На исходе марта к нему наконец пожаловал первый гость. К счастью, когда человек показался у подножия скалы, Эффинг сидел на вершине, и это позволило ему проследить путь незнакомца наверх, пока далекая фигурка почти целый час карабкалась к нему. Когда человек добрался до пещеры, Эффинг уже поджидал его с ружьем в руках. Он воображал эту сцену много раз, но теперь, когда все случилось наяву, его поразило, насколько ему страшно. За полминуты все станет ясно: знает этот человек того, кто жил здесь, или нет, и если знает, удастся ли Эффингу одурачить его, прикинувшись бывшим обитателем пещеры. Если незнакомец окажется убийцей отшельника, тогда вопрос об одурачивании отпадает. Так же как и в случае, если это член поисковой экспедиции, последняя заблудшая душа, еще рассчитывающая на вознаграждение. Все выяснится в считанные секунды, но пока Эффингу ничего не оставалось, как приготовиться к худшему. Он понял, что к своим многочисленным грехам, очень возможно, сейчас добавит еще и убийство.

Прежде всего художнику бросилось в глаза то, что незнакомец — мужчина крупный, и сразу же вслед за этим — как странно он одет. Облачение незнакомца представляло собой нечто словно бы составленное из разноцветных лоскутов: там — квадратик ярко-красной материи, здесь — прямоугольник в бело-голубую клетку, где-то шерстяная заплата, где-то кусок джинсовой ткани. Человек больше всего был похож на клоуна, только что сбежавшего из какого-нибудь странствующего цирка. Вместо широкополой шляпы, обычной на Западе, на нем был поношенный котелок с белым пером, воткнутым под ленту. Прямые черные волосы рассыпались по плечам, а когда он приблизился, Эффинг заметил, что левая сторона лица у него перекошена и обезображена широким неровным шрамом, пересекавшим щеку до нижней губы. Эффинг решил, что перед ним индеец, хотя в тот момент почти неважно было, кто он такой. Это было привидение, безобразный паяц, возникший из ничего — из безбрежной пустоты и скал. Взбираясь на последний уступ, незнакомец задыхался и кряхтел, потом выпрямился и улыбнулся Эффингу. Между ними было не больше десяти-двенадцати футов. Эффинг поднял ружье и направил на чужака, но тот скорее удивился, чем испугался.

— Э-э-э, Том, — заговорил он медленно, как слабоумный. — Ты что, не узнаешь меня? Это твой старый приятель Джордж. Не надо со мной так шутить.

Эффинг с минуту колебался, потом опустил ружье, но палец продолжал на всякий случай держать на спусковом крючке. «Джордж», — пробормотал он почти неслышно, так, чтобы голос его не выдал.

— Я это… Зимой меня завалило снегом, — продолжал большой человек. — Вот почему я к тебе не заходил. — Он медленно двигался навстречу Эффингу, пока не подошел достаточно близко, чтобы пожать ему руку. Эффинг переложил ружье в левую руку и протянул правую в ответ. Индеец секунду пристально смотрел ему в глаза, но потом его опасливость прошла. — А ты хорошо выглядишь, Том, — сказал он, — правда хорошо.

— Спасибо, — сказал Эффинг. — Ты тоже.

Большой человек расхохотался каким-то придурочным смехом, и Эффинг понял, что его обман обошелся. Индеец веселился так, будто ему рассказали необыкновенно смешной анекдот, а раз такая малость вызвала столь простодушное веселье, можно спокойно продолжать притворяться. Было даже удивительно, что все прошло так гладко. Сходство Эффинга с убитым было весьма отдаленным, но индеец не заподозрил обмана: то, что он ожидал увидеть, оказалось сильнее реальности. Он шел к пещере, надеясь застать здесь Тома-отшельника, а поскольку ему было невдомек, что человек, отзывающийся на имя Том, может быть и не Том, которого он искал, то индеец быстро подогнал видимое под ожидаемое, отнеся все различия между двумя Томами на счет своей дырявой памяти. Разумеется, ничего страшного, что индеец — дурачок. А может, он и догадался, что Эффинг не настоящий Том. Он лез сюда, чтобы посидеть часа два-три в хорошей компании, и раз уже добрался, какая разница, кто именно составит ему эту компанию. В конечном счете ему, по всей видимости, было абсолютно все равно, настоящий Том перед ним или нет.

