Беренис посещала кулачные бои, участниками которых бывали и африканцы, и часто видела негров-лакеев. Несколько ее знакомых дам в Лондоне имели чернокожих пажей, обращаясь с ними, словно с домашними животными. Беренис не одобряла этого. Она считала отвратительным относиться к человеку, как к модному аксессуару, и в свое время даже отговорила Люсинду от покупки раба на аукционе. Теперь, познакомившись с Чоли, ей захотелось поближе узнать ее.

Чоли, казалось, не меньше заинтересовалась этой англичанкой, гордая тем, что будет прислуживать жене графа.

– Нет, мэм, но мне бы, конечно, очень хотелось, – ответила она застенчиво.

– Я посмотрю, что можно сделать, и, если получится, возьму тебя с собой, когда поеду домой… когда-нибудь в будущем, – пообещала она, при этом спрашивая себя с грустью, собирается ли Себастьян вообще вернуться туда.

Далси молча шла рядом со служанкой, когда они поднимались по лестнице, не вполне уверенная, что одобряет новую симпатию своей хозяйки. Последнее время ее безоблачный мир был слегка омрачен несчастьем ее дорогой госпожи. Слишком часто она слышала ее всхлипывания, видела ее красные глаза и бледное лицо, и еще чаще, что было неизбежно в замкнутом мире корабельной жизни, до ее слуха доносились бурные споры молодоженов. Далси заметила, что Себастьян редко делил с Беренис постель. Большинство ночей он проводил с командой или спал в гамаке, подвешенном между двумя переборками. Она грустно качала головой, разглаживая простыни после того, как Беренис поднималась утром; Далси была бы намного счастливее, если бы они были смяты – верный признак бурной ночи любви.

Спальня была великолепна: настолько роскошна, насколько могли позволить деньги и хороший вкус. Далси быстро забыла о своем унынии, принявшись танцевать, восхищенно ахать и даже дружелюбно болтать с Чоли. Но Беренис упорно отказывалась восхищаться вместе с ней. Чего теперь ей ожидать от Себастьяна? Будет ли он делить с ней эту комнату? Чувства ее по этому поводу были неоднозначны: одна часть ее существа хотела проводить ночи в одиночестве, но другая часть – та, реальность которой она не желала признавать, – жаждала повторения ночей, проведенных в объятиях Себастьяна. Немигающим взглядом Беренис уставилась на турецкие ковры, расстеленные на прекрасно отполированном паркете, стараясь не смотреть на грандиозную кровать красного дерева, но чувствовала, что взгляд притягивается к ней помимо ее воли.

Какая она широкая! С тремя небольшими ступеньками и позолоченной передней спинкой, с вырезанными на ней пухлыми купидонами и снопами пшеницы – символами плодовитости. Балдахин был увенчан куполом, словно шатер восточного властелина: его желтый шелк, свисающий с четырех витых подпорок, был собран в центре вокруг круглого зеркала. Беренис вспыхнула, представив сцену, которая могла вскоре в нем отразиться. Подобранные в тон драпировке шелковые портьеры были собраны и скреплены сзади; тяжелое, окаймленное бахромой парчовое покрывало отвернуто поверх простыни, открывая взору две кружевные подушки, манящие своей мягкостью.

Усилием воли она перевела взгляд на другие предметы мебели. Здесь были аккуратные прикроватные столики и прекрасные стулья в стиле чиппендейл; украшенный причудливой резьбой гардероб для ее одежды; трюмо с тройным зеркалом и серебряными туалетными принадлежностями. В дальнем конце спальни располагался камин из редкого белого мрамора, в египетском стиле, с большим венецианским зеркалом, в котором отражалась вся огромная комната.

Беренис подошла к окну, прикрытому портьерами того же цвета, что и драпировка кровати, мрачно окинула взглядом широкие лужайки, понаблюдала за солнцем, садящимся за высокие дубы. Сердце ее переполняло отчаяние. Она была пленницей в этой экзотической, великолепной золотой клетке – такой же узницей, как бедняга, ожидающий казни в ньюгейтской тюрьме. Ей некуда было убежать от этого бездушного дьявола, который женился на ней.

