Только один вечер перед выходным бывал свободен. Вольнонаемные его очень ценили. У Сергея Сергеевича Баранова на такие вечера собиралась целая компания бывших заключенных, ходили туда мой брат Владимир с женой Еленой и моя сестра Маша. Там выпивали, Елена пела под гитару. И она, и Маша были очень привлекательны, и все мужчины разделялись на две партии — поклонники одной и поклонники другой. Было там очень весело. Я пошел туда только однажды, больше не ходил. Не хотелось покидать Клавдию, сидевшую с маленьким Гогой, да и мои чтения вслух, теперь столь редкие, мы очень любили. И еще была причина: сработал страх — наверняка среди компании Баранова кто-то являлся стукачом.

И я был прав. Арестовали из той компании двух бывших беломорцев, помощника Баранова, сына священника Покровского и авиаконструктора Раевского.

Я получил пропуск на все строящиеся сооружения Канала. В первый же день Угинчус меня послал на шлюз № 3, находившийся близ станции Яхрома.

Была осень 1935 года, грязь стояла везде жуткая, но мне выдали сапоги и короткий полушубок — полуперденчик. То я видел строительство только из окна вагона, а теперь прошел в зону и впервые лицом к лицу столкнулся с массой зеков. По грязи в дождь и в ветер они тянули тачки-Маруси, лица у всех были серые, напряженные от натуги, ко всему безразличные. А я щеголял в новом полушубке и в новых сапогах.

Побежал лейтенант, размахивая руками, крича:

— Расходись, расходись в стороны.

Я так и обомлел. По грязи вышагивала группа военных в голубых с красными околышами фуражках, впереди шел высокий, худощавый, без знаков отличия, сзади — несколько толстых, у каждого в петлицах плащей краснело по четыре, по три, по два ромба. Между прочим, на Канале начальство считали по количеству сидевших на их петлицах ромбов, говорили — столько-то ромбов приперло.

Я так и обомлел, узнав по фотографиям, по огромному пятиметровому портрету над третьим шлюзом: сам Ягода!

У Серова есть картина: впереди размашисто шагает высокий царь Петр, а сзади, толкая друг друга, спешат толстые вельможи. Мне представилось в точности такое же зрелище — повелитель впереди, сзади не менее тридцати ромбов. И был его огненный взгляд гневен, как у Петра. Я уставился на всесильного вершителя судеб миллионов и вдруг услышал голос:

— Здравствуйте, Голицын!

Я оглянулся. В толпе советских вельмож трусил по грязи Фирин. Он меня первый узнал, я приставил руку к своей кепке. Процессия прошла в трех шагах от меня, я мог следовать дальше.

Забегая вперед, расскажу: когда весной 1937 года строительство Канала заканчивалось, моя сестра Маша на той же станции Яхрома увидела в трех шагах от себя самого Сталина с большой свитой. Они перешагивали через железнодорожные пути. Ее поразил темный цвет его лица и что он был совсем коротышка. С какими вождями он шел, она не обратила внимания и смотрела только на него.

С того знаменательного дня, со дня приезда великого вождя на Канал, началась совершенно головокружительная карьера начальника работ Яхромского района молодого инженера А. Н. Комаровского. Сталин явился туда внезапно, начальника района Афанасьева не было, объяснения давал Комаровский. После осмотра шлюза № 3 Сталин позвал Комаровского в свою машину, поехали на шлюз № 4 во Влахернскую, ему так понравился толковый инженер, что он его рекомендовал повысить в должности. После войны Комаровский ведал всем строительством НКВД, окончил жизнь замминистра обороны.

4

1935 год был первым годом после отмены карточек, так осложнявших жизнь всем гражданам нашей страны и жизнь моих родителей и брата с семьей. Сталин бросил крылатый лозунг, тут же подхваченный газетами: "Жить стало лучше, жить стало веселее". А на самом деле арестовывали куда больше народу, нежели раньше.

А следующий, 1936 год известен новой конституцией с гарантией всевозможных свобод, а на самом деле мало что изменившей в жизни людей. Лишенцам вернули избирательные права. Отец мой больше не подавал заявлений о восстановлении, но анкетный вопрос "лишались ли вы или ваши родственники избирательных прав, где и когда?" исчез много спустя после войны. И дети продолжали отвечать за «грехи» родителей.

