Теперь она плакала, и я, подойдя ближе, коснулся ее руки. Какое-то мгновение она, казалось, была готова опустить голову мне на плечо, но я почувствовал, что тело ее напряжено и неуступчиво. Я вынул из кармана визитную карточку и положил на ночной столик рядом с коробкой шоколадных конфет. Она раздраженно оттолкнула меня.

– Просто позвоните, если захотите еще поговорить, – сказал я.

– Вы англичанин, – неожиданно выпалила она.

Наверное, что-то было в моем произношении. Я кивнул.

– Это будет сугубо деловая встреча, – сказала она. – С оплатой наличными.

– Вам не следует быть столь суровой к себе.

Она ничего не ответила.

– И спасибо, – сказал я.

– Заткнитесь, – велела Моник.

Глава 17

Первым прибыл небольшой полицейский фургон с включенным клаксоном. Его сопровождал, то отставая, то опережая, мотоцикл, сирена которого ревела на полную мощность. Мотоциклом управлял мужчина в синей униформе. Он махал транспорту правой рукой с таким видом, будто создавал ветер, того и гляди сдующий припаркованные машины на тротуар. Шум стоял оглушительный. Транспорт уступал им дорогу. Некоторые машины делали это охотно, другие неохотно, но после пары сигналов и свистков они, как черепахи, взбирались на камни, на тротуары и на островки безопасности. Позади фургона шла колонна: три длинных синих автобуса, набитых мобильной гвардией, которая со скучающими лицами смотрела на раболепствующий транспорт. Колонну замыкала машина с динамиком. Люазо наблюдал за тем, как они исчезают в предместьях Сен-Оноре. Вскоре движение транспорта возобновилось. Инспектор отвернулся от окна и посмотрел на Марию.

– Этот человек опасен. Он ведет опасную игру. В его доме убита девушка, и Дэтт дергает за все политические нити, чтобы предотвратить расследование. Он об этом пожалеет. – Люазо встал и прошел через комнату.

– Сядь, дорогой, – сказала Мария. – Боюсь, ты напрасно теряешь калории.

– Я не мальчик на побегушках у Дэтта.

– А никто так и не думает, – сказала Мария, подумав о том, почему Люазо всегда кажется, что все угрожает его престижу.

– Дело девушки должно быть расследовано, – объяснил Люазо. – Именно поэтому я стал полицейским. Я верю в равенство перед законом. А теперь они пытаются связать мне руки. Это приводит меня в бешенство.

– Не кричи. – Голос Марии был спокоен. – Подумай, какое впечатление твои крики произведут на людей, с которыми ты работаешь.

– Ты права, – вздохнул Люазо. Мария любила его. Именно тогда, когда он чувствовал, что она сильно любит его, он охотно капитулировал. Она желала заботиться о нем и давать ему советы, ей хотелось, чтобы он стал лучшим преуспевающим полицейским в мире.

Мария сказала:

– Ты самый замечательный полицейский на свете.

Он улыбнулся:

– Ты имеешь в виду, что с твоей помощью я им буду.

Мария отрицательно покачала головой.

– Не спорь, – хмыкнул Люазо. – Я знаю, что у тебя в голове.

Мария тоже улыбнулась. Он действительно знал. Это было самым ужасным в их браке. Они слишком хорошо знали друг друга. Знать все – значит, не прощать ничего.

– Она была одной из моих девушек, – сказал Люазо.

Мария удивилась: Конечно, у Люазо были девушки, он не монах, но зачем рассказывать об этом ей?

– Одна из них? – произнесла она намеренно насмешливо.

– Не будь такой жутко хитрой, Мария. Терпеть не могу, когда ты поднимаешь одну бровь и говоришь таким покровительственным тоном. Одна из моих девушек, – повторил он медленно, чтобы ей было легче понять.

Люазо имел такой важный вид, что Мария почти хихикнула.

– Одна из девушек, работающих на меня в качестве информатора, – объяснил Люазо.

– Разве не все шлюхи это делают?

– Она не была шлюхой, она была интеллигентной девушкой, дающей первоклассную информацию.

– Согласись, дорогой, – проворковала Мария, – что ты был чуточку без ума от нее, – и вопросительно подняла бровь.

– Ты глупая корова, – сказал Люазо. – Бесполезно относиться к тебе, как к интеллектуальному человеческому существу.

