А его умные руки уже проникли под рубашку, сжали ее разгоряченное тело, затем, лаская каждое ребрышко, стали подниматься вверх и наконец с нежностью коснулись ее грудей. Неосознанно она изогнулась всем телом, как бы обвиваясь вокруг него и прося о продолжении ласки. И он даровал ей это, осторожно и даже бережно лаская ее губами, действуя так, как будто она была совсем неопытным новичком, которого надо вводить в мир любви постепенно и трепетно, так, чтобы невзначай не обидеть каким-нибудь неосторожным действием.

— Наверное, нам стоит снять все это, — прошептал он в ухо Корделии. Эти слова побудили ее очнуться в тот самый момент, когда он пытался снять с нее рубашку.

— Нет, не стоит, — выдохнула она, отталкиваясь от него и тяжело дыша.

Его лицо моментально стало непроницаемым, ледяным.

— Зачем играть с огнем? — спросил он спокойным тоном. — Вам ведь было приятно, и мы могли бы перейти к другим занятиям, которые доставили бы вам еще большее наслаждение.

Корделию трясло от пережитого унижения, она задыхалась. Ее переполнило неприятное чувство, которое, будь она опытнее, смогла бы определить, как неудовлетворенное желание. Она в ярости вскочила на ноги, готовая вцепиться в его вызывающе привлекательное лицо. Но остатки осторожности, которые еще не покинули ее, подсказали, что его реакция может быть непредсказуемой. Поэтому она ограничилась тем, что окинула его возмущенным взглядом.

— О, как вы бесконечно уверены в себе. — воскликнула она. — Мерче Рамирес предупреждала меня, что вы не приносите добра. Вы из тех мужчин, которым женщина нужна лишь для удовольствия. Что ж, она была права! Так вот что я скажу вам. Никакие соблазны не заставят меня остаться с вами ни на одну минуту. Что до вашего предложения о совместной работе — так я скорее позволю себя убить, чем соглашусь на это.

Она стояла бледная и напряженная, с трудом справляясь со своим дыханием. Гиль склонил голову набок, снисходительно-иронично улыбнулся ей, а затем бросил многозначительный взгляд на часы. — Ваша минута истекла, — сухо сообщил он.

Она сорвалась с места и, пробежав мимо него, вылетела во двор. Ее обуревала еле сдерживаемая ярость. Она была уже у ворот, когда Гиль появился в проеме дверей и крикнул ей вдогонку:

— Вы оставили этюдник!

Ей уже хотелось крикнуть, что он может оставить его у себя и растопить им печь, но в последний момент что-то остановило готовые сорваться с языка горькие и обидные слова. Молча она стояла у ворот, пока он приближался к ней невозмутимой походкой.

Ей казалось невероятным, что еще вчера она уважала его, верила ему, даже пыталась понять его. Нет, все-таки ее первая реакция была верной: это отвратительный человек, легко играющий с чувствами женщин, безжалостный к ним.

— Прощайте, Корделия, — сказал он подчеркнуто вежливо, отдавая ей этюдник.

— До свидания, мистер Монтеро, — язвительно ответила она. — Не могу сказать, что наше знакомство доставило мне удовольствие. Но теперь я согласна, что Морнингтон Холлу действительно лучше будет без вас.

Глава 4

Брюс Пенфолд был недоволен Корделией, что и высказал ей, как только она вернулась в Кастро Урдиалес.

— С твоей стороны не очень честно было бросать меня здесь и ехать в Ла Вегу. Я же не мог тогда даже воспротивиться этому. И застрять там на три дня! — Угрюмо жаловался он. — Разве так поступают со старыми друзьями?

Неблагодарность Брюса просто потрясла ее. Ведь эту поездку она предприняла в интересах Брюса. А какую душевную травму она нанесла себе знакомством с Гилем Монтеро.

— Я ведь старалась помочь тебе, — напомнила она Брюсу. — Сказал бы ты мне, что я нужна тебе здесь, я бы осталась. И не собиралась я застревать там надолго, просто так вышло. Я надеялась, что мне все-таки удастся его переубедить. И не моя вина, что его не сдвинуть с мертвой точки.

— Я-то подумываю, что ты оставалась там по другой причине: у тебя что-то было с этим человеком. Ей-ей, я не могу найти другого объяснения твоей задержке.

