Чтобы отрешиться от этих мыслей, этериарх брякнул неожиданно:

– Ты был в Галате?

На первый взгляд вопрос не без умысла: узнать, насколько подробно изучил недавний приезжий окрестности города. А Галата – селение напротив Константинополя, у самого входа в гавань Золотой Рог, – место стратегическое.

– Я был в Галате, – ответил тихо Абу Халиб.

– Да?

– Ведь там есть мечеть, – закончил Абу Халиб.

– Ах, да! – хлопнул себя по лбу этериарх, совершенно не стесняясь показать свою неловкость перед арестованным. Ему было уже не важно. – Проводите его вон отсюда, – сказал он стражникам.

Перс поднял с пола свою маленькую лампу.

– Я возьму свою вещь? – спросил Абу Халиб и показал пальцем на стол, где лежал отобранный при аресте кинжал голубоватой стали, четыре рубина на узкой золоченой рукоятке.

– А штраф за прогулки ночью у дворца надо платить? – усмехнулся этериарх.

– Я заплачу деньгами.

– Ты что же – богат?

– Я приторговываю, чтобы не быть стесненным в дороге. Сейчас у меня есть деньги.

– Возьмите, – указал этериарх стражникам на кинжал, – и отдайте ему тогда, когда отведете подальше от дворца.

Абу Халиб подумал, что, наверное, зря напомнил о своем оружии. Приказ стражникам звучал двусмысленно: отведут подальше, возвратят кинжал – под ребро. А потом, вытерев об полу халата Абу Халиба… интересно – себе возьмут или принесут начальнику? Путешественник стоял, соображая, не отдать ли кинжал сразу и без последствий? Они в чем-то подозревают его, Абу Халиба. А подозревая, могут зарезать. «Нелечимую рану мечом резать подобает», – вспомнил Абу Халиб заповедь первого императора ромеев Константина. Его передернуло.

– …К этериарху! К этериарху! – послышались крики за дверями.

Двери распахнулись, качнулось пламя свечей, и серебряные световые зайцы заплясали в воздухе от множества пряжек и мечей варяжской стражи. Несколько фонарей качались, поднятые над головами. Идущие впереди Гуннар и Рулав расступились. Перед вскочившим со скамьи этериархом оказался человек в длинном плаще, ростом и сложением с Абу Халиба. Человек отер шелковой полой лицо, и на ткани отпечатались густые полосы черной и желтой краски. Арестованный захохотал. Этериарх склонился в поклоне василевсу.

– Я с удовлетворением вижу: не один я бодрствую в моей столице, – смеялся Лев.

Гуннар сразу же заметил, что в комнате этериарха все спокойно. Кроме их начальника, двух дежурных у дверей и арестованного недавно перса, – никого и ничего. За парчовыми портьерами пусто, засады нет. Значит, заговора не было.

Гуннар увидел кинжал на столе.

– Чей? – шепотом спросил он у дежурных стражников.

Стражники повалили араба на колени перед василевсом.

– Его, – ответил один из них, ткнув пальцем в спину Абу Халиба.

Абу Халиб знал язык варягов, но не понял, о чем была речь. Но, кажется, уже понял, что в комнату к этериарху тем же путем, что и он, Абу Халиб, попал сам василевс.

– Кто это? – заинтересовался Лев, показав на спину, в которую один из стражников только что ткнул пальцем.

– Арестованный владелец вот этой вещицы, – ответил этериарх.

Лев рассматривал поданные ему рубины. Кивнул в сторону перса:

– Где вы его взяли?

– На площади Августа. Гулял. Шпион, прикидывающийся поэтом.

– Ты пишешь стихи? – спросил Лев Абу Халиба. Сам-то василевс был сочинителем, все это знали. Похоже, он решил устроить проверку.

– Позволь, государь, показать тебе поэзию, скрытую в этой вещи, – попросил перс. И протянул руку за кинжалом.

