– А позже, m'amie, ты воочию сможешь убедиться, не разучился ли я управляться с ружьем, – сказал он, глядя на нее с каким-то ленивым удовольствием. – Может быть, у тебя появится желание поучиться обращению с огнестрельным оружием?

– А ты думаешь, я не умею? – она дерзко вскинула голову.

– Умеешь? – Его брови приподнялись, а губы недоверчиво изогнулись.

– Милостивый государь, мой отец, маркиз, постоянно охотится в своем поместье на фазанов, куропаток. Как только я научилась ходить, мне разрешили держать в руках ружье сколько заблагорассудится. Лесник был мне ближе, чем нянька.

– Вопрос исчерпан, – буркнул он, взял ружье и исчез в лесу.

К полудню он подстрелил двух оленей и был очень удивлен, обнаружив, что она уже знает, как сдирать с них шкуру и разделывать их. Беренис наблюдала за уверенными движениями Себастьяна, слушала и училась так же, как она делала это в имении отца, и доброе, теплое чувство росло в ней с каждой минутой. Здесь, среди этой щедрой дикой природы, казалось, что они – единственные мужчина и женщина, живущие на земле, и это наполняло ее радостью.

Закончив работу, они сели у глубокого озера, затененного деревьями, и Себастьян, объявив о том, что собирается поплавать, безо всякого стеснения сбросил с себя одежду.

Беренис поспешила отвести глаза, но желание посмотреть становилось непреодолимым. Повернувшись к нему, она залюбовалась его движениями, ибо, несмотря на высокий рост и мощное телосложение, в нем была мягкая грация пумы. Солнце блестело на его тяжелых веках, гордом изгибе носа, чувственных губах. Он стоял, наслаждаясь солнечным теплом, и его обнаженное тело было великолепным. Беренис не могла сдержать восхищения при виде его широкой груди и плеч, его узкой талии, твердых мускулов его рук, поросших мягкими, черными волосками, мощных и длинных ног.

Обнаженный, он выглядел еще более властным. Эта зрелая мужественность его тела пугала и возбуждала Беренис, и пульс ее участился. Он поймал ее пристальный взгляд и усмехнулся, сверкнув белыми зубами. Она стала пунцовой от смущения и опустила голову так, что волосы упали на лицо.

– Ты идешь? – спросил он, и когда Беренис еще раз взглянула на него, улыбка исчезла с его лица. Она испугалась, увидев страсть, сверкающую в его изумрудных глазах.

Она кивнула и с бешено колотящимся сердцем повернулась к нему спиной, потом, невероятно смущенная, сняла с себя одежду. Она с облегчением вздохнула, услышав всплеск, когда он нырнул, и торопливо спустилась с берега, слегка вскрикнув, когда ледяная вода коснулась ее кожи. В несколько длинных, ленивых взмахов он подплыл к ней, отбросив назад мокрые волосы, и на время они забыли о постоянных спорах и столкновениях и, счастливые, словно дети, гонялись друг за другом, плескались и смеялись. Потом Беренис потеряла его из виду, когда Себастьян глубоко нырнул, и испуганно вскрикнула, почувствовав на себе его руки, а потом увидела и его самого.

Смех замер у нее на губах, когда она заглянула в его глаза. Руки его становились все настойчивее, и она ощущала рядом это твердое, влажное тело, его грудь и плечи, покрытые искрящимися на солнце каплями. Не в силах больше сдержаться, Себастьян сильно и страстно прижал ее к себе, и его губы сомкнулись на ее губах – холодные, как лед, и в то же время горячие.

Тело Беренис обмякло, и она покорно откинула голову, когда его рот исследовал ее лицо, подбородок, скользя по благоухающей, влажной коже вниз, к ее шее и груди. Она испытывала совершенное наслаждение и чувство опустошения, когда его рот снова нашел ее губы. Он словно вбирал ее душу – так, что она становилась частью его, сливаясь с его душой в этих поцелуях. Ее приоткрытые губы улыбались, глаза были закрыты. Одна рука обвилась вокруг его шеи, другой Беренис обхватила его за пояс. Она казалась себе необыкновенно маленькой, хрупкой и баззащитной перед этой настойчивостью, чувствуя его частое дыхание и дрожащие руки на своем теле.

