3

Осенью 1927 года с особенной помпой было отмечено десятилетие Советской власти. Всюду висели красные флаги, красные транспаранты. Демонстрация по Пречистенке шла целых два часа подряд. Демонстранты несли флаги, транспаранты, портреты Ленина, карикатуры на капиталистов, белогвардейцев и нэпманов, орали песни. Одна песня начиналась так: "Посмотрите, как нелепо раскривилась рожа нэпа".

Сергиев посад, имевший многовековую славную историю, был переименован в город Загорск. Новое, казалось бы, столь поэтичное название он получил не в честь каких-то гор, а в память второстепенного вождя Владимира Загорского (Лубоцкого), убитого в 1918 году при взрыве в Леонтьевском переулке. По этому случаю в новоиспеченном городе проходили многолюдные демонстрации. А сын дяди Владимира Трубецкого, восьмилетний Андрей, спрашивал у отца почему это таскают большую и красную букву «Хы»? Римских цифр он еще не проходил.

Сергиевские власти спохватились: такое торжество, а в городе полно монахов, попов, бывших людей. Посадить! Отыскался предлог: окошко дома, в котором проживал секретарь укома, было пробито пулей. Слухи ходили разные, шептались, что стрелял некий обманутый муж, чью жену обесчестил упомянутый секретарь. Другая версия была: стрелял кто-то из самих властей, чтобы обвинить монахов и бывших людей, — покушались убить секретаря.

Арестовали человек тридцать — бывших купцов, бывших дворян, духовенство, а также моего друга Сергея Истомина. Собирались сколотить целый уголовный процесс. Но тогда еще не применяли разных жестоких методов допроса. Никто не сознавался в «преступлении». А Сергей Истомин, на вопрос следователя: "Куда вы девали револьвер?" — ответил: "Я бы не промазал, я бы попал".

Следователь был немало удивлен. Этот столь необычный, ответ его убедил в невиновности подсудимого. Но Сергей сказал, что он монархист, получил минус шесть и выбрал Тверь.

Впоследствии Пешкова с негодованием говорила моему отцу, что семнадцатилетний юноша — и мнит себя крайне правым.

Так и не удалось устроить процесс: все обвиняемые либо получили минус шесть, либо были сосланы в дальние и не в очень дальние края.

4

Брат Владимир продолжал с большим успехом усердно иллюстрировать журналы и книги. Он очень любил помогать другим — кого-то устраивать, рекомендовать. Ходили к нему молодые художники, очень робкие, приехавшие из провинции, он вел их по редакциям, и они через него начинали получать заказы и в конце концов становились на ноги. Таких облагодетельствованных им юношей было не менее пяти.

Мария Александровна — тетя Марица Кристи — Глебова однажды привела к нему худенького и высокого мальчика, своего четвертого сына — Федю Глебова. С помощью Владимира он стал художником-иллюстратором, потом талантливым пейзажистом. Он умер в 1984 году.

Внук известного земского деятеля и друга моего деда Дмитрия Николаевича Шипова — юноша Петя Шипов принес показать Владимиру свои рисунки и тоже стал иллюстратором. Но недолго ему довелось работать — его посадили, через несколько месяцев выпустили совсем больным, и он умер от туберкулеза горла.

Естественно, что Владимир решил помочь и мне, официально числящемуся безработным. Но сперва он подверг меня тяжкому испытанию.

В Москву из дальней Монголии прибыл известный путешественник, открывший в пустыне Гоби мертвый город Хара-Хото — Петр Константинович Козлов. Он передал в журнал "Всемирный следопыт" свой очерк об этом путешествии. Заведующий редакцией Владимир Алексеевич Попов заказал моему брату этот очерк иллюстрировать, притом сверхсрочно.

У Владимира сразу возникло несколько вопросов к Козлову, а тот куда-то пропал. Владимир сказал мне:

— Докажи, что ты не бездельник. К вечеру найди Козлова.

Он посоветовал его искать в квартирах по флигелям старого здания университета, где жили тогда многие профессора.

Провожая меня, мать сказала:

— Не осрамись. Найди во что бы то ни стало.

И я понял, что должен в лепешку разбиться, а Козлова найти, хотя задача отыскать человека, в Москве не прописанного, являлась труднейшей.

Должно быть, вид у меня был очень жалкий, когда я звонил подряд во все профессорские квартиры. Не сами маститые ученые, а их жены выходили в прихожие и принимали во мне живейшее участие. Они мне советовали обратиться туда-то и туда-то, давали различные адреса. Я шагал по Москве, ездил зайцем в трамваях, и все безрезультатно. К вечеру, усталый и голодный, в полном отчаянье, я приплелся домой.

Оказалось, что искать Козлова не нужно: он сам пришел в редакцию "Всемирного следопыта" как раз тогда, когда там был Владимир. Они встретились, и Владимир получил от него необходимые сведения для своих рисунков к очерку. Таким образом, можно было считать, что я испытание выдержал.

Владимир решил меня приспособить в качестве своего подмастерья. Иллюстрируя очерки, связанные с путешествиями, он постоянно сталкивался с необходимостью чертить карты. Одно дело создавать рисунки с человечками, со зверями, с пейзажами, с пароходами. А рыться в атласах, аккуратно чертить контуры со многими названиями было ему скучно; и на такое дело он терял массу времени.

— Ты будешь чертить карты, а я тебе буду за них платить по три рубля за штуку, — сказал он мне.

Но в свое время в школе преподаватель черчения меня осрамил перед всем классом, и за меня выполнял чертежи мой приятель Шура Соколов. Словом, чертить я совсем не умел.

Владимир дал мне тушь, перышки, линейку, угольник, кусок ватмана. Карта требовалась простенькая, не больше десятка названий, в углу стрелка Север Юг. Но сколько же я над ней пыхтел! Мать ко мне подходила, шептала:

— Добейся во что бы то ни стало!

Я чертил, нес Владимиру, он меня бранил, браковал мою мазню, заставлял чертить еще и еще, наконец оставил карту на столе вместе со своими рисунками. А через день он вручил мне зелененькую трешку. И пошло! Уже через месяц, не из рук брата Владимира, а самостоятельно — из кассы издательств, я стал получать деньги за те чертежи и карты, которые мне заказывали в редакциях журналов «Пионер», "Знание — сила", "Дружные ребята". Я чертил карты также для журнала «Вожатый» и для газеты "Пионерская правда", в которых Владимир сотрудничал редко.

В каждом из этих журналов было по три-четыре сотрудника, все больше молодежь, веселые комсомольцы-энтузиасты. Запомнилась рослая фигура красивого, кудрявого еврея — редактора «Пионера» Боба Ивантера, впоследствии погибшего на войне. В "Пионерской правде" редактором была пожилая скромная женщина, участница гражданской войны Вера Николаевна Лядова. Она ко мне очень хорошо относилась, случалось, расспрашивала меня — что я делаю, советовала учиться дальше. Вместе с мужем-наркомом она погибла, как у нас принято говорить, "в годы культа личности".

Я видел, с каким доброжелательством относились молодые сотрудники журналов к моему брату, встречали его с улыбками, смеялись над его остротами. Стоило ему прийти, как со всех сторон они сбегались, окружали тот стол, на котором он раскладывал свои рисунки, восхищались ими. И я гордился Владимиром, которого везде любили и ценили.