– Может быть, мне стоит позвать с собою Бет Карпентер? – беззаботно обронила Кэтрин. – Я уверена, что уж она-то не растеряется в любой ситуации.
– Мисс Кэтрин! Вы шутите! Да как вам только такое в голову пришло?! Боже мой, Бет Карпентер!!! – Миссис Даулинг была так возмущена, что затрепетал даже белоснежный чепец, покрывавший ее седины. Кэтрин почувствовала, что не стоило ее так шокировать.
– Конечно, я пошутила. Не надо слишком серьезно относиться к каждому моему слову. – И она легко встала из-за стола: милая девушка, облаченная в траур, с темно-каштановыми волосами, собранными в тугой узел на затылке.
– Это ужасно. Я никогда не поспеваю за вашими шутками, мисс, – пожаловалась миссис Даулинг. – Вы такая же бесстыдница, как и его преподобие (упокой, Господи, его душу!). А уж он-то вечно шутил – и к месту, и не к месту.
Сжав письмо в руке, Кэтрин подошла к окну, прошелестев подолом юбки по устилавшему пол ковру. Это привычный вид ее всегда успокаивал: ухоженная лужайка, обрамленная цветочными клумбами, на которых кивали своими желтыми головками нарциссы вперемежку с пурпурными и белоснежными крокусами. Кларк старательно воевал с сорняками, но те каждый год предпринимали новую атаку на клумбы после зимних холодов. Кларк был и садовником, и конюхом, и слугой. Кроме него, в доме жили горничная и миссис Даулинг, которым часто помогала сама Кэтрин.
За лужайкой расположилась деревянная беседка, затененная кедрами и соснами и давно ставшая прибежищем множества пауков, теперь она была завалена принадлежностями для крикета, тенниса, крокетными молотками, плетеными стульями и столиками. Память снова вернула Кэтрин в прошлое, – и вот уже она во власти безделья, развалившись в гамаке, натянутом между стволами каштана и березы, прислушивается сквозь одолевающую ее дрему к резким ударам молотка по шарам, шутливым репликам отца и звучному, красивому голосу его собеседника.
– Дядя Седрик, – решительно произнесла Кэтрин, не сводя глаз с миссис Даулинг, собиравшей со стола остатки завтрака. – Я сию же минуту ему напишу. Он наверняка знает, что следует предпринять.
Уоллер, камердинер лорда Седрика Гамильтона, доставил письмо от Кэтрин в спальню хозяина, в особняке восемнадцатого века в центре Бристоля. Дом этот был расположен на редкость удачно, и из окон гостиной на третьем этаже открывался восхитительный вид на устье Эйвона, опоясанное чудом инженерной техники – подвесным мостом Клифтона.
Седрик едва проснулся, широко зевал и собирался выпить чашечку черного кофе, дабы облегчить страдания после пирушки, имевшей место прошлой ночью. Он поднялся с завешенной пологом резной кровати красного дерева, накинул халат на медвежьи плечи и принялся шарить по туалетному столику в поисках сигарет.
– Ваша корреспонденция, сэр, – произнес Уоллер тоном, полным неодобрения.
– Черт бы тебя побрал, парень, ну чего ты уставился на меня? – отвечал Седрик, взяв письмо. – Да, я снова напился. Слишком много портвейна, слишком много сигар и слишком много проституток. – Он скривился, глядя на конверт. – Это еще что? Приглашение на очередную проклятую вечеринку? Неужели нельзя оставить меня в покое? Эти чертовы ведьмы мамаши то и дело пытаются свести меня со своими целомудренными до отвращения девицами. И что прикажешь делать с этими курицами, спрашиваю я тебя? Ведь не дай Бог, я женюсь на одной из них – тут же окажусь под каблуком! – Наконец, не без труда остановив покрасневшие глаза на письме, он прочел обратный адрес, написанный четким, хотя и не совсем устоявшимся почерком. – Господи, да это от Кэтрин! Посмотрим, что она пишет!
Он не был ей родным дядей. С университетских времен они с Джоном Энсоном были неразлучны, и даже влюбились в одну девушку, но Дебора Джоллиан отдала руку и сердце молодому священнику. И хотя в глазах света Седрик был завидным женихом – он был знатен, фантастически богат, успел обрасти связями, – сам-то он понимал, что Дебора выбрала лучшего. Стоически приняв свое поражение, он присутствовал на свадьбе Джона, но наотрез отказался стать крестным отцом для Кэтрин.