Много ли человеку нужно? Клавдия и я были счастливы в отдельном маленьком домике на улице Семенюка, недалеко от квартиры родителей. Она ходила в «канальский», недостуный для обыкновенных граждан продовольственный магазин, нам привезли мелко наколотые дрова, ежедневно старик-зек доставлял нам воду

Клавдия почувствовала себя беременной. Боже, какой поток негодующих уговоров всех пятерых ее сестер низринулся на нее! Доводы казались обоснованными:

— У вас ни кола ни двора, заработок мужа мизерный, как вы собираетесь дальше жить? Сейчас же делай аборт!

А мы с Клавдией как люди верующие отвечали:

— Не хотим убивать своего ребенка. Будет у нас второй сын…

В бюро наблюдений мне поручили следить, как ведут себя строящиеся бетонные и земляные сооружения на участке Канала от станции Яхрома до станции Икша. Раз в месяц с помощью сверхточного (прецизионного) нивелира я определял, на сколько миллиметров данное бетонное сооружение дает осадку. На этом участке строились четыре шлюза, четыре насосные станции, одна земляная плотина и несколько мелких сооружений. Для наблюдений — не появляются ли на стенах сооружений трещины, не просачивается ли где вода — отобрали четверых зеков, особо добросовестных. А кому можно вполне доверять? Здравый смысл подсказывал: бывшим священникам и бывшим комсомольцам. Так в моем подчинении оказались трое батюшек и один секретарь комсомольской организации. Батюшки с виду никак не отличались от прочих зеков, ходили в такой же спецовке, также бритые, с коротко стриженными головами. С ними у меня отношения никак не завязывались, они меня явно опасались. Все трое очень старались, они знали, что при малейшем просчете их вновь вернут на общие работы. Я с ними встречался раза два в неделю, отбирал у них записи в блокнотах, выдавал новые блокноты, иногда один из них вел меня показывать какой-либо изъян в сооружении. А четвертый наблюдатель по фамилии Корюковец был раньше секретарем комсомольской организации в одном из сельских районов Украины. Я с ним крепко подружился; за что он получил пять лет — не помню. Он вел наблюдения на шлюзе № 5, который находился в двух километрах к северу от станции Икша.

Этот шлюз доставил немало хлопот руководству Канала. Сперва геологи никак не могли указать, где его строить. Начали копать котлован позднее, чем на других шлюзах, его постоянно заливало водой. На этом шлюзе вовсю применили механизацию — бетон подавался по самодвижущимся транспортерам, грунт выкапывали экскаваторами. И, естественно, именно туда возили разных вельмож, фото- и кинокорреспондентов.

Рабочее время у меня так распределялось: с утра катить на поезде обычно до Икши, реже на Яхрому и Влахернскую, возвращаться в Дмитров, наскоро дома обедать и весь вечер сидеть в белом домике бюро наблюдений…

И хоть был я молод, а утомляла меня моя лямка чрезвычайно. Не только для зеков, но и для вольнонаемных вся система ОГПУ — НКВД была настолько потогонна, что я понял: пока в этой системе подвизаюсь, мне придется отказаться от своей мечты стать писателем. Оставалось надеяться на лучшее будущее. Увы, уж очень неопределенным казалось это далекое будущее…

Вечера я проводил в самом бюро наблюдений. Обстановка была там самая гнетущая. В первой комнате сидели два-три молодых инженера. Два-три техника вроде меня, двое или трое зеков, во второй — сам Угинчус, то углублявшийся в чертежи и таблицы, то вычислявший разные теоретические формулы.

Ни с кем я близко не сходился, крепкая канальская дисциплина запрещала разговоры, слышались лишь отдельные реплики вроде: "Подайте, пожалуйста, рейсшину" или "Вы не видели, куда девался мой карандаш?". Расходясь, говорили о погоде, о меню в столовой для вольнонаемных, коротко прощались…

Лет сорок спустя я встретился с одним из бывших сослуживцев — Николаем Петровичем Булаевским; он стал профессором в Твери. А на Канале его столик находился рядом с моим. Я не знал тогда, что он был сыном зека, известного ученого-гидротехника, иначе говоря, сыном врага народа. Мы вспоминали, что в годы молодости друг другу не доверяли. От этого недоверия гнетуще действовала на всех нас обстановка. Мы знали, что среди нас кто-то непременно являлся стукачом, только не догадывались, кто именно, и думали на каждого.