разнесчастная погода...»  Вот и у нас  за  окнами дождь!

Выступление Пашки изумило Гулю еще силь­ней. Только она теперь не насторожилась, а ска­зала:

—  Дождь дождем, но вот день сегодня все равно поразительный.   Молчит  весь   класс,   зато   начал вдруг говорить — да еще как! — Паша Зубарев. Молодец, Паша! Беседуй с нами почаще.

И тут Пашка сам, не плоше той девочки, едва не выпалил, что он и так давно со всеми беседует, что прошедшей ночью только то и делал, что беседо­вал-разговаривал с целой мальчишечьей компа­нией.

Но в этот момент ударил звонок с урока, и с той, наружной стороны, классную дверь открыла заве­дующая Косова.

Косова дверь отворила, на пороге встала; весь класс, грохнув крышками парт, вскочил на ноги.

—  Спокойно, спокойно...— сказала Косова, по­вернулась в  сторону Гули. — Прошу вас,  Галина Борисовна,  организованно,  строем провести всех в комнату девочек.

 Лицо Косовой было такое решительное, что Гуля, то есть Галина Борисовна, тут же и выстроила ребятишек парами. И они единым строем про­шествовали через коридор, через толпу других, тоже удивленных ребят, в спальню девочек.

Первышата шли, загодя чувствуя неладное.

А когда увидели возле своих кроватей молодень­кую, всегда шуструю уборщицу Тасю, когда увиде­ли там еще и повариху тетю Полю, то поняли — секретному сообществу пришел конец.

Тася лукаво постреливала глазами то на ребя­тишек, то на тетю Полю, то на отопительные бата­реи. Тетя Поля, грузная, круглолицая, до того растерянная, что крахмальный колпак ее съехал на ухо, нелепо перекладывала из руки в руку пу­стое кухонное сито.

Косова неспешным взором оглядела присут­ствующих, убедилась, что те, кому тут быть пола­гается, все на месте. Кивнула Тасе:

—  Приступайте!

Тася живо запустила руку за ближайшую бата­рею, вынула беленькое яичко и, положив его тете Паше в сито, хихикнула:

—  Ра-аз...

Потом последовало: «Два-а... Три... Четыре...», и так до той поры, пока не обошли все хоронушки в спальне девочек.

Затем Косова подала команду проследовать все тем же строем в спальню мальчиков, и там повто­рилось то же самое.

В мягком, с деревянным ободом, сите росла на

руках тети Поли ослепительно чистая горка яи­чек,   а   сама   тетя   Поля   смотрела   на   горку   все растеряннее,  а девочки и мальчики, в том числе Пашка со Степой, опускали головы все ниже. Только Гуля ничегошеньки тут не поняла:

—  К чему здесь яички? Ну, к чему?

Когда же число забатарейных трофеев полно­стью сошлось с числом учеников первого «Б» клас­са, Косова тоже взяла слово:

—  Вот и я хочу спросить: «К чему?» Но сначала спрошу нашу уважаемую тетю Полю: как вышло, что продукты, да еще и в неподготовленном виде, перекочевали из кухни в детские спальни? Кто их выдал?

—  Так я сама! — попробовала развести руками, но чуть не обронила тяжелое сито, тетя Поля.— Как же не выдать? Как малышам отказать? Им все равно —  полагается!   А   те   вот  девочки...—  тетя Поля по-над полным ситом, по-над занятыми ру­ками повела в сторону девочек круглым подбород­ком: — А те вот девочки, а может, и не те — их вон сколь по столовой-то вьется! — мне заявили: «Се­годня в первом «Б» классе День сырого яйца! » Ну, а если мне сказали: «День!», то я подумала: «Это кем-то назначено!» А если назначено: значит, вы­дала...

 Тетя Поля прямо сказала и самим девочкам:

—  Неужто вы вот так хотели кулинарному делу научиться? Неужто задумали яички испечь? Да на батареях не испечешь! Только испортишь... Эх вы, кухарки!

И тогда девочки совсем потупились; они зауныв­но, на разные голоса давай признаваться:

—  Мы не за этим... Мы думали, выпарятся жи­вые цыпленочки.

—  Кто-о? — опешила    Косова.— Кто    выпарит­ся? Зачем?

А все утро сегодня удивлявшаяся Гуля вдруг перестала удивляться. Она тоненько прыснула, покачнулась и, держась за спинку Пашкиной кро­вати, зашлась таким неуемным смехом, что еще бы немного, то и, возможно, упала бы с ног.

