Старое шоссе Монтгомери,

Бирмингем, штат Алабама

14 сентября 1986 г.

Когда Эвелин и миссис Тредгуд прогуливались позади приюта, в осеннем небе со счастливым гоготом пролетела стая канадских гусей.

— Ох, Эвелин, а вам бы не хотелось улететь вместе с ними? Интересно, куда это они направляются?

— Наверно, во Флориду или на Кубу.

— Вы так думаете?

— Скорее всего.

— Ну, во Флориду я бы и сама слетала, а вот на Кубе делать абсолютно нечего. Смоки говорил, что эти гуси — его друзья. Когда его спрашивали, куда он все время уезжает, Смоки отвечал: «Куда дикие гуси, туда и я».

Они проводили стаю взглядом, пока птицы не скрылись из виду, и пошли дальше.

— А утки вам нравятся?

— Да, симпатичные.

— Я их просто обожаю. Я, как бы это сказать, всегда была неравнодушна к пернатым.

— К кому?

— Ну, пернатые, знаете? Все, что с перьями, — птицы, цыплята, петухи.

— А-а.

— Мы с Клео каждое утро пили кофе на веранде, смотрели, как встает солнце, и слушали птиц. Всегда выпивали по три-четыре чашки чудесного горячего кофе, ели тосты с персиковым желе и разговаривали. Ну, если честно, больше говорила я, а он слушал. В наш сад прилетало столько красивых птиц! Иволги, малиновки, горлицы такие славные. Теперь таких не увидишь… Однажды Клео собрался уходить и позвал меня в сад. А перед нашим домом вечно сидели на телефонных проводах черные дрозды. Вот он и сказал: «Ты сегодня поаккуратней с телефоном, Нинни, а то, знаешь, они ведь слышат все, что ты говоришь. Лапками слушают». — Она посмотрела на Эвелин. — Как вы думаете, это правда?

— Нет. Я уверена, он просто пошутил, миссис Тредгуд.

— Ну, может, и пошутил, но с тех пор когда я хотела поделиться с кем-нибудь секретом, то сначала выглядывала на улицу — проверить, нет ли там дроздов. Зря он это сказал, знал ведь, как я люблю болтать по телефону. Со всем городом болтала.

Одно время в Полустанке жило больше двухсот пятидесяти человек. Но когда перестали ходить поезда, люди разлетелись, как птички по ветру. Кто в Бирмингем уехал, кто ещё куда, да так и не вернулись.

На месте кафе построили «Макдональдс», а у шоссе отгрохали какой-то супермаркет. Туда миссис Отис очень любила ходить, потому что у неё были купоны. Но я там никогда не могла найти для себя ничего подходящего, и ещё там были очень яркие лампы, прямо глаза резало. Вот и приходилось за всякой мелочью тащиться в Трутвилль, в лавку Осии. — Миссис Тредгуд замолчала. — Ох, Эвелин, слышите этот запах? Кто-то готовит барбекю!

— Нет, дорогая, думаю, кто-то просто жжет листья.

— Ну а мне кажется, пахнет барбекю. Вы любите барбекю, правда ведь? Я прямо-таки обожаю.

Миллион долларов отдала бы за барбекю, которое готовил Большой Джордж, и за кусочек лимонного пирога Сипси. Что и говорить, барбекю он готовил лучше всех. Он делал его в большом старом железном котле, на заднем дворе кафе. Пахло на всю округу, особенно в осенние дни. Я даже у себя дома чувствовала этот запах! Смоки говорил мне, что он как-то сошел с поезда и почуял его за десять миль от Полустанка. Представляете, люди аж из Бирмингема приезжали попробовать барбекю Большого Джорджа. А вы с Эдом где покупаете барбекю?

— В основном в «Голден Рул» или у Олли.

— Ну, там вроде бы неплохо готовят, но что б вы ни говорили, а лучше всех барбекю получается у цветных.

— А у них вообще все лучше получается, — сказала Эвелин. — Жалко, что я не цветная.

— В смысле, не негритянка?

— Да.

Миссис Тредгуд едва не потеряла дар речи.

— Господи Боже мой, да зачем это вам, милочка? Ведь они почти все жалеют, что не родились белыми и вечно стараются кожу сделать посветлее да волосы попрямее.

— Сейчас не стараются.

— Может, сейчас и нет, а вот раньше — да. Возблагодарите Господа нашего, что сделал вас белой. Я не представляю, чтобы кто—то мог захотеть родиться цветным!

— Ох, не знаю я, просто мне кажется, что они такие дружные, и им живется лучше, что ли. Я, как ни гляну на себя в зеркало, всегда выгляжу измученной. А они вроде только и делают, что веселятся.

Миссис Тредгуд помолчала немного, а потом сказала:

— Что ж, может, вы и правы, они действительно много веселятся. У них это как-то естественно получается. Но ведь и у них есть свои печали, как у всех остальных людей. Вот я, например, не знаю ничего печальнее негритянских похорон. Они так причитают и убиваются, так рыдают. Думаю, черные все принимают ближе к сердцу, чем мы. Когда хоронили Билли, так понадобилось трое мужчин, чтобы удержать Онзеллу. Она тогда совсем сошла с ума от горя и все пыталась спрыгнуть к нему в могилу. Больше никогда в жизни, ни за какие коврижки не пойду к ним на похороны.

— Я понимаю, во всем есть и хорошие стороны, и плохие, — сказала Эвелин, — но я все равно ничего не могу поделать с собой, завидую им, и все. Мне очень хочется быть такой же свободной и открытой, как они.

— Ну, в этом я мало разбираюсь, — ответила миссис Тредгуд. — Знаю только, что, если бы мне сейчас дали барбекю и кусок пирога, я была бы совершенно счастлива.

15 октября 1949 г.

Озорной Птичке было семнадцать, когда она впервые увидела Ле Роя Грумса. Она сразу поняла, что он — мужчина её мечты, и сказала ему об этом без обиняков. Ле Рой работал поваром на поезде «Полумесяц», который по пути в Нью-Йорк через Атланту останавливался в Полустанке. Через год родилась девочка, Ле Рой дал ей имя Алмондина, — так называлось блюдо из форели, он вычитал его в меню вагона-ресторана.

Ле Рой был красивый, покладистый парень, много времени проводил в разъездах, слонялся по городам, большим и малым, мимо которых проходил поезд, и когда выяснилось, что он переехал к почти белой, с нежно-желтой кожей девице из Нью-Орлеана (в ней была лишь восьмая часть негритянской крови), Озорная Птичка чуть было не покончила с собой.

Она пребывала в полном отчаянии, когда на глаза ей попались объявления в «Слэгтаун ньюс»:

Озорная Птичка перепробовала все средства, о которых прочитала в газете, и даже сверх того. Но спустя месяц она оставалась все той же девушкой на подхвате в салоне красоты, черной, как уголь и курчавой, как барашек, а Ле Рой продолжал жить в Нью-Орлеане с подружкой нежно-желтого цвета.

Поэтому она отвела дочку к Сипси, вернулась домой и легла на кровать умирать от любви.

Она никого не желала слушать. К ней приходила Опал и умоляла вернуться на работу, но Озорная Птичка лежала день за днем, пила джин и без конца ставила одну и ту же пластинку. Сипси сказала: лучше бы Ле Рой умер, а не валандался с другой женщиной, потому что Озорной Птичке после двух месяцев, проведенных в обнимку с бутылкой, так и не полегчало.