – Она была милой девушкой, и думаю, что она его и так любила. Но после того случая все стали приходить ко мне и спрашивать приворотное зелье, гороскопы, счастливые чары, да ещё и желали, чтобы я им сны толковал. Люди, знаете ли, несчастливы, и в поисках удачи за всё ухватятся. Они вели себя, как если бы я был ведьмой или каким-нибудь банальным чародеем, молили меня исцелить их детей или сделать что-нибудь, чтобы мужья прекратили пить. Я им говорил, что не могу, что я не волшебник, и одни плакали, а другие проклинали меня. То были печальные проклятия и не особенно сильные. И вот я сделал очень большую ошибку. Я пообещал попробовать. Я думал: ведь я – аптекарь, я пытаюсь помогать больным людям, эти люди тоже больны, только иначе, и я попытаюсь им помочь, хотя и не надо бы, ибо в этом мире не существует волшебников. Но они во мне, думаю, нуждались, а это важно, чтобы в человеке нуждались. И вот я смешивал разные безобидные травки и советовал подсыпать их в пищу, предлагал им спать с пакетиками муки под подушкой, потому что тогда будут сниться добрые сны. Я стал шаманом. Нью-Йоркским шаманом. Я им не собирался делаться, но так вышло. И что ещё хуже, я был не особенно хорошим шаманом. Иногда мне везло. Иногда я верно угадывал, и ребенок поправлялся или получалось нужное число. Но не очень часто. Люди, которые не верили во всю эту дребедень, перестали заходить, а те, которые верили, тоже перестали, потому что моё колдовство оказалось не очень эффективным, – руки мистера Ребека вертели и обкручивали одна вокруг другой пояс халата, но он все ещё робко улыбался. – Только по-настоящему преданные чудаки не оставили меня, а аптекарь – это, вероятно, единственный человек в мире, который не может найти им применения. Но я служил им, потому что они были одиноки и верили в меня. Я стал их пророком, для которого, может быть, пришли дурные дни, но не утратившим честь. Так что иногда я немного важничал, – он начал тихо посмеиваться от неподдельного веселья, поглаживая редкие волосы загорелой ладонью. – Я знал, что рано или поздно что-то должно случиться. То, чем я занимался, было незаконно вообще и вдвойне преступно для аптекаря, в частности. Если в аптеке объявлялся новый посетитель, что нет-нет да и случалось, мне приходилось хвататься за прилавок, чтобы подавить стремление убежать. Полицейские ещё в молодости вызывали у меня страх, и, кроме того, я боялся потерять лицензию, если кто-то вздумает устроить мне проверку. А больше ни к какому делу я приспособлен не был, – он опять привалился спиной к одной из треснувших колонн, отталкивавших небо от могилы Уайлдера. – А затем случилась забавнейшая вещь. Самая что ни на есть логичная. Я обанкротился, – мистер Ребек, отличавшийся хорошим артистическим чувством, сделал короткую паузу, затем продолжал. – Я не мог платить за аренду, я не мог платить за сырьё, я не мог платить за ремонт, я не мог платить за электричество и не мог платить адвокату, который сказал бы в суде, что я ни за что не могу платить. Когда я вышел из суда, я перевалил бы через холм и постучался бы в богадельню, да только в этом проклятом городе нет богадельни, а у меня не было денег на билет.