Весь день они сидели вместе в пещере и курили сигареты. Джордж принес с собой мешочек табаку, свой традиционный подарок отшельнику, — и Эффинг с упоением курил самодельные папиросы одну за другой. После стольких месяцев одиночества было даже странновато, что рядом с ним кто-то сидит. Вначале, где-то около часа, он с трудом произносил слова. Он отвык разговаривать, язык уже не слушался его так, как прежде. Он казался неповоротливым, словно объевшийся питон, и с трудом повиновался ему. К счастью, и настоящий Том, похоже, был не особенно разговорчив, поскольку индеец не рассчитывал услышать от него больше, чем редкие словечки. Джордж явно был на верху блаженства и после каждых трех-четырех фраз запрокидывал голову и заливался смехом. Отсмеявшись, он терял нить беседы и переходил на другую тему, и Эффингу было трудно улавливать, о чем он говорит. Рассказ о резервации индейцев навахо внезапно переходил в повествование о пьяном побоище в каком-то баре, а потом вдруг оказывалось, что новый знакомый Эффинга горячится по поводу какого-то ограбления поезда. Из всего этого Эффинг уяснил, что его гостя знают под именем Джордж Криворот. Так к нему, во всяком случае, обращаются, а он вроде бы и не обижается. Наоборот, создавалось впечатление, что он очень доволен теми, кто дал ему такое прозвище, — ведь ни у кого такого больше нет, это словно знак отличия. Эффинг никогда еще не встречал человека, в котором бы так причудливо сочетались добродушие и слабоумие. Он слушал индейца со всем вниманием, кивая во всех подходящих случаях, и раза два его так и тянуло спросить Джорджа, не слышал ли тот о поисковой экспедиции, но каждый раз ему удавалось побороть свое любопытство.

День склонялся к вечеру, и Эффинг понемногу составил себе отдаленное представление о настоящем Томе. Сбивчивые, отрывочные рассказы Джорджа Криворота с определенной частотой петляли вокруг одних и тех же событий, дробясь на эпизоды. А эпизоды можно было сложить в одну довольно длинную и связную историю. События повторялись, причем опускалось главное: о происшествиях, с которых все начиналось, не рассказывалось до самого конца, но и итоге Эффинг все же смог заключить, что отшельник связался с какой-то бандой, и преступники эти известны как братья Грэшемы. Эффинг не понял наверняка, был ли Том действующим участником или просто укрывал банду в своей пещере, но, так или иначе, это, похоже, имело прямое отношение к убийству и объясняло наличие больших запасов еды, которые он здесь нашел. Боясь выдать себя. Эффинг не расспрашивал Джорджа о подробностях, но из того, что тот рассказал, было ясно: весьма возможно, что Грэшемы скоро вернутся сюда, скорее всего в конце весны. В голове Джорджа, правда, не удержалось, где же банда теперь. Он поминутно вскакивал со стула, кружил по пещере, рассматривая росписи, и восхищенно качал головой. Не знал он, что Том может рисовать красками, — индеец повторил это несколько десятков раз за день. Такого чуда он никогда в жизни не видел, такого чуда во всем свете не найдешь. Если он окажется сообразительным, может, Том и его когда-нибудь научит, как это делается. Эффинг посмотрел ему в глаза и ответил, что да, может, когда-нибудь и научит. С одной стороны, было досадно, что его произведения увидели, но в то же время он порадовался, что они вызвали такое бурное одобрение: ведь он понимал, что, скорее всего, это единственный ценитель его «наскальной» живописи.

После посещения Джорджа Криворота все для Эффинга переменилось. Прошедшие семь месяцев он усердно обустраивал свое одиночество, но теперь, когда оно было нарушено, понял, насколько шатко его положение. Если к нему пришли один раз, вряд ли стоит надеяться, что этого больше не произойдет. Ему надо всегда быть начеку, ни на минутку не забывая о возможности неожиданного вторжения. Необходимость такой бдительности мучила его изо дня в день, глодала изнутри, пока сложившиеся было цельность и порядок его существования не разрушились окончательно. Выхода у него не было никакого. Все дни напролет он вынужден ждать незваных гостей, готовиться к тому, что рано или поздно должно произойти. Поначалу он все время поджидал возвращения Джорджа, но неделя проходила за неделей, а индеец не показывался, и Эффинг мало-помалу сосредоточился на ожидании Грэшемов. Было бы разумно сразу же собрать вещи и покинуть пещеру, но что-то подсказывало ему, что не стоит так легко поддаваться панике. Он понимал, остаться — безумие, пустое упрямство, которое наверняка закончится плачевно, но пещера теперь стала для него единственной собственностью, и он ни за что не хотел ее терять.