– Нет. Поставь это и иди! Найди Квико и обрадуй его. Мне надоело видеть, как он бродит, словно во сне, с мечтательным выражением лица. Ты можешь выйти за него, если хочешь. Я даю свое разрешение.

– Спасибо, сэр, – сказала ошеломленная Далси. Не то, чтобы она уже не думала об этом…

Когда она ушла, Себастьян налил себе стакан бренди и некоторое время стоял, глядя на неподвижно лежащую Беренис. Выдохшаяся эмоционально и физически, она даже на могла разговаривать с ним: ей хотелось умереть. «Нет, – внезапно подумала она. – Я хочу, чтобы Джульетт была мертва!» И она провела несколько бесплодных мгновений, рисуя в своем воображении ужасные и мучительные способы избавления от нее.

Спокойно и умело Себастьян взял в руки таз и кувшин с горячей водой и подошел к кровати. Он помедлил, затем сказал:

– У тебя сильное растяжение. Грег позволил мне сделать перевязку. Постараюсь не причинять тебе боли.

Он отбросил одеяло и приподнял край ее юбки. Беренис была слишком слаба, чтобы протестовать. От боли у нее выступал холодный пот, и тяжелый балдахин покачивался перед глазами. Она вздрогнула, когда его рука коснулась поврежденного места, и он сочувственно улыбнулся.

– Этого бы не случилось, если бы ты не пыталась убежать. Почему ты сделала это? – проворчал он, но уже больше грустно, чем сердито.

– Я не убегала. Я просто хотела побыть одна.

Грег сказал, что у нее нет перелома, но щиколотка сильно опухла. Беренис была удивлена тем, как умело Себастьян перевязывал ее ногу, используя полоски ткани. Закончив, он добавил несколько капель снотворного в рюмку с бренди и велел ей выпить.

– Что это? Ты даешь мне наркотик? – спросила она подозрительно.

– Да, и прекрати так смотреть на меня. Это для твоей же пользы. Теперь спи.

Обреченно вздохнув, она проглотила содержимое рюмки и легла, гадая, что он будет делать дальше. Ей стало немного легче, боль в щиколотке утихла, переходя в тупую пульсацию. Снотворное начало действовать, затуманивая сознание. Он взял пустую рюмку и поставил ее на стол, затем приподняв Беренис и прислонив к своему плечу, снял с нее платье, снова уложил и начал обмывать ее тело, качая головой при виде порезов и синяков. Он сосредоточенно склонился, вытирая ее полотенцем. Затем, отыскав немного пудры, посыпал ее тело, распространяя тонкий запах.

Закончив с этим, он все убрал и, подойдя к гардеробу, выбрал белую шелковую сорочку. Осторожно повесив ее на руку, он снова приподнял Беренис и помог ей одеться. Наконец, он взял серебряную щетку и расчесал ее спутанные волосы.

Беренис была охвачена ощущением покоя и счастлива тем, что о ней заботятся. Где-то в глубине сознания, еще не окутанного плотной пеленой сна, таилось слабое сомнение: может ли она доверяться ему, но даже это казалось сейчас не важным. Себастьян обошел комнату, зажигая свечи, затем заботливо укрыл ее одеялом, взял книгу и, сев у кровати, начал читать.

Некоторое время спустя он поднял глаза и поймал на себе ее взгляд. Его губы сложились в улыбку, и он произнес что-то вроде «Позже, cherie, я съем тебя», но Беренис не была уверена, слышала ли она это в действительности или же ей это приснилось.

Много позднее, быть может, через сотню лет, ибо она потеряла ощущение времени, Беренис почувствовала его рядом в постели. Рефлексы ее были заторможены, и она снова выплыла из забытья, услышав, как он усмехнулся. В комнате было очень тихо, лишь слышался мягкий шелест листвы за окнами. Беренис показалось, что она почувствовала поцелуй в бровь – поцелуй, который мог бы подарить ей Дэмиан.

По привычке Себастьян проснулся с первым лучом рассвета и лежал некоторое время, глядя в полумрак. Тело спящей Беренис в шелковой сорочке было мягким и теплым. По ее равномерному дыханию он определил, что этот сон нес исцеление, и был рад. Это означало, что она чувствует себя с ним в безопасности и вверяет себя его заботам. Он упивался этой мыслью, глядя на ее лицо. Ее черты все еще хранили невинность юности. Ресницы лежали, словно пышные веера, губы нежно изгибались, каштановая прядь, отливающая медью, касалась щеки. Она была такой красивой, такой умной, а под хрупкой внешностью скрывались гибкость и сила. Себастьян знал, что ее тело с легкостью выдерживало тяжесть мужчины, и мог представить, с какой нежностью она бы держала на руках ребенка… Он тряхнул головой, отгоняя такие фантазии, и позволил волне желания подняться в нем. Это казалось безопасным, очевидным и правильным – чем-то, что он был в силах понять.

