– Как дела, старина? Не знаю, что ты там готовишь, но запах восхитительный.

Генри всегда был красавцем, но в свои восемьдесят три года он приобрел необычайную элегантность – высокий, подтянутый, седые волосы и пронзительно голубые глаза на худощавом лице.

– Вот, готовлю жаркое на ужин. Уильям приезжает сегодня вечером.

Брат Генри был старше него на два года и летом перенес инфаркт. Генри собирался поехать к нему в Мичиган, но решил подождать, пока тот поправится. Недавно Уильям позвонил и сказал, что хочет приехать сам.

– Да-да. Я и забыла. Вам предстоят веселые деньки. Он надолго приезжает?

– Я согласился на две недели, может, чуть больше, если выдержу. Хлопот, конечно, будет много. Физически он уже поправился, но у него теперь началась депрессия. Льюис говорил, что он совсем свихнулся и думает исключительно о своем драгоценном здоровье. Я уверен, что Льюису это надоело и он хочет пару недель передохнуть.

– За что же он так с тобой?

– Не знаю. Ума не приложу. Он иногда любит припомнить старое. Как-то я отбил у него девчонку в 1926 году, наверное, теперь он решил отомстить. Не знаю. У него хорошая память, и он не знает снисхождения.

Другому старшему брату Генри – Льюису – было уже восемьдесят шесть. Брату Чарли стукнул 91, а сестричке Нелли 31 декабря должно было исполниться 94.

– Может, это и не идея Льюиса, – продолжал Генри. – Вполне вероятно, Уильяма отослала Нелли. Она никогда его особенно не любила. Теперь он надоедает ей со своими разговорами о смерти. Представляю, как ей неприятно слышать об этом накануне дня своего рождения. Ее просто трясет от его болтовни.

– Когда прилетает самолет?

– В восемь пятнадцать, если долетит, конечно. Я решил, что угощу его здесь салатом и жарким, а потом мы, может быть, сходим к Рози, выпьем пивка. Хочешь поужинать с нами? На десерт я приготовил пирог с вишнями. Вообще, я испек целых шесть пирогов. Но пять я должен отнести Рози, чтобы расплатиться за мой долг в баре.

"Рози" Генри называл таверну, которую содержала венгерка с непроизносимой фамилией. С тех пор как Генри оставил работу в пекарне, он стал заниматься бартером – делал выпечку для семейных торжеств во всей округе, и она пользовалась бешеной популярностью.

– Извини, не смогу, – сказала я. – На семь часов у меня назначена встреча, и она может затянуться. Скорее всего, я тоже заеду к Рози, но пораньше, чтобы перекусить.

– Может, завтра присоединишься к нам? Я пока не знаю, что мы будем делать, но скорее всего останемся дома. Те, у кого депрессия, обычно не любят выходить на улицу. Буду сидеть и смотреть, как Уильям глотает свой "Элавил".

Дом, в котором располагалась закусочная Рози, выглядел так, словно в нем размещался бакалейный магазин. На окнах красовалась реклама дешевого пива, над входом была неоновая вывеска. Закусочная ютилась между ремонтной мастерской и прачечной самообслуживания. Клиенты прачечной в ожидании своей партии белья потягивали у Рози пиво и курили. Полы в закусочной были деревянными. Деревянные скамьи у столов, обструганные кое-как, требовали осторожности: неловкое движение – и вынимай занозу. Восемь-десять столов с пластмассовыми крышками страдали хронической хромотой. Обед у Рози обычно начинался с того, что вы освобождали себе место, отодвигая в стороны спичечные коробки, салфетки и стаканы. Свет от люминесцентных ламп тоже не способствовал уюту.

Обед прошел, как обычно, – я заказала то, что посоветовала Рози. Надо видеть эту Рози: ей шестьдесят, она приземистая, с пышным бюстом – ярчайший представитель бифштексной мафии. В меню первенствовал "гуляш" – в переводе с венгерского на английский, поджарка из рубленого мяса.

– Я вообще хотела заказать только салат, Рози, мне надо последить за своим питанием – ем всякую дрянь дома.

– Салат вы тоже возьмете. Но "гуляш" должен быть на первом месте. Я готовлю его по старинному рецепту. Вам понравится, – пообещала она. Рози уже занесла заказ в свою тетрадку. Наверное, там есть сведения обо всей еде, которую я поглотила в этой закусочной. Однажды я пыталась туда заглянуть, но получила карандашом по носу.

– Рози, но я даже не знаю, что такое этот "гуляш"!

