То есть, утром 17 сентября посол не имел представления, где находится польское правительство, и не имел с ним даже радиосвязи. Приняв ноту, он обязан был бы ее передать правительству, но передавать-то было некому. И Гжибовский, используя всю свою наглость, отчаянно отбивался от исполнения своих обязанностей — от принятия ноты.
Геббельсовцы Яковлева мошеннически усекли и следующее предложение в речи Гжибовского, выбросив из него слова "Суверенность государства существует, пока…" и оставили только "…солдаты регулярной армии сражаются", превратив тем самым пустопорожнюю болтовню посла в утверждение, которого Гжибовский на самом деле не делал, поскольку как сражается польская армия, уже всем стало понятно.
На самом деле все было не так красиво, как вспоминал Гжибовский. Вручавший ему ноту заместитель наркома иностранных дел Потемкин сообщил, как проходило вручение:
"Я возразил Гжибовскому, что он не может отказываться принять вручаемую ему ноту. Этот документ, исходящий от Правительства СССР, содержит заявления чрезвычайной важности, которые посол обязан немедленно довести до сведения своего правительства. Слишком тяжелая ответственность легла бы на посла перед его страной, если бы он уклонился от выполнения этой первейшей своей обязанности. Решается вопрос о судьбе Польши. Посол не имеет права скрыть от своей страны сообщения, содержащиеся в ноте Советского правительства, обращенной к правительству Польской республики.
Гжибовский явно не находился, что возразить против приводимых доводов. Он попробовал было ссылаться на то, что нашу ноту следовало бы вручить польскому правительству через наше полпредство. На это я ответил, что нашего полпредства в Польше уже нет. Весь его персонал, за исключением, быть может, незначительного числа чисто технических сотрудников, уже находится в СССР.
Тогда Гжибовский заявил, что он не имеет регулярной телеграфной связи с Польшей. Два дня тому назад ему было предложено сноситься с правительством через Бухарест. Сейчас посол не уверен, что и этот путь может быть им использован.
Я осведомился у посла, где находится польский министр иностранных дел. Получив ответ, что, по-видимому, в Кременце, я предложил послу, если он пожелает, обеспечить ему немедленную передачу его телеграфных сообщений по нашим линиям до Кременца.
Гжибовский снова затвердил, что не может принять ноту, ибо это было бы несовместимо с достоинством польского правительства".
Как видите, посол Польши не имел ни малейшего представления, где находится правительство Польши, а это равноценно тому, что этого правительства просто не было, поскольку оно уже ни кем не управляло. Судя по всему, "гнуснейшие из гнусных" уже два дня как были в Румынии. Попытка посла соврать, что Бек, де, в Кременце, немедленно провалилась после предложения Потемкина связаться с этим городком. И не мудрено, по сообщению Типпельскирха польское правительство уже 13 сентября было не в Кременце, а в пограничном городке Залещики на румынской границе и 16-го — в Румынии.
Что оставалось делать Советскому Союзу? И 17 сентября 1939 г. СССР вводит войска на ту часть своей территории, которая была определена ему Антантой по итогам Первой мировой войны и которую Польша оккупировала в 1920 г. Вот этот факт нынешние «геббельсовцы» оценивают как "удар в спину сражающейся Польше", а в сочетании с секретным протоколом к пакту о ненападении между Москвой и Берлином, — как акт агрессии, подлежащей осуждению по Уставу Нюрнбергского военного трибунала.
Оценки мировой общественности
Давайте для оценки договора между СССР и Германией снова привлечем злейшего врага СССР Уинстона Черчилля, который прекрасно знал текст секретного протокола, тем более что Гитлер, как я уже писал, открыто сообщил о нем в ноте о войне с СССР. Комментарий к договору о ненападении между СССР и Германией Черчилль начинает словами: "Несмотря на все, что было беспристрастно рассказано в данной и предыдущей главах, только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на такой одиозный противоестественный акт".
Здесь сэру Уинстону несколько изменило чувство юмора, — получается, что для всех стран Запада договора с Гитлером о ненападении естественны (жены они ему, что ли?) и только для Сталина такой договор противоестествен. Но, по сути, Черчилль, конечно, прав. Он продолжает и объясняет причину, которую я выделил в его мысли: "Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу «поодиночке». Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет.
В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. В умах русских каленым железом запечатлелись катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной".
Тут Черчилль передернул карты, забежав вперед: секретный протокол в части Польши исполнен не был, поскольку первоначальный его текст не предусматривал ввод советских войск в Польшу и Советский Союз не вышел на предусмотренные протоколом границы сферы своего влияния. Линия раздела между СССР и Германией была установлена позже — 28 сентября 1939 г. — и совершенно не соответствовала линии, оговоренной секретным протоколом к пакту о ненападении. Нам же ценно другое: тогдашнему союзнику Польши и вечному врагу большевизма и в голову не приходит то, что доказывают нынешние уроды, — Черчилль и близко не называет агрессией оккупацию не только Польши, но и Прибалтийских стран. Но мы вместе с Черчиллем несколько забежали вперед, поэтому вернемся к 1 сентября 1939 г.
На эту дату Советский Союз сделал все, чтобы спасти независимость Польши. Требовалось очень немного, — чтобы вонючая польская шляхта попробовала эту независимость отстоять. Но шляхта осталась верной себе: сначала она не могла поверить в собственную глупость и считала, что немцы ее пугают, в связи с чем устроила резню мирного немецкого населения польских городов, а затем бросилась от немцев удирать.
Посол СССР в Польше, военный и военно-морской атташе могли и не знать, что Рыдз-Смиглы 3 сентября отдал директиву удирать в Румынию, и что 5-го эта директива ушла в войска. Но Румыния, получив в это время просьбы польского правительства пропустить их во Францию, не могла не запросить согласия на этот враждебный Германии акт в Берлине (который, естественно, настоял, чтобы Румыния интернировала правительство Польши). Германия, в свою очередь, начиная с 29 августа приглашала СССР тоже войти в Польшу — в свою сферу влияния. Но правительство СССР это приглашение отклоняло на том основании, что Германия с Польшей еще могут заключить перемирие. Но когда немцы, которые не могли этого не сообщить СССР, проинформировали, что румыны уже ждут у себя "гнуснейших из гнусных", стало ясно, что польского государства уже нет, что немцам, даже если бы они и захотели, просто не с кем заключать перемирие. Поэтому лишь 9 сентября в СССР начали создаваться два фронта для похода в Польшу (сформированы 11 сентября), и лишь 14 сентября эти фронты получили боевые приказы. Представитель французской армии при польском генштабе 10 сентября доложил в Париж, что "здесь царит полнейший хаос. Главное польское командование почти не имеет связи с воюющими армиями и крупными частями… Не имеет ровно никакой информации о продвижении неприятеля и даже о положении своих собственных войск информировано очень не полно или вовсе не информировано. Генеральный штаб распался на две части… Польская армия собственно была разгромлена в первые же дни".