Такова были идеологическая установка, в рамках которой КГБ надлежало действовать. Но легко было идеологам в политбюро придумывать «классовые» объяснения, пригодные для употребления вплоть до конца истории, — не им предстояло осуществлять вытекающую из таких объяснений политику. Не им и отдуваться, коли такая политика не принесет результатов. От Андропова же требовалось эти мифические «центры» обнаруживать, а их происки обезвреживать, отлично при этом понимая, что никаких таких «центров» не существует в природе. Задача головоломная, особенно в периоды «детанта», когда западные правительства из кожи лезли вон, чтобы продемонстрировать советским вождям свое дружелюбие. И что же ему оставалось делать, кроме как изобрести хоть один «подрывной центр»?

Так появился в нашей жизни пресловутый НТС — Народно-трудовой союз российских солидаристов, связь с которым КГБ пыталось всеми правдами и неправдами «пришить» буквально каждому. Изъятие на обыске даже самой невинной книги, изданной «Посевом», могло оказаться достаточным для такого обвинения. По крайней мере, этот факт непременно был бы размазан в печати, как если бы только из-за того вас и посадили. И как было от этого отвертеться, если почти до середины 70-х других русских издательств на Западе практически не существовало? Рукопись, переданная за границу даже через случайного туриста, непременно попадала в НТС.

Соответственно, и доклады КГБ, и послания ЦК ссылались на НТС как на «один из» подрывных центров (других примеров, однако, не приводя ввиду их отсутствия), приписывая ему самые изощренные происки, а советская пропаганда раздула его деятельность до каких-то мифических масштабов. Как мы помним, даже политбюро, решая судьбу Солженицына, не преминуло упомянуть его «контакты с НТС» как нечто особо зловещее. Поди пойми, верили они в это или нет? В сознании советских людей — наверху ли, внизу ли — НТС представлялся этаким гигантским суперспрутом, вездесущим и всемогущим. Дьявол во плоти, да и только.

В реальной жизни НТС представлял из себя ничтожную эмигрантскую организацию с сомнительным прошлым, подозрительным настоящим и неопределенным будущим. Созданный в 1930 году в Югославии профашистски настроенной эмигрантской молодежью (сначала он назывался Национально-трудовой союз нового поколения и находился под сильным влиянием идей Муссолини), в годы войны он сотрудничал с немцами (через Абвер), в частности издавая газеты на оккупированных немцами территориях России.

После войны в числе прочего имущества НТС достался американцам и англичанам и в разгар «холодной войны» вплоть до смерти Сталина использовался для засылки разведгрупп в СССР, вербовки агентуры и сбора информации. Уже тогда ряд провалов их групп заставил многих подозревать инфильтрацию КГБ на самом высоком уровне. В результате к 1955 году произошел раскол, практически уничтоживший организацию. К нашему времени оставшиеся две-три сотни членов влачили жалкое существование, искусственно поддерживаемые и КГБ, и ЦРУ в качестве организации — двойного агента.

Разумеется, большинство членов НТС и понятия не имело о той роли, которую играла их организация, — об этом, видимо, знало лишь руководство, так называемый «руководящий круг», нечто вроде их ЦК. Организация была сугубо конспиративной, построенной по принципам, в чем-то сходным с большевистской партией. Как я мог убедиться уже здесь, в эмиграции, большинство рядовых членов были люди честные, часто глубоко религиозные, преданные своим идеям и руководству до фанатизма. В основном, это были представители «второй волны» русской эмиграции, т. е. те, кому удалось пережить и войну, и плен, и лагеря для перемещенных лиц, и выдачу Сталину союзниками его беглых рабов после войны. Для них служение России, ее будущему освобождению было почти религиозной миссией, и объяснить им, что же происходит на самом деле, не было просто никакой возможности.

Вначале, в 60-х, не знали всего этого и мы. Зато в КГБ отлично ведали, что творят. Там прекрасно понимали, что никакого отношения к НТС мы иметь не можем хотя бы уж потому, что по своей сути были совершенной ему противоположностью. Если НТС был организацией сугубо подпольной, централизованной да к тому же ставящей своей задачей вооруженную борьбу с советским режимом, призывающей к революции, наша позиция была подчеркнуто открытой, ненасильственной, даже легалистской, а от создания организации или даже организационных структур мы принципиально отказывались. Но в том-то, видимо, и была, с точки зрения КГБ, ценность идеи «связать» нас с НТС. лучшей компрометации и придумать нельзя.

Отдать нам должное, мы все довольно быстро разобрались в том, что представляет из себя НТС, и на приманку не купились. Отчасти из-за принципиальной разницы наших позиций, но еще более оттого, что уж слишком навязчиво «шило» нам КГБ эту связь, просто толкая нас в объятия НТС. Да и сам НТС действовал слишком грубо, торопясь, видно, выполнить задание. Помню мое первое прозрение году в 65-м, когда кто-то из друзей передал мне конверт от заезжею энтээсовского курьера. Уже одно это неприятно поразило меня: я ведь ранее никогда не просил контактов с ними. Но то, что было в конверте, поразило меня гораздо больше: плотно, почти без интервалов напечатанная на машинке, там лежала «инструкция» о том, как создавать «пятерки» (подпольные группы из пяти человек каждая — любимая тактика НТС), а также письмо, адресованное мне, с предложением… взорвать мавзолей Ленина! Там же лежала бесцветная копирка для тайнописи и инструкция о том, как поддерживать связь с НТС. Словом, весь джентльменский набор. Ворвись в тот момент КГБ в мою квартиру, хороший был бы им подарок.

Разумеется, тогда я только посмеялся над незадачливыми конспираторами и тотчас сжег свой непрошеный джентльменский набор, но мысль об этом эпизоде долго не оставляла меня. И, сколько ни крутил я в мозгу этот сюжет, получалось скверно. Во-первых, я только что освободился из психушки, что, видимо, было известно моему нежданному «инструктору». Он, верно, рассчитывал, что я действительно сумасшедший и вполне могу по невменяемости его инструкцию исполнить. Во-вторых, кому и зачем нужно взрывать мавзолей? Наверно, тому, кто объявит это «своей операцией», да и КГБ если не сам взрыв, то попытка взрыва была бы очень кстати. Под такое дело арестовали бы не только меня, но и всех моих товарищей. А что, если бы я и вправду был сумасшедший?

Вскоре, однако, эти подозрения стали всеобщими, когда в 1968 году КГБ усердно «клеил» связь с НТС Гинзбургу и Галанскову в качестве основного обвинения на процессе и уж гак усердствовал, что перестарался. Это было как раз то наше злополучное дело, на котором уже погорел Семичастный, пытавшийся, как мы помним, спустить его на психиатрических тормозах, да политбюро заартачилось. Для Андропова это было его первое дело, где ему надлежало проявить свои способности, предугадав все желания ЦК. Но проклятое дело опять не клеилось: то ли интриговали его противники в ЦК, то ли не все он угадал, как надо. Вот по окончании следствия он докладывает: