Значит, документы у него хоть и с фотокарточкой, а фальшивые. Кроме удостоверения личности и студенческого билета, у Андрея было командировочное удостоверение из Осоавиахима, что студент МВТУ отправляется в лыжный спортивный поход туда-то и туда-то, просьба ко всем организациям оказывать ему всяческое содействие. Подозревали заговор, измену, черт знает что еще.

Однажды некий чин, показывая на отобранный компас, спросил Андрея:

— Что это такое?

— Компас, — отвечал тот.

— Нет, это адская машина, очень опасная.

…Андрею удалось переправить письмо родителям. Приехал отец, увидел сына, отощалого, бородатого — ужаснулся. И сумел его выручить. Андрей как-то сумел объяснить декану, почему опоздал на занятия. Он кончил вуз, стал крупным ученым-химиком, профессором, доктором наук. О том страшном приключении юности вспоминать не любил.

Беды надвигаются

1

Новый, 1929 год мы, подростки и молодежь, все между собой друзья, решили встречать вместе, в складчину у Урусовых, живших в высоком доме в Большом Знаменском переулке.

Большая часть семьи уходила встречать Новый год куда-то еще, и просторная квартира предоставлялась младшим — сыну Кириллу и дочери Лёне. Кирилл мечтал стать геологом, но ему как княжескому сынку ставились всякие препятствия. Лёна была подругой моей младшей сестры Кати. Она училась в восьмом классе школы и вместе с другой своей подругой, Леночкой Желтухиной, подрабатывала в частном кафе на Пречистенском бульваре, сзади церкви Святого Духа (теперь там здание входа в метро Кропоткинская).

Только во Франции, и то далеко не везде в ресторанах, видел я таких проворных, очаровательных и веселых официанток. Со стопками тарелок, с переполненными подносами они носились между столиками, да еще успевали кокетничать с гостями. В том кафе Леночка Желтухина прельстила красавца студента университета — химика Петра Александровича Ребиндера, ставшего впоследствии академиком, весьма известным ученым. Когда полвека спустя я встретился с нею и напомнил ей о ее ранней молодости, мои сестры на меня напустились: важная академическая дама не любит вспоминать некоторые эпизоды из своего прошлого.

Судьба Лёны Урусовой сложилась иначе. Я расскажу о ней позднее. А тогда владелец кафе, очевидно, задушенный налогами, закрыл свой шалманчик, и Лёна поступила работать девочкой на побегушках в библиотеку Института красной профессуры.

На встречу Нового года явились мои младшие сестры — Маша и Катя, наши двоюродные — дети Владимира Владимировича Голицына — Саша и Олечка: Саша где-то работал, Олечка еще училась в школе; пришли наши четвероюродные — три брата Раевских. Старший Сергей работал фотографом при некоем электроинституте, был в подчинении у знаменитого ученого и священника — отца Павла Флоренского. Второй брат Михаил Раевский — мой ровесник — учился на математическом факультете университета, его считали будущим крупным ученым-математиком. И еще он учился пению. Младший Раевский — Андрей учился в студии Хмелева и мечтал стать артистом.

Еще среди гостей была подруга моей сестры Маши — Ляля Ильинская, с которой моя сестра Маша и я учились на литературных курсах (ВГЛК).

Еще была моя двоюродная сестра Леля Давыдова, ее мать — тетя Катя была родной сестрой моей матери, а ее отец — Александр Васильевич, иначе дядя Альда, недавно до того изгнанный вместе с семьей из своего моршанского имения Кулеватова, занимал должность юрисконсульта при тамбовском базаркоме, иначе говоря, защищал интересы мелкой буржуазии — базарных торговцев, что уже само по себе являлось весьма предосудительным. Председателем базаркома был Палеолог — потомок византийских императоров.

Еще явилась подруга Ляли Марина Чельцова — внучка последнего царского министра внутренних дел Протопопова, девица чересчур манерная и, по моему мнению, весьма противная.

Уже около полуночи неожиданно пришел с бутылкой шампанского большой друг нашей семьи Юша Самарин. Был он старше всех нас, однако предпочел нашу веселую компанию чопорному обществу в частном особняке Герье в Гагаринском переулке у моей двоюродной сестры Сони Бобринской — жены англичанина Реджинальда Уитера. Туда отправились брат Владимир с женой Еленой и сестра Соня.

Наша компания угощалась в сравнении с нынешними временами весьма примитивно — винегрет, картошка, клюквенный морс, самодельное мороженое, печенье. Алкоголя подавалось в меру, главным образом крюшон из столового вина с сахаром и яблоками.

А веселились мы от души, искренне и беззаботно, без устали шаркали ногами по полу, танцуя, строжайше запрещенный фокстрот, заводили одну и ту же пластинку; заунывный голос то блеял, то завывал нечто вроде молитвы: А-а-а-ллилуия, а-а-а-ллилуия… Когда садились отдыхать, Михаил Раевский услаждал девиц своим чересчур громким, резавшим слух баритоном. Пел он всегда одну и ту же арию: "Пою тебе, бог Гименей, бог новобрачных".

Больше всех наслаждалась моя самая младшая сестра пятнадцатилетняя Катенька, которая впервые удостоилась быть приглашенной в общество "больших".

Между прочим, писатель Анатолий Рыбаков в своем в целом потрясающем романе "Дети Арбата", рассказывая о молодежи тех лет, передает факты весьма вольных отношений между юношами и девушками, на что снисходительно смотрели их родители. Вспоминая сейчас годы своей молодости, скажу: да, любовь между отдельными парочками возникала, но отличалась она благородным целомудрием.

Часа в четыре утра явились родители Урусовы — Юрий Дмитриевич, в прошлом товарищ прокурора в Москве, и его жена Евдокия Евгениевна, дочь когда-то известного исторического писателя графа Салиаса; к сожалению, в наши времена его несомненно интересные романы не переиздавались: отпугивал, очевидно, титул графа.

Следом за родителями Урусовыми явились их старший сын Никита и дочь Эда с мужем Михаилом Унковским — двоюродным братом Раевских. Супруги были артистами в той же студии Хмелева и считались там наиболее талантливыми — им обоим предрекали блестящую будущность.

Нам пора было уходить. Мы разошлись в разные стороны. Я шел вместе с сестрами вверх по Пречистенке и был переполнен мечтами о будущем. Оно казалось мне лучезарным, счастливым. В уме я подбирал эпитеты к очередному моему очерку из серии "По северным озерам". Кончу литературные курсы и стану писателем. Так я мечтал.

Ах, как жестоко сложилась дальнейшая судьба многих из тех, кого я сейчас назвал!..

2

Когда я вспоминаю о той жизни шестьдесят лет тому назад, то прежде всего на ум приходит ненависть, упорно и злобно насаждаемая сверху — от Сталина, которого тогда еще не называли «великим», и от его окружения. Та ненависть подхватывалась нашей подобострастной прессой, газеты пылали злобой к капиталистическому строю, который нигде и никак не думал низвергаться. Еще с большей ненавистью писали газеты о классовых врагах, которые притаились в разных учреждениях, во всех глухих углах нашей многострадальной страны. Почему государственная машина еле двигается и скрипит? Да классовые враги вредят. Бдительность! Это слово изобиловало в каждой газете. Кто враги? Самые первые враги — это кулаки, то есть крестьяне, которые трудятся для себя, для семьи, а не для строительства социализма. Еще: враги — это специалисты — инженеры, ученые, служащие. Они сознательно вредят в промышленности, на транспорте, на стройках, в учебных и научных учреждениях, еще враги — попы, а иначе представителей духовенства в газетах не называли. В церквах проповедуется чуждая и враждебная идеология. Закрывать церкви, сажать попов!

Еще непримиримые враги — это бывшие люди: помещики, чиновники, офицеры — царские и белые, фабриканты. У всех у них отняты прежние привилегии, разные блага, и потому все они ненавидят Советскую власть, а среди бывших особо выделялись титулованные — князья, графы, бароны. А если быть более точным, то на первое место ставились князья, как якобы близкие к царскому трону; потом шли бароны, по аналогии с бароном Врангелем, а графов иногда "прощали".