Наступила тягучая тишина. Масляные огни, рвущиеся от прерывистого дыхания людей, постепенно стали совсем ровными, вытянулись по вертикалям.

– Пусть покажет! – Лев передал кинжал этериарху.

Начальник стражи подошел к Абу Халибу так, чтобы не повернуться к василевсу совсем спиной, но чтобы загородить государя от перса. Стражники нависли над Абу Халибом.

Абу Халиб, стоя на коленях, взял свой кинжал правой рукой за лезвие, острием к груди, а пальцами левой руки – за рукоятку. Он словно пересчитывал на ней рубины, и тут рукоять постепенно стала отдаляться от груди Абу Халиба, а конец лезвия оставался на месте. Клинок вытягивался: щелкнув раз и другой, он оказался втрое длиннее прежнего, но одинаково остр по всей длине. Переходы от одной трети клинка к другой были едва различимы. На потайной части выдвижного лезвия змеились письмена – арабская вязь, похожая на смерч из знаков препинания.

– Вот здесь я ношу свои мысли. – Абу Халиб отдал кинжал этериарху. Тот, подзадержав у себя в руках, передал кинжал Льву.

– Затейная вещица, – хмыкнул василевс.

– Слепой мастер, наверное, делал, – прошептал Гуннар.

– Ты его знаешь? – удивился Абу Халиб.

Гуннар пожал плечами:

– Самое хитрое оружие обычно делают слепые мастера.

– Откуда кинжал? – проговорил Лев.

– Из Антиохии, государь.

– Прочти, что на нем написано.

– По-арабски?

– Переведи сразу на язык ромеев.

– Здесь высечена только одна строка. Я прочту все целиком:

– Теперь скажи это по-армянски. – Отец Льва был армянин.

Абу Халиб перевел. Стихи остались стихами.

– Теперь на языке моих варягов.

Абу Халиб сказал, причем так, как принято у скандинавских скальдов, – слово в стихах заменялось двумя-тремя: например, «кошелек» он назвал «желудок для золотых лепешек», а «кубок» – «кошелек вина»…

По варягам было видно: перевод им понравился.

– Похоже, что ты не шпион, прикидывающийся поэтом, а поэт, прикидывающийся шпионом, – сказал Лев.

Половина свечей погасла от хохота (василевс пошутил!)…

– Я куплю… эти стихи. – Лев покачивал кинжал, держа его пальцами за самый конец клинка.

– Я был бы счастлив подарить… – хрипнул перс.

Лев недоуменно поднял глаза на этериарха.

– Василевс сказал: куплю, – твердо и тихо изрек тот.

– Цену назначит Мраморная Рука, – добавил Лев и повернулся к выходу. Этериарх – за ним, сопроводить до постов первого пояса внутренней стражи.

Украли статую с ипподрома. Это случалось то каждый месяц, то вдруг следовал перерыв на полгода, даже на год, и опять начинали таскать, даже чаще прежнего. Статуи находили всегда: они были очень большие, а в Городе было много платных глаз. Воры были не так заметны, как статуи, выследить их было труднее, и отчаянные ночные кражи продолжались.

Полнеющий краснолицый начальник Города – эпарх – привык к этим пропажам. «Вор, стремящийся украсть солнце… Может быть, его сын будет великим полководцем?» – шутил эпарх. «Хуже, если бы воровали живых людей, но столь же высоких», – глубокомысленно ронял он на пиру. «Смотрите, как бы они не украли Золотой Рог», – издевался он над городской стражей.

Но временами собственные шутки переставали веселить эпарха. Ипподром – в самом центре города, возле дворца и святой Софии. «Хватайте всех, кто вчера надорвал себе живот!» – кричал ополоумевший эпарх. Он становился мрачным. Говорил, что надо приковывать на ночь к каждой статуе по три человека из стражи. Грозился сам спать на ипподроме.