– Умерь свой пыл, Модифорд! Я никогда не отличался ангельским терпением.

Рука Модифорда покоилась на рукоятке сабли, которая свисала с узорчатой перевязи, пересекающей широкую грудь. Его люди подошли и встали за ним вплотную – прочная стена мускулов за спиной.

– Не слишком-то дружелюбно, а? Но если уж я нежеланный гость для старого товарища по плаванию, то, пожалуй, пойду. Не очень-то приятно, когда с тобой разговаривают таким тоном. – Он повернулся к двери, затем оглянулся через плечо, и на губах у него заиграла коварная улыбка. – Да, кстати, тебе известно, что у Зоркого Сокола опять проблемы со своими сыновьями? Медный Волос и Орлиный Глаз – они всегда враждуют друг с другом.

– Зачем ты говоришь мне это? – нахмурился Себастьян. Его подозрения усиливались с каждой секундой. Негодяй посмел предложить Беренис подарок, и она была готова принять его!

Модифорд помедлил, дерзко глядя на Беренис, и его люди тоже разглядывали ее, мысленно раздевая. Их главарь проворный малый, думали они, он получит ее любыми правдами и неправдами, и, скорее всего, отдаст им, когда она ему надоест. Они знали, как он обращается с женщинами – Модифорд был из тех, кто получает больше удовольствия, когда берет их силой, а не когда они отдаются по собственной воле. Парни ухмыльнулись, представив, что будет, если она окажется в его руках. Едва ли можно дождаться милосердия от такого, как Дарби Модифорд.

– Я подумал, тебе интересно будет узнать, что Медный Волос ушел из племени, – Модифорд самодовольно уставился на Себастьяна, – и пришел вместе с отрядом воинов, чтобы предложить мне свои услуги.

– Ты считаешь, что заключил выгодную сделку, вынудив отряд индейцев встать на тропу войны? – Тон Себастьяна был презрительным.

– Разумеется. Все, что они потребовали – это виски и несколько ружей.

Себастьян чуть было не поддался непреодолимому желанию врезать кулаком по этой отвратительной физиономии, расплывшейся в победной улыбке. Они оба хорошо знали о конфликте, назревающем между молодыми воинами племени. Уже давно существовала неприязнь между Медным Волосом и Орлиным Глазом – вспыльчивыми сыновьями гордого, благородного старого вождя. Медный Волос был вероломным и поддающимся чужому влиянию, а его брат, напротив, следовал примеру отца, олицетворяя прекраснейшие качества своего народа. Их вражда вполне могла превратить эти места в кровавое поле битвы.

– В наших с тобой интересах сохранять мир, насколько это возможно. Мы же не хотим, чтобы воины перебили друг друга на нашей территории, – сказал он спокойно, положив руку на рукоять пистолета. То, что Себастьян не делал попытки вытащить его, казалось, заставляло присутствующих относиться к нему с еще большим уважением. Все молчали, когда он пристально смотрел на Модифорда, вынудив того, наконец, отвести взгляд.

Модифорд презрительно пожал плечами, затем поклонился Беренис со слащавой любезностью.

– Ваш покорный и преданный слуга, мадам. Всегда к вашим услугам. – Направившись к двери, он выпустил в Себастьяна последний залп.

– Присматривай за ней хорошенько, мой заносчивый друг! Не удивлюсь, если кто-нибудь попытается похитить ее.

– Кто-нибудь вроде тебя? – спросил Себастьян, в то время как его люди затаили дыхание.

– Вроде меня, – ответил Модифорд из дверного проема.

– Если я снова поймаю тебя на своей земле, я убью тебя! – предупредил Себастьян. Дверь захлопнулась за пиратом и его людьми.

Беренис слушала и наблюдала с дрожащей улыбкой на губах. Она наслаждалась их ссорой, радостное возбуждение пульсировало в ее жилах. Она заставила их поволноваться! Они скоро перережут друг другу глотки! Странное чувство восторга поднимало ее на головокружительную высоту – чувство, подобное экстазу, что испытывает святой, приносящий себя в жертву.

Себастьян словно почувствовал ее настроение и гневно сжал кулаки. Как заставить ее понять? Она же не представляет, с кем имеет дело. Модифорд – это дьявол, жестокий, беспринципный и абсолютно лишенный совести. Ей не удастся обвести его вокруг пальца, как каких-нибудь слабовольных лондонских щеголей. Отта – источник его постоянного беспокойства, бельмо на глазу! Он горько сожалел о своем решении привезти ее сюда, потому что теперь придется постоянно присматривать за ней, чтобы помешать ей выкинуть что-нибудь идиотское и опасное.

