— Немедленно бросить суда и идти за Ворониным, — приказал Микоян.

Тем временем, Вл. Ивановича свезли на берег. Покуда «Ермак» пробивался во льдах, Папанин договорился с наркоминделом (Лозовским). Тот с финляндским правительством — и Воронина специальным поездом 22 февраля привезли в Ленинград.

Он все время без сознания. На консилиум послали из Москвы несколько профессоров. Операцию все же пока решили не делать. Все тревожно ждут.

— Жизнь человека! — философски рассуждает Белоусов — Забавная это штука. Вот, например, на севере: чем бы важным, сверхважным не был занят ледокол или самолет — случись что-нибудь с кем-нибудь, самым паршивцем, и мы все бросаем и мчимся туда.

Тимофеев рассказал, что сейчас готовится к изданию полное собрание сочинений т. Сталина. Принесли ему, между прочим, перевод его брошюры «Вскользь о партийных разногласиях», написанной в 1904 (или в 1905) году. Она была тогда отпечатана в Авлабарской подпольной типографии и с той поры не переиздавалась. т. Сталин прочел и сказал:

— А почему ее понадобилось вновь переводить на русский? Она уже была однажды переведена и не хуже.

И впрямь, тогда брошюра вышла на русском, грузинском и армянском языках. Сейчас, очевидно, решили взять за основу грузинский и просчитались.

В числе прочего, Тимофеев рассказал о работе т. Сталина над «Историей гражданской воды» (том 1). Тимофееву попал в руки экземпляр рукописи с правкой т. Сталина. Начать с того, что на обложке были выведены только три буквы «И.Г.В.» вместо заглавия. т. Сталин обвел эти буквы карандашом и надписал «Что это значит?» По всей рукописи рассыпаны фактические и стилистические указания т. Сталина.

Когда вышел первый том «Истории дипломатии», т. Сталин позвонил Потемкину (наркому и редактору издания) и сказал:

— Прочел первый том. Передайте спасибо товарищам, которые над ним работали.

Потемкин немедленно созвал всех авторов и редакторов и передал им слова Сталина.

9 марта

5 марта Черевичный улетел. Я был на аэродроме, пожелал ему счастливого пути. Подошел там ко мне Папанин, отвел в сторону:

— Много не пишите. Дайте только, что вылетели.

Встретил там Жукова — штурмана. Тоже готовился к отлету (вылетел сегодня) с Котовым и Камразе. Сообщил, что будет разведывать в Карском море, на северо-востоке.

— Николай Михайлович! Большая просьба: будете на севере, сверните немного на норд от острова Ушакова. Очень меня это место интересует (мы там бродили в 1935 году).

Он засмеялся:

— Дорогой мой, не только вас это место занимает. Все будет зависеть от бензина. А вы нынче куда?

— Сам еще не знаю.

— А то — подвезем, а? Доставим на Ушакова и ищите сами.

Рядом готовился к старту Мотя Козлов на «Дугласе», поставленном на лыжи (впервые так идет на север). Потолковали и с ним о том, о сем. Сказал, что видел книжку Зингера о нем.

— Читал? — спросил он с живейшим интересом.

— Нет еще.

Он был разочарован.

4 марта я сидел и работал над рецензией о книге Свена Вакселя. Часиков в 8 вечера позвонил Кокки:

— Здравствуй, пропащий! Что делаешь?

— Да вот, пишу.

— «Чкалова» не видел?

А как раз накануне мы смотрели фильм в редакции, и я должен был писать рецензию. Одначе, картина мне настолько не понравилась, что я отказался.

— Видел. Не нравится.

— Почему?

— Там Чкалова нет. И артист не похож, и образа настоящего не дает.

— А, может быть, это потому, что ты лично и хорошо знал Валерия?

— Может быть! Если бы «Петра I» показать современникам — они бы плевались. А мы довольны. Что делаешь?

— Лежу. Болен. Приезжай.

Приехал. Сидит, читает «Историю дипломатии».

— Читал?

— Великолепно, только первые века по неграмотности пропустил.

— А я наоборот. Недавно как раз их штудировал. Пойдем, покажу накопления.

Прошли в кабинет. Раньше у него книги помещались в одном, очень объемистом шкафу. Сейчас пристроил еще полку (из 5–6 полок). Все книги в приличных переплетах. Полные собрания Пушкина, Толстого, Горького, Щедрина, Байрона, Диккенса, Стивенсона, Куппера, Конан-Дойла, Тургенева, Некрасова, Жюль-Верна, Майн-Рида, Луи Буссинара, Лондона, Станюковича. Отдельно стоит Ленин, Малая энциклопедия.