– Это не для меня, старина, – сказал он, когда Энсон предложил ему год спустя эту роль, про себя же подумал: «Боже, как он гордится своим отцовством!» – Я слишком непоседлив, чтобы брать на себя такую ответственность. Как ты представляешь, чтобы такой закоренелый грешник, как я, давал кому-то наставления в области религии? Нет уж, лучше я подарю малышке на Рождество серебряную чашечку, но на большее я не способен.
Перебирая в уме события прошлого по мере того, как он читал письмо от Кэтрин, Седрик не мог не признаться себе, что в душе его осталась незаживающая рана. Дебора, эта чудесная, редкостная женщина, скончалась от отвратительного недуга, который подхватила, выхаживая во время эпидемии какого-то бродяжку. И предупреждал ведь Джона, насколько это опасно, да разве он прислушался! Вечно носился со своими проклятыми бедняками!
Седрик вспомнил, какое отчаяние и бессильная ярость охватили его, когда он получил то письмо. Он отсиживался в Париже, стараясь избежать ужасов холеры, развлекаясь вовсю и не жалея на это денег. Когда пришло горестное письмо от Джона, Дебору уже успели похоронить. И Седрик не торопился возвращаться. Да и зачем? Тайная страсть его жизни навеки ушла под покров ночи, которая не знает рассвета.
С той поры он стал завзятым путешественником. Он побывал в Биаррице, Монте-Карло, Венеции, Александрии – словом, повсюду, были бы хорошие казино и легкодоступные женщины. Он вращался в высшем свете, ведь такого богатого блистательного холостяка были готовы привечать и в салонах куртизанок, и в великосветских гостиных. Ему, близкому приятелю распутного престолонаследника принца Альберта Эдуарда, стоило лишь мигнуть, и он мог получить все, что угодно. Весь мир был к его услугам.
И все же, среди самых умопомрачительных похождений, он частенько вспоминал о Джоне и его маленькой дочери, прозябавших в сельской глуши. Во время своих редких наездов в Англию он непременно навещал их, и хотя Кэтрин росла сильной и здоровой девочкой, он находил в ней все больше сходства с нежной и милой Деборой, навеки завладевшей его мятежной душой. Со времени его последнего визита пролетело почти пять лет, – и вот уже в сырую землю опускают гроб с телом его друга, а вокруг стоят плакальщицы, прячась от дождя под черными зонтами. Его немало потрясло открытие, что из Кэтрин выросла неотразимая красавица: конечно, сейчас она выглядела слишком худой и измученной, но ведь ей только что пришлось пережить на редкость тяжелые дни.
Не зная толком, чем ей помочь, он с чувством выразил свои соболезнования, просидел за поминальной трапезой столько, сколько требовали приличия, а потом, веря в добродетели миссис Даулинг, которая, судя по всему, вполне справлялась с ситуацией, облегченно вздохнул и поспешил вернуться в Бристоль.
Кивком Седрик указал на кофейный прибор, и Уоллер наполнил серебряную чашку. В голове немного прояснилось, и Седрик смог сосредоточиться на содержании письма. Кэтрин переписала полученное ею уведомление от присяжного поверенного и сделала короткую приписку от себя, прося его совета.
Седрик устроился в кресле и протянул ноги в домашних туфлях поближе к исходившем жаром углям за бронзовой полированной решеткой мраморного камина.
– Хм-м-м, чертовски запутанный случай, Уоллер, – заметил он, имея привычку рассуждать вслух, ограничивая аудиторию своим камердинером.
– Мисс Кэтрин в опасности? – Безукоризненно одетый Уоллер, как и подобает слуге такого джентльмена, замер в готовности выполнить любое приказание хозяина. Он пользовался полным доверием лорда Седрика и гордился своим положением, возвышавшим его над остальными слугами.
– Не уверен. – Седрик сорвал обертку со своей золотой сигареты и зажал ее в губах. Уоллер тут же зажег спичку и поднес ее в сложенных руках. – Я не должен был предоставлять ее самой себе после похорон, но она так чертовски независима. Я приглашал ее сюда, но понял, что она не приедет. И я буду беспокоиться об этой неопытной девушке, Уоллер. Я спросил ее о деньгах, но она сказала, что всем обеспечена, и я решил, что Энсон успел что-то ей оставить – купить кусок земли или что-нибудь в этом роде.