Глава девятая

НЮША

Отец Нюши, Степан Степаныч, был гармонист. Без него не ладилось никакое веселье в красном уголке. Вечерами далеко по «Ясному берегу» разносились звуки его гармони. Люди, проходившие и проезжавшие темными полями, слышали эти звуки и говорили:

— Степан Степаныч играет.

В сорок втором году Степан Степаныч ушел на войну. Гармонь осталась дома. Мать завернула ее в шелковый платок и спрятала в сундук. Нюша приходила из школы — мать была на работе (она поступила уборщицей в контору), Нюша доставала гармонь, садилась на край открытого сундука и училась играть. Не разжимая губ, напряженно сведя поднятые тоненькие брови, напевала она какую-нибудь мелодию и старалась подобрать аккомпанемент. Иногда получалось, иногда нет. Чаще получалось.

Стрелка старых ходиков с розами на циферблате подходила к трем. Нюша запирала гармонь в сундук и клала ключ на место. Мать не потерпела бы, чтобы чьи-нибудь руки прикасались к отцовской гармони.

Мать обожала отца. «Степушка», «Степушка» — только и разговору слышали от нее люди в войну. Не всегда она его так любила. Когда она была молода и хороша собой, она больше любила других мужчин. Немало нахлебался с нею горя Степан Степаныч. Но она рано завяла: к тридцати пяти годам только и осталось от ее красоты, что богатые косы в руку толщиной да заманчиво вздернутый нос, про который, бывало, говорили бабы, что против Шуркиного носа ни один парень устоять не может.

Ее не уважали и звали пренебрежительно — Шурка. И вот — вошла она в степенные годы, стала примерной мужней женой и хлопотуньей-хозяйкой, и ничего дурного за нею больше не замечалось, а по имени-отчеству все равно никто не величал: так и осталась Шуркой.

Нюша пошла ни в мать, ни в отца — худая, смуглая, тонкая кость, глубокие глазницы на узком лице… Летом сорок второго года она окончила семь классов и поступила в совхоз.

— Потом доучусь, после войны, — сказала она своим учителям, которые жалели, что она, такая способная, не закончит десятилетки. — К ним эвакуированных коров нагнали, люди уходят и уходят, кому-то работать надо.

Ох, как плохо ей было на первых порах! Не потому, что работа тяжела: Нюша выросла среди трудовых людей и знала, что легкой работы не бывает. Потому плохо, что кругом все большие, а Нюша была маленькая, пятнадцати не исполнилось. Большие все умели, а она не умела ничего. Эти плечистые женщины с могучими руками считали ее слабосильной, заморышем и удивлялись — зачем она тут. Нюша страдала…

Хорошо Тане, нынешнему комсоргу. Она всего двумя годами старше Нюши, а сложение! а походка! Ступает — пол под нею гнется. Серьезность, солидность в голосе, в выражении лица. С самого начала ей было уважение и доверие: посылали ее на курсы, выдвинули в ветсанитары. Как с ровней обращались с нею большие, а Нюше говорили:

— Ладно. Где тебе, дай я сделаю.

— О, да не путайся под ногами.

Сколько надо проглотить обид, сколько приложить стараний, чтобы угодить этим большим, умелым, не верящим в тебя!

Настасья Петровна первая оценила Нюшино усердие: может быть, потому, что сама была тонкой кости, не обладала могучим сложением и знала, что дело не в этом… Настасья Петровна поговорила с директором (директор был еще тот ленинградский, старенький), и он перевел Нюшу в доярки.

Доярка — фигура большая! Весь совхоз глядит на доярку. Она дает выполнение плана. Она дает совхозу славу.

Нюша спала и во сне видела — дать совхозу славу.

Она жила в стране, где цена определяется человеку по его труду. Где труд приравнен к подвигу и труженик — к герою. Где героев знает и уважает весь народ.

И посмотрите, что получается: так кругом работают люди, что просто хорошая работа за хорошую не засчитывается, хорошей почитается только замечательная работа.

