Молча и торопливо они шли к Богумилу.

Следствие тянулось долго, слишком долго, и теперь комиссар попал в трудное положение. Попал именно он, а не тот подозреваемый на далеком Балтийском берегу. Комиссару все страшно надоело.

Они остановились у обезьянника.

— Спросите у Богумила, видел ли он когда-нибудь меня.

Руки Марии Весселс стремительно замелькали.

Кольманн тут же проворчал:

— Чтобы обезьяна разговаривала жестами? Вы меня за дурака считаете? Неужели я упустил бы такой аттракцион для публики?

Впрочем, он онемел, когда увидел, что Богумил действительно делает отнюдь не случайные жесты.

У Тойера бешено стучало сердце. Неужели в конце концов что-то получится?

Весселс протянула ему листок, и Тойер прочитал:

«Эта обезьяна «говорит», что хочет бананов или других фруктов. Вероятно, она использует жесты, которые ей сто раз демонстрировал Хамилькар, лишь подражая, без определенного содержания. При старании тут можно разглядеть какие-то знаки симпатии, расположения, ласки. Если хотите: она «говорит», что любит фрукты и не прочь их сейчас получить. Возможно даже, что вы вызываете у нее симпатию. Но вас она не знает».

— Вот видите, Богумил много чего сообщил! — Голос Тойера звучал все еще твердо, комиссар даже сам удивился.

— Что именно? — допытывался Кольманн.

— Послушайте, вы, тут ведь идет следствие. Его детали не разглашаются! — рявкнул Хафнер.

— Хватит, Хафнер. — Тойер тяжело опустился на бетонный блок, без всякой видимой функциональной нужды прерывавший линию подстриженной живой изгороди. Какие чувства он испытывал? Разве что некоторую признательность тому человеку, который когда-то положил здесь бетонный блок. Больше ничего. — Ничего важного горилла не сообщила.

Молчание.

— Я буду жаловаться! — заявил Кольманн.

— Скажу по секрету, я сам на себя жалуюсь, — тихо ответил Тойер.

— Вам я еще нужна? — спросила Мария.

— Нет, спасибо, фрау Весселс, — так же тихо поблагодарил гаупткомиссар.

— Эта дама может говорить! Зачем же она писала… — возмутился директор зоопарка.

— Отпустите мое плечо, и я вам расскажу.

— Да, конечно. Прошу господ покинуть территорию…

Впоследствии, в час горьких раздумий, Тойер понял, почему группа так глупо поддержала его. Хафнер был, как всегда, пьян, когда слушал про разговор с Хамилькаром, хотя в равнодушии его нельзя упрекнуть. У Зенфа по-прежнему была совесть нечиста из-за Эккернфёрде. А Лейдиг как автор идеи не мог вдруг высказаться против.

Подавленные неудачей, они встретились на службе.

— Богумил все же кое-что умеет сообщать при помощи жестов, — устало проговорил Тойер. — Так что нельзя считать наши действия дремучей глупостью.

— Может, и не совсем, но что-то вроде… — с горечью заметил Зенф.

Из-под стола Хафнера выкатилась пустая бутылка водки «АЛДИ».

— Закрываем дело? — спросил Тойер.

Лейдиг потянул за конец своего старомодного галстука, как за цепочку унитаза, словно смывал кое-что, и сказал:

— Наша попытка не удалась, а других следов у нас нет. Нет и подозреваемого. — Он посмотрел на Тойера. — Извините, ведь это я затеял историю с гориллой.

Тойер кивнул.

— Ты лишь поддержал мою идиотскую идею, Лейдиг, но виноват во всем я. На этот раз виноват только я. Все, дело закрыто.

15

Потом они сидели с Ильдирим на кухне. Бабетта была еще в городе, у нее, кажется, намечалась нежная дружба с каким-то парнем из Туниса, называвшим себя IBM, что расшифровывалось как «I be what I am» — «Я тот, кто я есть». Поздно, но ничего, пятница. Надо быть построже с ней в другие дни недели.

— Ты мог бы и головой поработать, — сказала Ильдирим, впрочем, вполне дружески. — Ты понадеялся, что снова провернешь невероятное дело: выскажешь безумную гипотезу и устроишь большое шоу, а за ним последует блестящий финиш.