— Ну и ну, — возмутилась Корделия. — Удивляюсь тебе, Брюс! Откуда в тебе этот мужской шовинизм? Если хочешь знать, этот Гиллан Морнингтон, иль Гиль Монтеро, как он себя называет, — самый чванливый, тупоголовый, упрямый и просто ненормальный тип из тех, кого я встречала в своей жизни!

— А все же, мне кажется, он запал тебе в душу, — сказал Брюс подозрительно.

Корделия уклончиво покачала головой. Положа руку на сердце, не могла она утверждать, что Гиль Монтеро абсолютно непривлекателен. А все-таки ее оценка этого человека была именно такой, какая только что прозвучала. Но ей не понравились нотки собственника, сквозившие в реплике Брюса. Поэтому она и оборвала его:

— Даже если бы он мне и понравился и я решилась бы на то, чтобы в безумии страсти отдаться ему где-нибудь на склоне горы, это тебя никак не касается. Я свободный человек и могу делать все, что мне угодно. Но ничего подобного не произошло.

— Пусть будет так, — настаивал Брюс, — но с моей стороны было ошибкой доверить тебе вручение документов. Никогда я бы не пошел на это, будь я тогда в добром здравии. А ты, моя милая, скажу тебе честно, испортила все дело. Кто это отказывается от титула и поместья — такого просто не бывает. Придется отправляться туда и поговорить с этим парнем самому.

— Сделай милость, — не удержалась она от горькой улыбки. — Теперь моя очередь остаться здесь. Я не горю желанием возобновлять знакомство с Монтеро.

Брюс вместо ответа усмехнулся и вскоре уехал. Оставшись одна, Корделия два следующих дня провела, странствуя по Астурии на местных автобусах, заходя в музеи и художественные галереи Сантандера. Появляясь в отеле, она старалась избегать вопросительных взглядов Мерче Рамирес. Однако, в конце концов, хозяйка гостиницы не выдержала и однажды вечером, подавая Корделии ужин, первая завела разговор:

— Вы видели сеньора Гиля? Как он? У него все в порядке?

— Да, я видела его, он в полном ажуре, — Корделия выговаривала ответ нарочито незаинтересованно, — он просил передать вам… э-э., свое почтение.

Мерче фыркнула, давая этим понять, что она думает о способности Гиля испытывать почтение к кому бы то ни было.

— А у него есть женщина? — спросила она напрямик.

— Мне об этом ничего не известно, — осторожно ответила Корделия. — Он живет один, если, конечно не считать здоровенного пса, выводка котят и цыплят в курятнике.

Произнеся это, она подумала, что, живя в деревушке вроде ла Вега, сложно осуществлять свое право на холостую и свободную жизнь. Ведь этак можно вызвать ярость добродетельного братства местных отцов, мужей и прочих родственников. Гиль же не только не вызывал чьего-либо гнева, но, наоборот, был как будто в отличных отношениях с местным обществом, включая полицейского. И в то же время он принялся соблазнять ее. Быть может, он вообще свои мужские потенции тратил лишь на заезжих туристок? Но это могло бы повредить его репутации серьезного, вызывающего доверие гида. К тому же она не заметила, чтобы он позволял себе фамильярность по отношению к другим женщинам в их группе.

Да, он соблазнял только меня, думала она со стыдом. Может, он дарил свое внимание только одиноким и никем не защищенным девушкам, неопытным и доверчивым. Щеки ее зарделись от гнева и досады. Конечно, для такого, как Гиль, она являла собой образчик неопытности. Все же, стараясь быть беспристрастной, она вынуждена была признать, что и сама, пусть неосознанно, дала ему кое-какие основания считать, что непрочь быть соблазненной. Она вспомнила, как страстно ответила на его поцелуй, свою готовность отдаться его умелым ласкам… И ей стало совсем не по себе, лицо ее горело. В этот момент она возненавидела его: он подорвал ее веру в собственную неуязвимость, дал ей понять, какая в ней таится чувственность, о чем она прежде едва догадывалась.

— Лучше бы вам не встречаться с этим человеком, сеньорита, — сказала ей Мерче, наблюдавшая за ее растерянным, густо покрасневшим лицом и сделавшая из этого свои выводы.