Тетя Поля тоже колыхнулась весело. Уборщи­ца Тася рассыпалась мелким хохотком, будто го­рохом. Но и все же первой опять пришла в себя Гуля. Она прямо на глазах Косовой кинулась обнимать совсем уже теперь зареванных девочек, прихватила в объятия и мальчиков, даже Пашку:

—  Эх вы, глупые! Эх вы, недотепушки! Цыплятошники-заговорщики!

Но Косова опомнилась тоже, сразу поставила все на свои места.

Тете Поле с Тасей было велено:

—  Возвращайтесь к своей повседневной работе!

Гуле было сказано:

—  Ваш подопечный класс пошел на организо­ванный обман. А вы как реагируете? Вы реагируе­те   не-пе-да-го-гич-но!   Впрочем,   такой   разговор обязан быть продолженным не здесь. Пройдемте, Галина Борисовна, в мой кабинет.

И, не сомневаясь, что Гуля пойдет, двинулась первой.

Косова пошла уверенным своим шагом. Она од­ним лишь твердым видом своим заставляла мальчиков и девочек расступаться, освобождать ей путь. Ну, а там, в конце этого точно нацеленного пути, в строгом кабинете, как представилось Паш­ке, ждало Гулю что-то плохое.

И вот как бы Пашка ни побаивался теперь Косовой, в нем неведомо в который уж раз срабо­тала, как пружина, память о Кыже. И Пашка — сам крохотный, взъерошенный, весь сжатый в один тугой ком — выпрыгнул из строя ребяти­шек на освобожденную для Косовой дорогу. Вслед за Пашкой, готовясь шагнуть вперед, шевель­нулся Федя Тучкин, шевельнулся Степа Кали­нушкин.

—  В чем дело? — тормознула Косова. Тормознула, замерла, и все вокруг замерли, да

в эту самую минуту широко раскрытая дверь спальни раскрылась еще шире, и прямо с порога раздался совсем новый, совсем никогда еще не звучавший здесь, в интернате, голос:

—  Дело в том, что Пашка Зубарев — неплохой друг!  Он сам хороший друг, и рядом с ним, как я вижу, одни лишь добрые друзья!

И на Пашку напахнуло дождевою прохладой, осенней свежестью, и сзади на макушку ему вдруг так знакомо легла чья-то рука, что он дрогнул, развернулся, завизжал на. весь интернат:

—  Русаков!  Русаков!

В тесной от людей спальне, в двух шагах от раскрытой двери рядом с Пашкой в самом деле стоял Русаков. Только Русаков не тот, привычный, а очень, очень праздничный. Сырой свой плащ он перевесил через руку, а сам был в новом сером в стрелочку костюме, при полосатом галстуке.

Но волосы у Русакова были все те же — как опаленные летним солнцем. Но лицо — все так же до коричневой смуглости обветренное. Кисти рук из-под белых обшлагов рубахи — темные, прежние, рабочие. Самое же удивительное: держал Ру­саков немного на отлете от себя, на весу за тонкое колечко клетку с чижом.

—  Юлюшка! — взвизгнул снова Пашка.

Чиж качнулся на жердочке, отвесил поклон, вроде как Пашку признал.

—  Пием   ко-фе,   пи-ем   чай! — свистнул   чиж, и все тут первышата загалдели, все ринулись, обте­кая Косову и Гулю, к внезапному гостю:

—  Русаков! Русаков!  Русаков! А тот опять сказал Косовой:

—  Правильно   я  догадался:   у  вас  тут  полное содружество. Даже про меня с чижом дети знают. Наверняка оповестил Пашка. Выступал тут, поди, каждый день... Я сюда и в спальню-то из коридора без приглашения заглянул как раз на этот друж­ный, приятный шум... Вы ужменя простите!

Русаков, почти точно как чиж, отвесил Косовой поклон, а она вопреки всем своим правилам, во­преки всей своей железной выдержке смутилась! Она впервые не знала, как ей поступить. Ей ведь неизвестно было, видел Русаков или не видел, что происходило тут минуту назад, и вот пришла в за­мешательство. И совсем уже не думая, что сейчас нарушит другое свое правило, что назовет ученика не сухо, по фамилии, а ласково, по имени, быстро-быстро произнесла:

—  Как я понимаю, вы тоже друг Павлуши!

—  Больше...

—  Ох, интересно-то как! — не стерпела, вмеша­лась в разговор Гуля.— Вот бы ребятам услышать про Кыж не только от Паши, но и от самого от вас... Хотя бы чуть-чуть.

Косова глянула на Гулю, что-то скоренько в уме прикинула да и все свои правила пустилась нару­шать подряд: