Смеха ради, он читал вслух «правила проживания в гостиницах». Получалось смешно и обидно: мы, грешные, жильцы выглядели в правилах сплошь жульем и воришками.

Я предложил ему устроить клубную программу анекдотов (исторических). Он страшно оживился. «Это очень хорошая мысль, обязательно сделаю» и тут же рассказал несколько анекдотов — новелл.

22 февраля

Крокодильцы (Весенин) рассказывают любопытную историю с Евг. Петровым. Недавно к нему пришел какой-то его бывший сослуживец. Рассказал, что много натерпелся в Одессе, но теперь все хорошо. Сидели, выпивали.

— А где твой орден, Евгений Петрович?

— В шкафу.

На следующий день Петров уезжал в Киев. Перед отъездом хватился — нету ордена. Искать было некогда, и он, страшно расстроенный, уехал. В Киеве он зашел в угрозыск, рассказал. Там его очень хорошо приняли, особенно узнав, что он сам работал в угрозыске.

Утром следующего дня к нему пришел лучший сыщик.

— Есть ли у вас подозрения?

— Нет, только намек.

И он рассказал о посетителе. Сыщик из его же номера позвонил в Одессу и, спустя пять минут, сказал Петрову: «Он вовсе не так чист, как вам кажется».

Затем позвонил в Москву и пять обернулся:

— Он выехал. Не говорил вам, куда собирается?

— Куда-то на Украину.

— Тогда все в порядке.

На следующий день Петрова вызвали в Угрозыск и вручили орден Ленина. Субчика быстро обнаружили в каком-то городе Украины. Туда выехали оперуполномоченные и взяли его. Под орден он уже успел у кого-то получить 5 тысяч рублей.

Вот и тема для рассказа!

2 марта

4 марта из Москвы на север вылетает самолет «Н-169». Его маршрут: Архангельск — вдоль побережья до острова Врангеля, оттуда к району полюса недоступности. Цель — ранняя ледовая разведка. Узнал я об этом случайно. Встретил на улице Митю Черненко, он и рассказал.

Начали у нас полегоньку готовиться. Позавчера я заехал в ГУСМП. Зашел к Папанину. Он как раз уходил, торопился на сессию (ВС СССР).

— Машины не надо Пойдем вместе, проводишь, дорогой поговорим

Мы пошли пешком в Кремль.

— Дело не такое большое, как тебе кажется. Это наше текущее мероприятие. Может быть, и совсем писать не будем. А если будем — надо дать научную статейку.

— Ты напишешь? Подвал?

— Хорошо.

— Слушай, Дмитрич, а что, если мне полететь с ними?

Он подумал.

— Не стоит, полагаю. Ну какой тебе интерес? Писать будут мало, летать ты летал, на севере бывал не раз. Мне не жалко: если Черевичный возьмет лети. Но у меня для тебя есть другое дело — горячее! Только пока не скажу. Еще не разрешен окончательно вопрос.

— А ты в нем будешь участвовать?

— Не знаю.

— Брешешь! Раз «решается», раз «не знаю» — будешь!

— Ну там увидим, — отвечал он уклончиво.

— А если не будешь?

Он расхохотался и ударил меня по плечу.

— Тогда и ты не будешь. Ну пока! Заезжай домой.

— Погоди минуту.

И я рассказал ему, как несколько дней назад мне позвонил какой-то собиратель редкостей и спросил — нет ли у меня каких-нибудь реликвий, связанных с полетом на полюс и Папаниным. Говорят, там играли в карты, нет ли колоды?

— Ну дай ему девятку пик, — посоветовал он.

Перейдя улицу, он вдруг окликнул меня и перебежал ее обратно:

— Ты не обижайся. Как только решится — я все расскажу.

Вернувшись в ГУСМП я попал в водоворот.

Прежде всего увидел летчика Черевичного, штурмана Аккуратова, бортмеханика Шекурова — весь экипаж «Н-169». Они шли на склад получать обмундирование.

— Летим с нами? — предложил Валентин Аккуратов.

— Собирался, да раздумал. Далеко будете садиться?

— Далеко не разрешают. 80о-81о. Там, Бог даст, сядем. Дня два — три просидим. и обратно. Пойдем с нами на склад.

Пошел и расстроился. Люди примеряют малицы, унты, и у меня засосало. Хочется!!

Ушел. Встретил Якова Либина — начальника научной ледяной группы. Когда-то, еще в бытность нашу на острове Рудольфа (он был тогда начальником острова), он развивал мне идею такого научного прыжка и просил даже у Шмидта самолет на такой случай. В 1939 году он должен был идти во главе смены седовцам, которую предполагалось забросить на самолетах. Тогда все уже было готово, изготовлены специальные легкие приборы, снаряжение. Однако, седовцы под нажимом Папанина изъявили желание самим продолжить дрейф, и полет не состоялся. Сейчас он все же летит.

Он рассказал мне о плане потела, коротенько о задачах:

— Вообще все это буднично по нынешним временам. Начиная от Амдермы будем делать вертикальные разрезы. Скажем, от Амдермы до Рудольфа. И так всю дорогу будем идти зигзагами. Знаете, как пьяный идет по улице. Ну, а в конце, если условия будут подходящими, сядем.

— Много научных лиц?

— Я, гидролог, астроном-магнитолог.

— Если сядете, что будете делать?

— Наблюдения за структурой льда, промеры глубины, полная гидрологическая станция, метео-наблюдения, астро-пункт, магнитные наблюдения.

— Аппаратура та, которую готовили к «Седову»?

— Да.

Зашел разговор о земле Санникова. Аккуратов сообщил, что во время одного из полетов (кажется, в прошлом году) они видели к северу от Новосибирских островов, милях в полутораста, кучевую облачность.

— Откуда ей там взяться? Ясно, оторвалась от гористой земли. Думаю, что она там, все-таки, есть, хотя Бадигин и прошел поперек этого места.

— Это ничего не значит, — сказал я. — Санникову показалось, что земля близко, а на самом деле он мог видеть ее рефракционное изображение. В 1935 году мы видели остров Виктории за несколько десятков миль со льда. Коккинаки видел Ла-Фонтенские острова за 200 миль и испугался, что сбился с курса.

— Это верно, — отвечал Аккуратов, — мы однажды наблюдали рефракцию за 200 миль.

Договорившись с народом о статьях, я снова зашел в ГУСМП. В коридоре попался мне проф. Вениамин Григорьевич Бочаров, с которым мы вместе плавали на «Садко» в 1935 году.

— Здравствуй, Лазарь. Есть дело: пойдем с нами нынче на «Садко». Очень интересно.

— А куда?

— От мыса Молотова напрямик к острову Врангеля. Ты, кажется, болен эти маршрутом?

— То, что мы, мудаки, должны были проделать в 1935 году!

— Ну тогда нельзя было. Мы ведь достигли мыса Молотова в сентябре. И так еле ноги убрали.

— Ну, что же, если ничего интересного не будет — пойдем. Знаешь, Веня, мне еще очень хочется пройти по прямой от Рудольфа до мыса Молотова. По-моему, там, севернее о. Ушакова, где мы колбасились в тумане, есть еще настоящая солидная землица.

— Думаю, что так. Тогда на «Садко» все показывало близость большой Земли: и грунт, и глубины, и общий рельеф дна, и айсберги на мели (помнишь их?), и планктон. Но там только пешком можно ходить.

— Ну что же, в выходной сходим.

Оттуда зашел к Белоусову. Его сейчас назначили начальником морского управления, а создали оное по прямому указанию ЦК. Сидит, матерится:

— Бумаг, бумаг!! Не успеваю расхлебывать.

Посоветовался я с ним насчет полета.

— Не советую. Это для более молодого. Не в смысле возраста, а положения. Заезжай ко мне, будет один дальневосточник. А?

Заехал. У него сидел бывший его помполит на «Свердлове» Николай Дмитриевич Тимофеев. Сейчас он работает в ИМЭЛ по Марксу. Бойцы вспоминали минувшие дни за блинами (Масленица!) и водкой. Белоусов, между прочим, рассказал, что сейчас в Ленинграде находится при смерти Воронин. Последнее время он командовал «Леваневским». Корабль находился вблизи Ханки. 9 или 13 февраля старик заболел (у него давняя беда с почками, перед плаванием он 8 месяцев лежал в больнице). Командование округа и Балтфлота начало бомбардировать ГУСМП телеграммами. Самолеты послать было нельзя: туман сплошной. Финский залив был забит непосильным для «Леваневского» льдом. Папанин позвонил наркому флота Дукельскому и попросил послать за Ворониным «Ермака».

— Не могу. «Ермак» занят проводкой немецких судов.

Тогда Папанин позвонил Микояну.