О заработке матери и как этот заработок рухнул, я расскажу отдельно.

Писал я и о себе — успешном чертежнике и усердном студенте ВГЛК, а по ночам я тайно строчил очерки для серии "По северным озерам", постоянно пребывал в эдаком восторженно-вдохновенном состоянии и был счастлив.

О себе пока тоже прерву рассказ.

Сестра Маша продолжала учиться вместе со мной на ВГЛК. Вырастала она нельзя сказать чтобы красавицей, но черты лица ее под кудрявыми светлыми локонами были тонки и благородны, кавалеры постоянно приглашали Машу в кино или театр.

Самая младшая сестра. Катя, училась в группе девочек у бывшей начальницы женской гимназии Веры Николаевны Величкиной в Серебряном переулке. Потом власти усмотрели в таком частном преподавании нечто предосудительное, группа распалась, и Катя вместе со своей подругой Олей Шереметевой (не графиней) поступила в обычную школу-семилетку.

Сестра Соня продолжала заниматься все той же санитарной статистикой, которой кормилось несколько семей из бывших, и в органах здравоохранения всегда знали о состоянии здоровья населения, и в случае чего врачи могли поднимать тревогу. Ныне эти цифры в нашей стране строго засекречены, и только совсем недавно мы узнали, что детская смертность у нас даже выше, чем в отсталых странах Африки…

У Сони наконец кончился разрывом длительный и безрезультатный роман с бывшим офицером князем Владимиром Николаевичем Долгоруковым. Был он человеком несомненно большого ума и культуры, но холодным эгоистом. Возможно, из-за контузии в германской войне он уцелел, никогда не сидел и впоследствии стал писателем. Жил он рядом с нами в Малом Левшинском переулке, постоянно к нам ходил, потом прекратил хождение.

Не очень я знаю о романе с ним Сони, она то и дело шепталась с матерью и, видимо, разрыв переживала тяжело. Ее характер круто переменился — она обратилась к религии, постоянно посещала церкви и разных святой жизни старцев. А лет ей исполнилось двадцать пять.

И тут в нашей квартире однажды появился немолодой ученый, специалист по рыбам Виктор Александрович Мейен. Появился он совсем случайно. До того постоянно ездил к Осоргиным на 17-ю версту, давал заказы Марии — художнице на цветные плакаты по рыбоводству и безрезультатно пытался за нею ухаживать.

Узнав, что Виктор Александрович живет недалеко от нас, в Большом Левшинском переулке, Осоргины дали ему к нам какое-то поручение. Он явился, увидел Соню и, как признавался позднее, с первого же взгляда влюбился в нее. Но действовать решил осторожно.

Семья наша всегда отличалась широким гостеприимством. Виктора Александровича усадили рядом с дедушкой, предложили чашку чая. Услышав разговоры, прервал свои занятия брат Владимир и подсел с другой стороны дедушки. Началась умная беседа.

И тут выяснилось, что гость нуждается в переводе с английского какой-то научной статьи, а для своих научных трудов ему требуется чертежник.

Так отец получил заказ на перевод статьи, а я стал чертить для Виктора Александровича разные схемы по рыбоводству.

Виктор Александрович пригласил Соню в театр — она отказалась, а в церковь, на какую-то особенную всенощную, с ним пошла и в другой раз с ним отправилась к некоему святой жизни старцу.

Он пригласил всех нас на воскресенье на грандиозную рыбную ловлю на Бисерово озеро, это около платформы Черная по Нижегородской (ныне Горьковской) железной дороге. Поехали Владимир с Еленой, Юша Самарин, сестра Маша, Саша Голицын, а Соня не поехала. Да ведь все это мероприятие Виктор Александрович организовал, чтобы лишний раз увидеть ее, а вовсе не для нашего удовольствия.

Когда-то озеро принадлежало Донскому монастырю, а в 20-х годах его арендовал у МОЗО частник из Белоруссии, с условием сдачи улова государству. Ловля рыбы белорусским способом оказалась очень любопытной. В два ряда по всему озеру были пробиты маленькие проруби; через них шестом с крючком протаскивалась сеть до большой проруби. Там сеть вынималась за два конца. Трижды рыбаки протаскивали и вынимали сеть, и каждый раз мотня оказывалась полной рыбы, крупной и мелкой. Мелочь бросали обратно в озеро, крупную складывали в корзины. Нас, московских гостей, пригласили в маленький, единственный стоявший на берегу домик, только что построенный тем белорусом, там ждало грандиозное пиршество с водкой. Домой мы отправились пошатываясь, а в сумках тащили язей и лещей.

Через полгода белоруса посадили, всю его семью выслали, а кооперация лишилась рыбной продукции.

Я потому так подробно все это рассказываю, что знаю, как очень надеялся Виктор Александрович на свои отношения с Соней за время этой поездки.

А я просил Соню:

— Пожалуйста, не будь с ним такой недоступной, а то он перестанет заказывать мне чертежи.

Так мы жили в начале 1929 года. Наверное, будущий читатель моих воспоминаний убедился, какая хорошая, трудолюбивая, благополучная была семья!

А потом началось…

5

С той веселой встречи Нового года прошло месяца два. Однажды отец пришел с работы раньше времени, бледный, с остановившимися глазами. Мать сразу почувствовала неладное. Отец медленно снял пальто, медленно повесил его на вешалку и молча прошел в заднюю комнату — их спальню. Мать последовала за ним.

Не сразу отец смог рассказать, что случилось.

Его ближайшим начальником был инженер Камзолкин, весьма порядочный человек, о котором, кстати, мой отец упоминает в своих воспоминаниях. Камзолкин когда-то приезжал в Бучалки и в качестве эксперта давал советы, как поднять доходность имения…

А тут он сказал отцу, что в Госплане предстоит чистка аппарата, мой отец намечен первой жертвой и будет вычищен по первой категории.

— Может быть, мне пойти к Осадчему? — спросил отец Камзолкина.

Профессор Осадчий был первым заместителем председателя Госплана Кржижановского и еще с прежних времен знал отца.

— Осадчий сам за себя трясется, — возразил Камзолкин. — Немедленно пишите заявление об увольнении по собственному желанию. Уйдете с незапачканными документами и поступите в более скромное учреждение.

Отец знал, как его брата за глагол «дрессировать» поставили на всеобщее поругание, найдут и для него подобную причину. И он тут же, в кабинете Камзолкина, написал: "Прошу меня уволить и т. д…"

А через год весь руководящий состав Госплана начиная с Осадчего, в том числе и Камзолкин, был арестован. Их обвинили во вредительстве, в засорении кадров классовыми врагами, некоторых расстреляли, других отправили в концлагеря. Кржижановский был ближайшим другом Ленина, его отстранили, сделали академиком, а председателем Госплана был назначен Куйбышев.

На первых порах отец духом не пал, и мать старалась его поддерживать. Он зарегистрировался на бирже труда как безработный и стал ходить по московским учреждениям по направлениям биржи и по рекомендациям знакомых. А знакомых, еще "со времен деспотизма", у него везде было много и везде знали его как очень хорошего работника. С утра он уходил как на службу в одно, в другое, в третье место.

А тогда начался первый год первой пятилетки. Во всех учреждениях увеличивались штаты. Руководители на первых порах встречали отца радостно, знакомили с характером будущей работы, случалось, показывали стол, за которым ему предстоит сидеть. С благоприятными резолюциями на заявлениях отец заполнял анкеты.

Всю жизнь он был честным, даже чересчур честным, никогда ничего не скрывал. И отец писал: бывший князь, бывший дворянин, бывший предводитель дворянства, бывший член Московской управы, далее перечислял те советские учреждения, в которых работал с первого месяца Советской власти в течение одиннадцати лет.

— Зайдите через три дня, — смущенно, а то со страхом говорили ему руководители учреждений. А однажды некий кадровик брякнул:

— Да куда вы суетесь? Без вас построят социализм.

А газеты, повествуя о чистках, пылали ненавистью к бывшим людям, называли их классовыми врагами, брали на мушку какое-либо учреждение и перечисляли фамилии бывших помещиков, офицеров, чиновников или сыновей бывших, бывших, бывших…