Герберт Розендорфер

Кадон, бывший бог

Меня зовут Кадон (или Квадон, Каэдхонн, Каддонх, Катонг и т. д.). Вполне возможно, что я – бог Кадон. (Краткости ради я буду употреблять самое простое написание: Кадон.) Я не уверен, что бог, в которого некому верить, в самом деле бог. Я – бог Гефионы. Остров Гефиона, или Гэффиона, Каэвионна, Эфьона и т. д. Аборигены, наверное, верили бы в меня, если бы они были. Но на острове нет аборигенов.

Остров Гефиона лежит далеко на юге, так далеко, что юг там становится севером, а север – югом. Становится ли запад востоком, а восток – западом, я не знаю; это можно было бы определить по солнцу, однако солнце там никогда не восходит. Если бы я и в самом деле был богом, то есть если бы на острове Гефиона были аборигены или хотя бы один абориген (тогда это слово приобрело бы, по крайней мере с этимологической точки зрения, еще один смысл, поскольку там не было бы, кроме него, никаких бэ или вэборигенов), и если бы этот как-его-бориген верил в меня, то я, вероятно, сумел бы время от времени устраивать для него восход солнца. Однако тут опять возникает вопрос: где? На востоке или на западе? Заставить солнце восходить на юге или на севере было бы, пожалуй, даже для меня (если бы мне, упаси меня я, действительно пришлось решать этот вопрос) в известном смысле превышением полномочий.

Нас осталось восемнадцать. Остальных пассажиров – их было 782 – поглотила ледяная вода – зеленая, с черными прослойками и мрачными облаками из льда, колыхавшаяся медленно, как масло. Эти семьсот восемьдесят двое других исчезли, ухнули в ничто даже без всплеска. Установить, утонули они или сразу замерзли, теперь уже не представляется возможным.

Вот список восемнадцати уцелевших:

Номер дробь один. Г-жа Лорна Финферли.

У меня ноутбук с микрофоном. Я сижу на перевернутой корзине и диктую. Слова «дробь» мой ноутбук не понял, то есть не определил, что я имею в виду не само слово «дробь», а такой знак пунктуации в виде косой палочки, который употребляют при нумерации и еще в некоторых случаях, называя при этом «дробью», хотя и непонятно почему. Поэтому я, составляя список, больше не стал употреблять это слово. Наверное, проще потом будет вписать знак «дробь» в распечатанный текст от руки. Итак:

/ 1. г-жа Лорна Финферли;

/ 2. председатель «Об-ва друзей почтальонов-внештатников», имени-фамилии не знаю;

/ 3. г-н Масло Барфус (до этого я и не подозревал, что кроме Ласло, бывает еще имя Масло);

/ 4. г-жа Tea Шмольгубер;

/ 5. г-н Лоренц-Генрих Минимейер (или – майер, или – меир, тут я не уверен, а уточнить мне не удалось);

/ 6. графиня Одинея Фараоне;

/ 7. г-н Гномуправ; возможно, впрочем, что это не фамилия, а должность, хотя и не совсем понятно, чем на такой должности занимаются;

/ 8. г-н фон Харков;

19. г-н Марсель Рельс-Рейс (полуслепой);

/10 и 11. супруги Божидар; ее звали София, а его Курт плюс еще буква от второго имени, кажется, В., но за это я не поручусь;

/ 12. г-н Гейнц Трупли;

/ 13. г-н Кнут Воблянд;

/14 и 15. супруги Эпископи из Унцхурста (не знаю, к какой конфессии они принадлежали; если католики, то для женщины такая фамилия не годится, потому что женщин-епископов не бывает, хотя в Риме, в церкви Сант-Праседе, есть капелла Зенона, где мозаика на стене изображает даму-«епископиню»; сам же г-н Эпископи, имени которого я не помню, как, впрочем, и имени его жены, торговал матрасами в городе Фульда, как явствовало из визитных карточек, которые он роздал нам после нашего, если можно так выразиться, спасения, на которых умышленно обыгрывалась его фамилия: «Фирма Матрасы – Епископ, Фульда» и, хотя в Фульде имелся настоящий епископ, тот, по словам г-на Эпископи, против этого не возражал, несмотря на известную узость взглядов).

/17. г-н Фортунат Придудек, тромбонарь из Мудабурга и

/18. Я.