Мария почувствовала себя шокированной этим выпадом, ржавое лезвие его ненависти оцарапало ее, хотя она всего лишь сделала доброжелательное, почти любовное замечание. Конечно, девушка вскружила голову Люазо, и он, в свою очередь, вскружил голову девушке. Гнев Люазо подтверждал этот факт. Но почему надо быть таким жестоким? Разве обязательно ранить ее, чтобы убедиться, что в ее жилах течет кровь?

Мария встала.

– Я ухожу. – И вспомнила, как Люазо однажды сказал, что один только Моцарт его понимает. Много времени спустя она пришла к выводу, что это похоже на правду.

– Ты сказала, что хочешь меня о чем-то попросить.

– Неважно.

– Конечно, важно. Присядь и расскажи.

Она отрицательно покачала головой.

– В другой раз.

– Почему ты должна относиться ко мне, как к монстру, только из-за того, что я не играю в ваши женские игры?

– Нет, – сказала она.

У Марии не было нужды жалеть Люазо. Он сам себя не жалел и редко жалел других. Он развалил их брак и теперь смотрел на него, как на поломанную игрушку, удивляясь, почему она не работает. «Бедный Люазо. Мой бедный, бедный, дорогой Люазо. Я, по крайней мере, могу построить все заново, но ты даже не знаешь, что такое ты сделал, что убило наш брак».

– Ты плачешь, Мария. Прости меня. Мне очень жаль.

– Я не плачу, и тебе не жаль. – Она улыбнулась. – Возможно, это всегда было нашей проблемой.

Люазо покачал головой, но как-то неубедительно.

Мария шла в сторону предместья Сен-Оноре, к своей машине, за рулем которой сидел Жан-Поль.

– Он довел тебя до слез. – сказал Жан-Поль. – Гадкая свинья.

– Я сама довела себя до слез.

Жан-Поль крепко обнял ее. Между нею и Жаном-Полем все было кончено, но прикосновение его рук было для нее как глоток коньяка. Она перестала себя жалеть и стала прихорашиваться, глядя себя в зеркало.

– Ты великолепно выглядишь. Я хотел бы тебя увезти и заняться с тобой любовью.

Было время, когда такие слова на нее действовали, но она уже давно поняла, что Жан-Поль редко хочет с кем-то заниматься любовью, хотя один бог знает, как часто он это делал. Но как приятно было услышать подобное признание после ссоры с бывшим мужем. Она улыбнулась Жану-Полю, и тот, взяв ее за пальцы своей загорелой рукой, повертел ее во все стороны, как скульптуру на вращающейся подставке, потом отпустил и схватился за рычаги управления машиной. Он не был таким хорошим водителем, как Мария, но сейчас ей не хотелось вести машину самой. Она откинулась назад и сделала вид, что считает Жана-Поля тем самым загорелым настоящим мужчиной, каким тот хотел казаться. Она рассматривала пешеходов и ловила завистливые взгляды. Вместе они являли собой идеальную картину современного Парижа: сверкающий автомобиль, раскованный привлекательный Жан-Поль в дорогой одежде и интересная женщина с ухоженной внешностью, ибо сейчас она была, как никогда, сексуально привлекательной. Склонив голову к плечу Жана-Поля, она чувствовала аромат его одеколона и роскошный запах кожаных сидений. Когда они с ревом неслись по площади Согласия, Жан-Поль переключил скорость, и у нее под щекой заиграли его мускулы.

– Ты его спросила? – задал вопрос Жан-Поль.

– Нет, – ответила она. – Я не могла. У него было неподходящее настроение.

– У него всегда неподходящее настроение, Мария. И никогда не будет подходящего. Люазо знает, о чем ты собираешься его попросить, и стремится создавать такие ситуации, чтобы ты никогда не решилась.

– Люазо не такой, – возразила Мария. Ей никогда не приходила в голову подобная точка зрения, но Люазо был умным и хитрым, так что, возможно, это и правда.

– Послушай, – сказал Жан-Поль, – в последний год в доме на авеню Фош проходили выставки, оргии с отклонениями, фильмы о голубых и все тому подобное, но Дэтт не имел никаких неприятностей с полицией. Даже когда там умирает девушка, неприятностей до сих пор все еще немного или вообще никаких. Почему? Потому, что он под защитой французского правительства. Почему его защищают? Потому, что происходящее в доме снимается на пленку и фотографируется для официальных досье.