Я хочу работать замечательно. Хочу, чтобы меня уважали, чтобы сам Иосиф Виссарионович узнал о Нюше Власовой, девчонке из дальнего совхоза. Дескать, есть такая Нюша, тоже строит коммунизм, и не хуже других… Я добьюсь! Не обижена ни разумом, ни силой, не смотрите на меня как на последнюю…

…Отец вернулся. Из Кострова позвонил кто-то в контору и сообщил, что гармонист Степан Степаныч высадился с поезда и сидит на станции, дожидаясь автобуса. Сказали Шурке. Она уронила веник, закружилась по конторе, прижав ладони к щекам:

— Степушка… Степушка…

Ее отпустили домой. Вне себя она побежала по избам с криком: «Степушка на станции, сегодня дома будет, ой, не могу!» Когда Степан Степаныч явился, стол был празднично убран, жена и дочь празднично одеты. Он обнял их, спустил мешок с плеч — светлые слезы потекли по его небритому, запыленному лицу — и сказал:

— Ну, здравствуйте, семья!

Минувшим летом Нюша вдруг поняла, что она влюблена, влюблена без памяти.

В директора, Дмитрия Корнеевича.

Любовь была всевластная, жестокая, точь-в-точь как пишут в романах и даже в сто раз сильней.

Все на свете озарилось! Таинственная радость проявлялась во всем. Солнышко грело — жаром любви наливались Нюшины руки. Цветы в палисаднике пахли по-другому — горячо, сладостно и непонятно. Заслышится голос Дмитрия Корнеевича — Нюша побледнеет и вздохнет глубоко-глубоко, до боли в груди…

Сначала было только смятение и счастье оттого, что вот — полюбила… Потом пришли мечты.

Но она не умела мечтать бездельно и бесцельно, она включила эти мечты в план своей жизни. Раньше план касался только работы и учебы, теперь в него неколебимо вошел Дмитрий Корнеевич.

Все будет у Нюши, все. Нюша добьется громадных производственных успехов. Выучится на старшего зоотехника. Директор Дмитрий Корнеевич будет ее мужем.

Как это произойдет и когда — неизвестно, но обязательно произойдет.

Дмитрий Корнеевич ходит и не знает, что он будущий Нюшин муж. Даже не догадывается, что Нюша его любит. Если бы он знал, что это за любовь, — ни о чем бы больше не мог думать…

…И на гармони Нюша научится играть. Все будет.

Нюша подружилась с Таней. С чего начинается девичья дружба? Сколько лет Нюша дулась на Таню, считая, что та зазнается. Уж Таня и так и сяк к ней подходила — и хвалила на собрании, и клипсы, по ее заказу, привезла ей из Москвы, — а не могла подобрать ключ к Нюшиному сердцу. Но вот однажды она догнала Нюшу, когда та шла домой, и стала жаловаться на свою обиду: все считают, что она влюблена в Бекишева, а это клевета и кто пустил такую клевету?! Если человек тебе симпатичный, это еще ничего не значит. У наших женщин старорежимный взгляд на взаимоотношения.

— Только подрывают авторитет, — сказала Таня.

— Ах, Танечка, бедная! — искренно сказала Нюша. Как прежде она с полной убежденностью поддерживала слух, который Таня назвала клеветой, так сейчас, увидев слезы на Таниных глазах, горячо ей поверила и вознегодовала против клеветников.

— Конечно, — сказала Таня, — мне, как ветсанитару, приходится обращаться и к Анатолию Иванычу, и к тому же Бекишеву, и то же самое, как комсорг, я от них получаю данные о производственной работе комсомольцев, с меня райком требует характеристики… Так вот, почему-то не говорят же ничего про меня и Анатолия Иваныча, а всё Бекишев да Бекишев.

Нюша обняла Таню и сказала:

— Плюнь на них, Танечка. Ну вот, еще переживать из-за этого. Хочешь, я с тобой поделюсь?

— Поделись, — сказала Таня, сморкаясь.

— Я составила план своей жизни, — сказала Нюша и замолчала.

— Ну?

— Ох, подробный план!.. Чего-то мне расхотелось рассказывать, Танечка.

— Я не понимаю! — сказала Таня с негодованием. — Это уже безобразие. Не хочешь рассказывать — не надо было обещать.

Нюша сказала, что план этот касается исключительно учебы: подготовиться — и в техникум. В школе говорили, что она способная, годы подходящие, просто даже совестно не учиться.

— И все? — спросила Таня. — Такой план у всей молодежи, все учатся или думают учиться. Ой, крутишь ты чего-то, скрываешь от меня…