Не выпуская Беренис из крепких объятий, словно боясь, что это ослепительное сияние солнечного света в воде может встать между ними, Себастьян понес ее на берег. Там он на мгновение отпустил ее, расстелил свой плащ под огромным деревом и притянул ее к себе. Кожа его была прохладной, и вода тонкими струйками стекала с волос. Она вдыхала свежий, чистый запах его тела и слабый аромат вина.

Солнце согрело и высушило ее кожу, и Беренис с наслаждением вытянулась, мурлыкая, словно кошка, когда его руки и губы двигались по ее лицу и телу и словно приходили в восторг от ощущения ее атласной кожи. Еще ни разу они не испытывали вместе такого блаженства. Причиной тому, быть может, была радость свободы обнаженных тел, подобная чувствам двух первобытных людей в лесу, где солнце ласкало их кожу, мягкий ветерок шелестел листвой и слышалось тихое журчание воды. Быть может, так происходило потому, что они были, наконец, одни, и ничто не напоминало им о прошлом.

Какова бы ни была причина, в этот раз волна любви вынесла их на совершенно иную вершину близости, сорвав все покровы. Теперь они познавали друг друга, уже больше не будучи чужими, сливаясь в единое целое, и оба начинали верить, что их единение уходит корнями во что-то более прекрасное и долговечное, чем простая потребность плоти. Беренис никогда прежде не ощущала такой жажды слиться с ним. Себастьян не мог думать ни о чем, кроме счастья ее нежной покорности и блаженства ее губ.

«Я люблю его, – думала она. – Зачем бороться с этим?» С каждой его лаской ее все глубже затягивал водоворот желания, и она встречала его страсть, больше не играя пассивную роль. Смело и несдержанно ловила она своими губами движения его рта, скользила кончиками пальцев по его спине, спускаясь к бедрам, счастливо возбужденная тем, как это мускулистое тело вздрагивает от ее прикосновений.

Себастьян раздвинул коленом ее бедра, и она застонала от удовольствия, когда он скользнул в нее. Вскоре Беренис уже не ощущала ничего, кроме его движений в ней, его рук, охватывающих ее бедра, поднимая их навстречу каждому своему толчку, унося ее в мир сказочного блаженства тела, души и разума.

Время потеряло значение. Возможно, прошли мгновения, а возможно и часы – она не знала, и ей это было безразлично. Наконец, когда они тихо лежали в сладкой истоме отхлынувшей страсти, Себастьян пошевелился и с нежной улыбкой сказал:

– Mon amour, твои чары заставляют меня забывать о моих обязанностях. Но мы должны немедленно отправляться, если хотим попасть в Бакхорн-Хаус до захода солнца.

Он поднялся, быстрыми, рассчитанными движениями натянул бриджи, рубашку и просунул руки в рукава куртки. Следуя его примеру, Беренис тоже оделась, хотя и неохотно. Если бы можно было продлить эти чудесные мгновения их телесной и духовной близости…

Они уже были почти готовы отправиться в путь, когда какой-то едва различимый звук заставил Себастьяна резко обернуться и сжать кулаки в инстинктивной готовности отразить нападение. Беренис ошеломленно застыла, когда раскрашенный, в перьях, молодой индеец выскочил из-за деревьев. Его темное лицо исказила злоба, а синевато-багровый шрам, пересекающий щеку, придавал ему еще более свирепое выражение. Его голова была украшена алыми перьями, а из-за пояса свисали огненно-рыжие кудри белой женщины, которую он скальпировал, за что и получил свое имя. Все произошло с ужасающей быстротой. Рука воина взметнулась, томагавк просвистел в воздухе, и Себастьян испустил проклятье, когда лезвие разрезало рукав куртки, пригвоздив его левую руку к сосне за спиной. Индеец прыгнул. Себастьян рывком освободил руку, и кровь растеклась по рукаву, когда он встретил его удар. Он ударил индейца по ногам и свалил его на землю.

Они катались, сцепившись в яростной схватке, по траве, быстрые, словно сражающиеся змеи. Себастьян оказался придавленным к земле, но его стальные пальцы нашли горло индейца и стали сжимать с неумолимой силой. Отчаянными усилиями воин пытался освободиться от этой мертвой хватки, извиваясь и пытаясь приподняться. Беренис опомнилась, схватила ружье Себастьяна с луки седла и направила ствол в лицо индейца. Он сразу же прекратил сопротивляться, и Себастьян тоже поднялся и сел рядом с ним на колени.