Тойер молчал. Она права. Обычно он с трудом воспринимал критику в свой адрес, и сейчас заметил, что сердится, а по нему всегда было видно, когда он сердился, и его еще больше сердило, что она теперь заметит, что он сердится. Он попытался скрасить смехом такую неутешительную логическую цепочку. И тут же услышал:

— Что за идиотский смех?

Он встал.

— Сиди, Тойер, я сама идиотка… Он снова сел.

Ильдирим подвинула стул ближе, положила голову на плечо Тойера:

— Теперь все позади. Все было так жутко. Мертвые мальчики, больная Бабетта, ложь, недомолвки и наши бесконечные ссоры, эта Хорнунг… Теперь все позади? Я тоже постараюсь в ближайшее время, да и потом…

— Почти позади, — ответил он. — На днях мне наверняка придется идти на беседу к Магенройтеру: Кольманн непременно нажалуется. Когда меня уволят, что я буду делать?

— Тебя не уволят.

Но Тойеру хотелось сейчас именно этого.

— Тогда я стану изучать язык жестов, — упрямо сказал он.

— Гляди, — тихо сказала Ильдирим и расстегнула две пуговицы на своей черной блузке. — Я купила желтое белье. Хафнер наверняка сказал бы — чтобы не были заметны пятна от мочи, но я…

Тойер цинично подумал, что секс ему сейчас не повредит. И он действительно не повредил.

Магенройтер сидел напротив Тойера и молчал. Уже около минуты, как минимум. Гаупткомиссар успел мысленно сосчитать до ста.

— Вы воспользовались слабоумием Зельтманна. — («Ну все, началось!» — подумал Тойер.) — Вы хладнокровно использовали этого одряхлевшего человека, чтобы за моей спиной провернуть сомнительное дельце, которое при положительном исходе могло войти в историю.

Тойер кивнул. Ему было не так уж и плохо, нет, в его груди бурлило непонятное веселье.

— Прокурора Момзена вы просто обманули, но он сам дал себя надуть. Он будет молчать. А вот Зельтманну теперь конец, — продолжал Магенройтер.

Тойер внимательно рассматривал батарею отопления, начал считать секции, кивая головой: раз, два, три…

— Вы лучше уж молчите! — воскликнул Магенройтер, обращаясь к гаупткомиссару, который рта после приветствия не раскрыл, и налил себе кофе в чашку с надписью «для Помпона».

Именно в это мгновение Тойер нарушил молчание и вежливо поинтересовался:

— Близкие зовут вас Помпон?

Магенройтер в отчаянии сжал руки:

— До недавнего времени — скажу вам, хотя это совсем не относится к теме нашего разговора, — я тренировал в Вагхойзеле юношескую команду по баскетболу, и они прозвали меня Помпон. Не знаю почему, да если бы и знал, вас это не касается. Я бросил ребят из-за назначения в Гейдельберг, и эта чашка — прощальный подарок.

— А! По баскетболу, — повторил Тойер, с трудом отличавший его от поло.

— Я знаю, что вы подумали, — заявил Магенройтер, повышая голос, — для вас я типичный негр. Жесткий, успешный, заботится об уличных детях. Проклятие!

Тойер попытался было возразить, но не тут-то было.

Магенройтер продолжал еще громче:

— Между прочим, я негр только наполовину, просто у меня темный цвет кожи. Моя мать, глупая девчонка-хиппи из Оффенбурга, поехала в Индию и трахалась там с африканским строителем, а тот через три недели угодил под автобус.

— Но потом он поправился? — заинтересованно спросил Тойер.

— Нет, разумеется, он умер! Черт, черт, черт!!! Автобус! Как может поправиться человек, если его переехал автобус! Набитый до отказа индийский автобус! — Магенройтер вскочил и швырнул папку в батарею; батарея звучно загудела — Тойеру даже понравилось. — Затем она вернулась в Германию и вышла замуж за адвоката Магенройтера, редкостного неудачника, с которым у меня вполне нормальные отношения, мы с ним любим смотреть космические эпопеи. Я вырос на скучнейшей до безобразия Рейнской равнине, жил скучно до безумия, не умею ни петь, ни танцевать, в своих прежних любовных связях всегда терпел фиаско из-за того, что не был хорошим любовником.

— Я тоже, — успел вставить Тойер.