Ее руки обвились вокруг его шеи, лаская густые волосы, отросшие на затылке, и он приподнял ее сорочку, обнажая бедра. Беренис, все еще полусонная, выгнулась навстречу его руке. Его рот сначала был на ее губах, но, убаюканная слабостью и негой, она все же ощутила, как он спустился на ее шею, плечи, грудь, ниже, следуя по трепетному пути, проложенному его пальцами, в то время как она лежала в блаженном полусне.

Такой способ любви возбуждал его, и он хрипло прошептал:

– О, дорогая, ты словно цветок, раскрывающийся навстречу солнцу!

Тихое обаяние этой утренней комнаты, бесконечные ласки, это смешение запахов поднимало ее к вершинам блаженства. Себастьян скользнул в нее, и она прижала его к себе, почувствовав извержение его сдерживаемой страсти. Прошлое было позади, будущее еще не приоткрыло свою завесу, сейчас существовало только настоящее, и она не могла думать больше ни о чем.

Беренис была больна несколько дней, и большую часть времени он проводил с ней, став ее ближайшим другом, ее сиделкой. Когда он отлучался, она не находила себе места и бесцельно бродила по комнате, опираясь на трость, которую он принес, потому что нога ее еще не настолько зажила, чтобы выдерживать вес ее тела. Время шло, но они по-прежнему оставались околдованными друг другом. Когда они бродили рука об руку по краю скалистого берега, наблюдая, как закат зажигает землю, небо и море мистическим огнем, им казалось, никто в мире больше не существует.

Перемена в их отношениях стала очевидна для Далси, которая, сама будучи влюбленной и желая, чтобы все разделили эту радость, начала надеяться, что ее госпожа, наконец, обрела покой. Беренис стала теперь намного мягче, терпеливее, больше не раздражалась и не гневалась по любому поводу и без него. Даже когда все вернулось в свое обычное русло и Беренис, выздоровев, снова принялась за выполнение домашней работы, это спокойствие и уравновешенность не покидали ее.

Но идиллии не длятся вечно, и вскоре Модифорд снова напомнил о себе, совершая налеты на отдаленные усадьбы, требуя пищу, оружие и деньги. Себастьян, Грег, Дэмиан и полковник отсутствовали несколько дней. Перегрин воспользовался случаем и навестил Беренис. Она радовалась его компании, и они болтали о былых днях, обсуждали новых знакомых в Чарльстоне, гадали, что бы случилось, если бы им удалось добраться до Джорджтауна. Беренис больше не винила его за неприглядную роль в том происшествии. Его общество помогло скрасить одиночество, которое давило на нее, и она допоздна засиживалась с ним, не испытывая желания ложиться в постель, которая была слишком широка для одного.

Себастьян вернулся и поднял на ноги весь дом своей энергией и силой. Беренис готовила еду на кухне, и когда он вошел, оба ощутили явственный холодок отчуждения. Эти дни он вел суровую походную жизнь, без устали разъезжая по окрестностям и встречаясь с арендаторами, которые пострадали от набегов Модифорда, и гнев его все возрастал. В этом жестоком мужском мире не было места для нежных чувств.

Но от того, что он увидел, вернувшись после долгой дороги, пахнуло таким теплом домашнего очага и семейного уюта, что на миг Себастьяну представилось: он возвращается к ней так каждый день. Как было бы прекрасно, мечтал он, застать ее, готовящую для него ужин, и, быть может, ребятишек, собравшихся за столом. Крошечные, пышущие здоровьем, шумные и так похожие на своих родителей… Мысли об этом приносили боль, и он резко оборвал их, мрачно задумавшись над тем, что сказала Джульетт, когда он распрягал лошадь в конюшне, еще не имея возможности поговорить с женой. Конечно, креолка нарушает спокойствие, завидуя положению Беренис в Бакхорн-Хаусе. Но входя в кухню, ему показалось – нет, он был уверен – что заметил Перегрина, проскользнувшего в холл. Как бы Себастьян хотел посадить его под стражу! Неужели Беренис все еще поощряет ухаживания этого хлыща? Это сводило его с ума: он не мог освободиться от желания смотреть на нее, пожирая глазами каждое движение; он хотел сделать ее своей пленницей, спрятать от целого мира.