— Там еще второй ряд. Книги, которые мне интересны. Несколько твоих книжек, других ребят.

— Я люблю грубую лесть.

Он засмеялся.

— А вот, что я хочу тебе показать.

Он вытащил с полки «Иллиаду» Гомера и три тома Вегнера («Эллада» и два тома «Рима») старого издания.

— Как пишет! И факты, и мифология, а стиль!! Знаешь, я как минутку урву — так сюда. Очень хорошо. Валька пузырится только Сыграем в шахматы?

Сели. сгоняли четыре партии — три из них я проиграл по неосмотрительности. Тем временем, пришли из гостей Валентина Андреевна и его мамаша (после смерти отца он ее вызвал в Москву).

Попили чайку, закурили и сели толковать. Поведал он несколько историй.

— Что такое работа летчика-испытателя? Вот, скажем, весь январь и февраль я гонял одну машину. Никак не могли определить, почему у нее трясется хвост. И так, и сяк — неясно. То переставим, другое изменим — не получается. Наконец, как будто наладили. И вот, лечу я на ней, сделал несколько площадок — все в порядке. Иду на посадку, дай, думаю, пройдусь еще у земли. И вдруг затрясло! Мне бы садиться, но я решил проверить до конца. Поднялся вверх — в порядке, снова к земле — трясет. Тогда я выбрал зону, где всегда болтает (из опыта уже знаем такие места) — и туда. Трясет. И вдруг, на полном газу, ясно чувствую, как у меня продольно ломает фюзеляж. И мне все стало ясно. Ходу на землю:

— Меняйте противовесы у руля!

— Как?

— Да так!

Сменили — и все в порядке.

— А как вообще дела?

— На днях сдал новую машину. Пошла на государственные. Абсолютно спокоен. Знаю, что все будет в порядке. Заранее предугадываю, что найдут только один дефект и сказал уже Ильюшину, чтобы пока переделал.

Вот забавный случай у меня был на прошлой неделе. Лечу на большом аэроплане. И вдруг неладное. Ну такое, что я начал с ним, как со стеклянным обращаться.

— Ломаться начал?

— Вот именно. Сбавил газ до минимума и зашел на посадку километров с двадцати, чтобы зря не полыхать машину. Иду тихо, точненько по прямой. И вот, уже вблизи аэродрома метрах на 200, аэроплан вдруг полез на петлю. Спасло меня только мгновенное решение и мгновенное исполнение. Какая-то абсолютная ясность сознания была. Предельная! Только одно могло спасти меня и я сделал именно это и молниеносно. Я дал полный газ, в то же мгновение накрутил стабилизатор, отжал ручку и дал витков 15 триммеру. Все это сразу. Машина встала на дыбы, свалилась на бок из вертикального положения и через несколько секунд плюхнулась на аэродром в нормально положении. Опоздай я на несколько долей секунд — не играли бы в шахматы. Вылез и заволновался. Аж мокрый стал. Такого состояния еще не бывало со мной.

— После посадки уже мокрый?

— Ну да.

— А что, Володя, у тебя было, когда ты по телефону радовался, что можешь со мной разговаривать? (см. запись от 25 декабря 1940 г. — Л.Б.)

— А… под Новый год?! Веселое происшествие. Чуял я, что с машиной что-то не ладится. Сказал Ильюшину. Тот на дыбы: не может быть! Я настаиваю. Он: нет, ошибся, я сам с тобой полечу! Я ему отказал, не могу в таком деле конструктором рисковать. Взял с собой паренька, инженера, который всегда со мной летает, толковый, хладнокровный. Оделись полегче, пристроил его у самого люка, чтобы способнее было сматываться. На земле еще запасливо отрегулировал ему микрофон, чтобы сразу замечать интонации его голоса. Полетели. Сделал я одну штуку, которую, уверен, никто из испытателей еще не делал. Нашел инверсионный слой и стал в нем ходить. И получилось, как на продувке в трубе: все обтекание наглядно видно. Он сидит сзади, наблюдает за фюзеляжем и докладывает: «Владимир Константинович, струя ударяет под углом в 15°, под 20°, под 25°…» И по его голосу я чувствую тревогу. Жму по-прежнему. И вдруг он как закричит, забыв даже об обращении (некогда, видимо, стало!) — «Ломает!!» Ага, что и требовалось доказать. Ну, ждать, пока доломает машину было не резон. Я — вниз. Ничего, сели. Я оказался прав.