– Спокойно. Я тебе все расскажу.

– Расскажи немедленно, я не могу терпеть.

Она заняла позицию, чтобы начать свой сольный концерт, и даже проследила, чтобы ступни стояли правильно. Она ужасно любит напыщенный английский, вероятно, думает, что это прибавляет ей солидности.

– В переводе с венгерского слово "гуля" означает пастуха, который пасет овец. Это блюдо известно с девятого века. Очень вкусное кушанье. Пастухи готовили его с луком, добавляя совсем немного жидкости. Ни в коем случае нельзя использовать паприку! Когда вся жидкость выкипит, мясо подсушивается на солнце и хранится в мешках, изготовленных из овечьего... как сказать...

– Из кишок?

– Нет, из желудка.

– Понятно. Я беру его. Дальше можно не рассказывать.

– Ты не ошиблась, вот что я могу тебе сказать, – похвалила меня Рози.

Когда принесли блюдо, я поняла, что это то самое кушанье, которое моя тетя называла "галошами", – кусочки тушеного мяса с луком, с подливкой из сметаны. Было на самом деле вкусно, последовавший затем салат также оправдал ожидания. Затем Рози милостиво поднесла мне бокал красного вина, булочки с маслом, а завершил обед кусок пирога с сыром. Все вместе стоило около девяти долларов, так что жаловаться не на что. "Все-таки я попросила маленький гонорар", – подумала я.

Пока я пила кофе, Рози стояла у моего столика и жаловалась на жизнь. Ее официант, Мигель, противный сорокапятилетний тип, грозил попросить расчет, если она не повысит ему жалованье.

– Просто смешно. Почему он должен получать больше? Потому что я научила его мыть посуду? Так за это он должен мне платить.

– Рози! – воскликнула я. – Человек моет посуду уже полгода с тех пор, как уволился Ральф. Он же выполняет две работы разом. Надо платить, Рози. Хотя бы по случаю Рождества.

– Да разве это трудная работа? – махнула рукой Рози.

Принципы справедливой оплаты и христианской добродетели нисколько не вдохновляли ее.

– В последний раз ты повысила ему зарплату два года назад. Он сам мне говорил.

– Я вижу, ты на его стороне.

– Конечно. Он хороший помощник. Без него ты не сможешь работать.

Рози не собиралась сдаваться.

– Не люблю мужиков, которые клянчат деньги.

Школа для взрослых, в которой преподавала Ре Парсонс, располагалась на Бэй-стрит, в двух кварталах от госпиталя Святого Терри. Здание когда-то было обычной школой – несколько служебных помещений, маленький лекционный зал и множество крохотных классных комнат. Классная комната под номером десять располагалась в задней части здания, со стороны автостоянки, и представляла собой рисовальный класс. Вообще-то я питаю отвращение к любым образовательным заведениям, но рисование не вызывало столь неприятных чувств, как, например, математика, химия и прочая мура.

В классе были только мольберты и деревянные стулья с прямыми спинками – вот и вся мебель. В центре комнаты на помосте на высоком табурете сидела женщина в купальном халате, по всей видимости, натурщица. Вокруг теснились ученики в возрасте от тридцати до семидесяти. В Санта Терезе такие курсы можно посещать бесплатно, достаточно только заплатить пару долларов за пользование кистями, красками и бумагой. Судя по шуму за окнами, прибывали все новые ученики. На часах было уже 18.52, галдеж стоял невыносимый. Несколько женщин вытаскивали для себя мольберты из соседней комнаты. В углу на столе стояли термосы с кофе и коробки с пирожными. Тихо звучала музыка – "Шелковый путь" Китаро. Пахло масляными красками, мелом и немножко кофе.

Я заметила женщину, которая вышла из соседнего помещения с коробкой карандашей и трубкой скатанных плакатов под мышкой. По-видимому, это и была Ре Парсонс. Она была в джинсах, в джинсовой рубашке с закатанными рукавами, в сандалиях на толстой кожаной подошве, из нагрудного кармана рубашки выглядывала пачка сигарет. Косметикой она не пользовалась, темные волосы зачесывала назад и собирала на затылке хвостом. Ей можно было дать лет сорок. Я бы поспорила, что наверняка в семидесятых годах она посещала концерты рок-музыки в Вудстоке. Я видела записи этих концертов. Ре Парсонс походила на тех, кто проводил целые часы, стоя босиком в грязи, с сигаретой во рту и с маргаритками, нарисованными на щеках, и ловил кайф от любимой музыки. С возрастом она стала серьезнее и скучнее.