— Давай, конечно. А что мы еще сделаем?

— Ах, Тойер. Сумасшедший!

— Мы любим друг друга, я это знаю. Я намного старше, у меня больше опыта. Я все хотел тебе это сказать, да так и не собрался. Почему, не знаю. Но теперь я испытываю облегчение, почти как…

— Я радуюсь твоему приезду. До вечера. Пока, Тойер.

— Пока. Почти как при опорожнении кишечника, и я понял, что любовь — это тяжелая работа. Как плавание.

Ильдирим, к счастью, уже не слышала.

— Долго вы отливали, — сказал Зенф с уважением в голосе. — Я знаю еще одного такого специалиста — моего кузена, но он машинист локомотива, они могут терпеть целую вечность.

Они ехали на юг. Ветер стих, из-за облаков выглянуло солнце и согрело их усталые головы.

Последняя остановка перед Гейдельбергом.

— В одном вы не правы, — сказал Зенф. — Убить человека легко, по крайней мере в некоторых ситуациях. Мне было легко. Я все жду, когда начнутся угрызения совести, а они не дают о себе знать. Я замечательно сплю, как не спал уже много лет. Меня это озадачивает.

Он дома, Бабетта спит, Ильдирим дождалась его. (Ужин, конечно, пригорел.) Он рассказывает до трех часов, а при третьем ударе колоколов на храме Провидения («В храме забыли отключить колокола! Вдруг они будут греметь всю ночь?») оно вернулось — их общее желание. Они рухнули на постель, он любил ее, она любила его… Жениться, ну конечно же, когда-нибудь. Но сейчас — ни о чем не думать, превратиться в животное. В самца с серебристой спиной.

Тойер стоял в зоопарке и долго смотрел сквозь твердый воздух в глаза Богумила, пытаясь разгадать, о чем тот думает. Тут горилла отвернулась от него и наложила кучу.