Охотники и люди Себастьяна приступили к важному делу – азартным играм и выпивке. Пламя свечей мерцало, словно кровь, на бутылках рома, пивных кружках, столбиках золотых монет, картах и костях. Зная, что очень скоро это собрание превратится в сборище пьяных скандалистов, Себастьян предложил Беренис уйти в свою комнату, и по его тону она поняла, что лучше не спорить.

Она негодовала, потому что ее отсылали в постель, как ребенка, в то время как он останется здесь с Джульетт. Не вполне удовлетворенная заверениями Далси в обратном, Беренис хотела спросить Грега, не является ли эта женщина любовницей Себастьяна, но боялась показаться слишком заинтересованной; интерес предполагает не безразличие, а она ни за что бы не призналась, что муж ей не безразличен. Если Грег узнает, что помешает ему рассказать об этом другу? Она вспыхнула при мысли, что может дать Себастьяну такое преимущество, представляя, как он будет издеваться, как использует это, чтобы унизить ее.

Стараясь держать себя в руках, она холодно кивнула ему и прошла через толпу, но прежде, чем достигла двери, услышала, как Джульетт сказала Себастьяну:

– Приходи в мою хижину, граф! Я кое-что тебе покажу.

Беренис заставила себя не оглянуться. Боль пронзила ее – этот ужасный уничтожающий огонь ревности. Боль так сжимала ей сердце, что Беренис прижала руки к груди, когда бежала через холл. Оказавшись, наконец, одна, она прислонилась к двери спальни, обретая утешение при виде того, как преобразилась комната их с Далси усилиями. Теперь все здесь было устроено с тем интимным уютом, который может создать только женщина, и у Беренис появилось необъяснимое желание, чтобы Себастьян увидел это, чтобы засветились его глаза и чтобы он подарил ей свою неповторимую, чудесную улыбку – быть может, даже немного похвалил ее.

«Дура, – сказала она себе строго, раздеваясь и вешая платье на стул, затем сняла сорочку через голову и села, чтобы развязать ленточки туфель и снять чулки. – Как можешь ты ждать его одобрения? Ты безразлична ему. Он, возможно, даже никогда не войдет в эту комнату. Он будет проводить ночи с Джульетт. Разве ты не слышала, как она открыто пригласила его к себе?»

Она надела ночную рубашку, усталая, измученная физическим трудом и тяжелыми мыслями. Даже Далси покинула ее – она была где-то в освещенном луной саду с Квико. Беренис завидовала тому, как ее служанка относится к мужчинам – она, казалось, влюблялась без колебаний. Беренис не могла любить так беззаботно. Она была из тех глубоко переживающих страстных женщин, которые могут отдать разум, тело и душу лишь одному мужчине в своей жизни. Как тяжело жить, имея такую чувствительную натуру – тяжело и невыносимо больно, как она обнаружила…

Беренис беспокойно подошла к окну, распахнула разбитую стеклянную дверь и вышла на террасу. Ночь окутывала все вокруг – прохладная, синяя ночь, которая, казалось, сочилась из облаков. Высоко в небе плыла бледная луна, заливая мягким светом поляну и деревья. Опершись руками о каменную балюстраду, она смотрела на поросший травой прямоугольник земли, который когда-то был газоном.

Внезапно она заметила две фигуры, направляющиеся к ряду покрытых пальмовыми листьями хижин на другой стороне лужайки, где жил кое-кто из слуг. По росту она сразу узнала мужчину – это был Себастьян, а рядом шла женщина, опираясь на его руку, тесно прижимаясь к нему, и их тени пересекались. Это была Джульетт.

Беренис застыла, словно скованная параличом, который на миг сделал ее беспомощной. Значит, это правда. Не оставалось даже надежды. Джульетт – его любовница. Беренис почувствовала себя так, словно с нее грубо сорвали всю ее привлекательность, всю ее женскую силу, жестоко вырвали все чары. Внезапно она забыла, как ненавидит его и как хотела закрыть дверь спальни, чтобы он не вошел. Сейчас ей хотелось только одного – плакать. Реальность предстала перед ней, безжалостная и неизбежная. Он не хотел ее.