Далси, между тем, принимала робкие попытки Чоли к завязыванию знакомства, хотя все еще склонна была смотреть на нее с высоты своего положения горничной графини. Определенно, тон ее был диктаторским, когда она приказала приготовить ванну. Беренис задумчиво пила маленькими глотками лимонад со льдом, который был принесен ей на подносе красного дерева. Она безрадостно наблюдала, как служанка начала распаковывать вещи. Далси прищелкивала языком, разглядывая сильно помявшиеся в сундуках платья, в то время как Чоли ей помогала. Беренис отметила расторопность девушки. Большая медная ванна была поставлена в центре комнаты, и слуги входили торжественной процессией, неся ведра с водой, чтобы наполнить ее.

Далси проверила температуру, затем выпроводила всех из комнаты и стала уговаривать Беренис раздеться.

Беренис испытывала искушение отказаться от присутствия на званом обеде, но не посмела; она стала бояться Себастьяна, особенно когда тот был раздражен и вспыльчив. Раздевшись и погрузившись в теплую душистую воду, она снова задумалась о нем. В течение путешествия им было невозможно избежать общения, и когда со временем она привыкла к нему, ее отношение немного смягчилось. В состоянии возбуждающей неопределенности ждала она каждую ночь, в напряжении лежа на кровати, прислушиваясь к его шагам.

Обычно он приходил поздно, подвешивал гамак и бросался в него, не говоря ни слова.

Часто, когда она просыпалась по утрам, его уже не было. Чего он ждет от нее теперь? Что она будет вести себя безупречно? Истинная леди, которая должна произвести впечатление на чарльстонское общество? Неужели он думает, что сумел заставить ее не испытывать больше никаких чувств к Перегрину? Если так, то он ошибается: она чрезвычайно ценила внимание этого джентльмена, проводила с ним на палубе много лунных вечеров, любуясь звездами. В ее голове зрели смутные планы того, как убежать с ним, когда Перегрин отправится навестить свою тетку в Джорджстауне. Безумный план, потому что скандал будет потрясающий, но, в то же время, альтернатива остаться здесь с Себастьяном была еще менее привлекательной…

Она задумчиво намыливалась, в то время, как Далси вставляла свечи в подсвечники. На улице уже почти стемнело; ночь окутывала дом. Звезды на небе мерцали, словно бисер на бархате. Через открытые окна балкона был слышен прохладный плеск фонтана и жужжание насекомых – монотонный гул, к которому ухо скоро привыкло. Это была настоящая тропическая ночь, отличающаяся от прохладных, спокойных вечеров Англии, таких мягких, таких безмолвных.

Душа ее ощущала примитивную чувственную стихию, скрывающуюся здесь за фасадом цивилизации, навязанной страдающими ностальгией европейцами. Вначале они поселились вдоль побережья, затем вторглись на континент; и все равно в глубине его еще тянулись на сотни миль девственные леса, обширные саванны, равнины и горы, где властвовали индейцы. Беренис чувствовала, что вокруг – дикий и варварский мир. Он пугал ее, а Себастьян был частью этого мира…

Неожиданно дверь в спальню распахнулась, и он показался на пороге. Испуганно вскрикнув, она прижала губку к груди.

– Сэр, я принимаю ванну! – начала она негодующе, но он только захохотал, подошел к кровати, развалился на золотистом одеяле и, подперев голову рукой, стал наблюдать за ней.

При виде его распахнутой до пояса рубашки силы покинули Беренис, ее охватило желание дотронуться до его мускулистой груди. Ее пальцы вспомнили тепло его кожи, в ушах стояли его стоны наслаждения, когда она нежно прикасалась к ному. Сейчас же Себастьян нагло разглядывал ее, подобно султану, который развлекается, пожирая глазами фаворитку из своего гарема. В одной руке он держал стакан рома, а в другой тонкую коричневую сигару, чей терпкий запах медленно заполнял комнату.

Было нелегко сохранять достоинство при таких обстоятельствах, но Беренис собрала все свои силы и чопорно произнесла:

– Я бы предпочла, чтобы вы не курили, когда находитесь в моей комнате. Я полагала, что джентльмены занимаются этим только в присутствии тех, кто любит табак!