Карточек у Матрас-Епископа было с собой немного, всего одиннадцать штук. Себе и жене дарить их не имело смысла, супруги Божидар получили одну на двоих, г-ну Рельс-Рейсу решили вообще не давать, потому что он оказался не только полуслепым, но слепым на три четверти или даже на четыре пятых, – что он там сможет прочитать? Г-н Трупли приходился семейству Эпископи, можно сказать, зятем (потому что, если я правильно помню, жена г-на Трупли, погибшая в числе 782 остальных пассажиров, была сестрой г-жи Эпископи), и таким образом знал все имена, название фирмы и ее адрес, а г-н фон Харков заявил, что отказывается от визитной карточки, потому что запоминает имена раз и навсегда, тем более такие несуразные клички, как Матрас-Епископ. На этом визитные карточки закончились. (Надеюсь, я все правильно сосчитал.)

– Почему несуразные? – возмутился Матрас-Епископ.

– Ну как вам сказать, – пожал плечами фон Харков, – ведь в Фульде у вас теперь фактически два епископа. И как мне обращаться, если придется писать письмо вашему католическому коллеге? «Уважаемый тот, который не матрасы»?

Когда он давал мне свою визитную карточку, я хотел отказаться, чтобы у г-на Эпископи осталась хотя бы парочка про запас, но он возразил:

– Не думаю, чтобы в этом безнадежном тупике мироздания еще кому-нибудь и когда-нибудь понадобились мои визитные карточки.

Что ж, он оказался прав. То, что наш остров называется Гефиона, мы тогда не знали. Или: я-то знал, но остальные семнадцать человек – нет.

Пожалуйста, представьте себе – тут я прошу особого внимания ко всему описываемому, чтобы вам стали по-настоящему ясны все необычайные, чрезвычайные, выходящие за рамки любых представлений сложности нашей тогдашней ситуации, – представьте себе кресло со спинкой и подлокотниками совершенно гигантских размеров, по самое сиденье утопленное в воде, причем вода эта, как уже упоминалось, была зеленой, ледяной и медленно колыхалась, как масло, отливая то черным, то мертвенно-белым. Так выглядел остров Гефиона с этой стороны. Оба «подлокотника», левый немножко выше правого, высотой примерно двести – двести пятьдесят метров, круто обрываются в море. Верхние концы «спинки» (из которых на этот раз правый выше левого), имеют в высоту где-то две тысячи метров и, судя по всему, заросли льдом сверху донизу, хотя в точности этого нельзя было определить, потому что обе вершины покрыты туманом. Перед нами, оказавшимися, так сказать, на «сиденье» кресла, простиралась обширная, покрытая галькой равнина, постепенно возвышавшаяся и переходившая в «спинку» упомянутого кресла, объединявшую обе вершины на высоте метров девятисот. Или: представьте себе кафедральный собор с двумя остроконечными башнями, а спереди у него две низкие пристройки, вроде лап дракона, свешивающихся прямо к воде, – в общем, как-то так.

Определение «негостеприимный» по отношению к этому острову – более чем комплимент. Ветер набрасывался на него, будто пытаясь сдуть. Уцелевшие дамы судорожно вцепились в его скалистые блоки. Хотя им это в конце концов нисколько не помогло.

Или вот: двузубая вилка, высунутая из океана каким-нибудь подводным великаном. Для потерпевших кораблекрушение это, конечно, выглядело устрашающе, тем более что остров и так не лучился гостеприимством. По крайней мере с этой стороны; что было с той стороны, мы просто не знали. Здесь, на этой стороне все было серым. Темно-серым, светло-серым, мышиным, пыльным, пепельным, сероватым, хероватым, и даже зелень, белизна и голубизна, которых там и так было мало, отливали, если можно так выразиться, все тем же серым. Лишь чернота никому не уступала своего первенства, да еще иногда проблескивала желтизна над горизонтом. Нельзя было сказать, что пейзаж вселяет надежду когда-нибудь порадоваться голубизне неба.

Берег крутой, настоящий обрыв, и под ним ни пляжа, ни отмели, простирающихся хоть на сколько-нибудь сантиметров; просто скала. Сплошной камень, торчащий над уровнем моря (маслянистого, ледяного, медленно чавкающего), как стена, уходящая в глубины вод. Но вообще-то нам повезло, я имею в виду эти восемнадцать. Лайнер – каким же идиотизмом была покупка путевок на этот круиз – разбился о каменную стену, как стеклянный шарик. От удара он просто рассыпался. Восемнадцать человек выбросило на берег, остальные 782 (включая команду и капитана, который, если судить по его последнему, выкрикнутому перед самой гибелью слову, – «merde![1]» – элементарно сбился с курса) улетели прямо в море, где, видимо, сразу превратились в ледышки по причине чрезвычайно низкой температуры воды и сгинули в ее черно-зеленой глубине.