Изменить стиль страницы

— До декабристов я добралась только сейчас. Но еще раньше была тема Вандеи, Французская революция. У меня написана трилогия «Ларец» — «Лилея» — «Декабрь без Рождества». В «Ларце» три очень необычные девочки — дворянка, крестьянка и цыганка, — все три 12 лет от роду, путешествуют по России конца XVIII века. В «Лилее» они же, но на 10 лет повзрослевшие, попадают в революционную Францию, в Бретань, где встречаются с очень положительными белогвардейцами-шуанами.

А в «Декабре» уже их дети и младшие братья сражаются с декабристами и защищают престол и Романовых. Третья часть — это роман против декабристов, работу над которым я сейчас заканчиваю. По сути все три книги — моя попытка в беллетристической форме переставить знаки «плюс» и «минус» в истории. Хорошие шуаны — этого даже у французов нет, плохие декабристы — этого нет даже у нас. Когда я начала работу над трилогией, меня поразило, до какой же степени все в истории повторяется. Вплоть до каких-то пустяков, наподобие очередей за хлебом и номеров, которые писали на руках…

Все мои персонажи — это довольно замшелые мракобесы-теократы, как и я сама. И со своей церковной колокольни они смотрят на эти безумные XVIII и XIX века.

Когда читаешь о декабристах, то не устаешь поражаться. Моя племянница была с классом в Русском музее. И экскурсовод сказала, что декабристы были люди святые, все такие верующие, не то что мы, грешники. На это моя племянница расхохоталась. И 12-летняя девочка им сказала, что декабристы были не то что атеисты, но форменные сатанисты.

— И к тому же масоны…

— Да, безусловно. Хотя у меня свое отношение к масонам. Большинство ведь рассматривает масонство как экспансию с Запада, как более раннего «Ленина в пломбированном вагоне». Жили мы прекрасно за занавесом в своей Московии, а потом негодяй Петр I прорубил окно в Европу, и хлынуло масонство. Я так не считаю. Поскольку я европоцентрист, то у меня во всех моих работах проходит убеждение в святости крошечного Христова континента, единственного, на котором Христос стоял обеими ногами. И я убеждена, что масонство — это вирус в крови всего континента, который неизбежно должен был попасть и к нам, потому что был болен весь европейский организм.

Изоляционизм не мог продолжаться вечно, не Петр, так Софья с Голицыным все равно открыли бы ворота в Европу, которые были нам абсолютно необходимы, чтобы быть в родственных связях с другими императорскими домами.

Чтобы быть полноправными и сильными членами Священного союза, о котором радели наши императоры.

— Выступление декабристов во многом идейно подготовило катастрофу Октября. Как вы их оцениваете с этой точки зрения?

— Мне иногда страшно, боюсь увязнуть в материале, которого очень много. Хотя с Божьей помощью я как-то вылезла из Французской революции, надеюсь вылезти и здесь. Конечно, взаимосвязь между Французской революцией и декабристами очевидна. Так же, как и взаимосвязь между декабристами и Октябрьским переворотом. Почему я так люблю XVIII век и так много пишу о нем? Да, там были все масоны, это было как членство в партии в застой.

И, невзирая на вирус масонства в крови нашей думающей части общества, это было время, когда гражданин еще не противопоставлял себя государству. Прошел некий рубеж, и в XIX веке началось это омерзительное противостояние, приведшее к предательству Государя Императора почти всей думающей частью общества в 1917 году. Все взаимосвязано. Но люди в XVIII веке весь свой ум, все свое рачение направляли на государственную службу. Это было нормально и естественно. Жаль, период был недолгим. Но очень, очень приятным.

— Елена, два года назад вышла ваша «Мечеть Парижской Богоматери», которая сразу вызвала очень большой общественный резонанс. Она прозвучала мрачным предостережением: в близком будущем Евросоюз объявляет ислам государственной религией, собор Парижской Богоматери превращается в мечеть, христиане сосланы в гетто... А что изменилось в вашей жизни с выходом этого романа?

— Мой голос стал слышнее. Он звучит еще не так громко, как мне хотелось бы, но достаточно громко, чтобы меня слышали очень многие. В наше время очень редко имя делает одна книга. И еще реже бывает, чтобы художественное произведение стало бы политическим и общественным событием. Что же касается той стороны, пока еще не истцов, но уже близких к этому — меня их реакция не очень интересует. Я писала для нас, для христиан. Это внутрихристианская книга. Книга о том, что крест может истаять в наших руках и на нашей груди. Когда придет полумесяц или любой другой знак, не являющийся знаком Истины, то виновны в том будем только мы, христиане.

— А местонахождением Еврабии вместо Парижа не хотелось выбрать Москву, где сегодня, как известно, живет несколько миллионов мусульман?

— Эта книга для всех христиан. Это к вопросу о моем европоцентризме. О том, что мы владеем более истинной, более незамутненной верой, — это другой разговор.

Но когда мы, христиане, отстоим себя от внешнего врага, вот тогда мы будем разбираться во внутренних христианских проблемах. И будем думать о том, насколько Православие более право, чем католицизм. Но сейчас, извините, любой крест свят, потому что скоро не будет ни одного креста.

— А что вас подтолкнуло к написанию этой книги?

— Вы знаете, первотолчка не было, просто эта книга не могла не появиться, потому что она была мне как бы навязана. Я очень люблю понятие «ноосфера», введенное Вернадским. Эта книга витала в ноосфере и искала, кого выбрать, через кого прийти. Если бы попался кто-то другой, то книга, возможно, иначе бы называлась, иначе было бы все подано, но не быть ее не могло.

Она индивидуально моя, но она и не моя. Я помню, как странно она пришла.

Я писала «Лилею», вся была во французской истории, в которой я значительно больше люблю находиться, нежели в современности. И вдруг в мою работу вклинилась эта «Мечеть». И на несколько месяцев совершенно сумасшедшей работы все другое было отложено. Так бывает только тогда, когда какая-то вещь очень хочет прийти. И хватает, берет первый попавшийся ей инструмент, в данном случае вашу покорную слугу.

— А легко ли издатели, «Лепта-Пресс» пошли на публикацию, ведь реакция была предсказуема?

— Вы знаете, пошли. И достаточно легко. Ведь «Лепта-Пресс» — православное издательство.

— Есть ли уже переводы и какие?

— Как ни странно, в России сравнительно с Европой полная свобода слова и демократии. Там довольно жесткая политическая цензура. Так что не знаю, когда книга выйдет во Франции. Она издана в Сербии, в Белграде, и мне очень приятно, что первый перевод был сербский. Почти завершен перевод на норвежский.

Делают это волонтеры, друзья этой книги, а друзей у нее много. Еще один наш соотечественник из США оплатил технический перевод на английский язык. Она известна на европейском пространстве, потихоньку там идет, причем абсолютно на доброй воле тех, кто ее читает. Недавно у меня были журналисты из Дании, которые много меня о ней расспрашивали.

Нужна была вещь общеевропейская, об общих проблемах, а не только о русских, надо было показать европейцам, что проблемы-то у нас одни и те же.

— В «Мечети» много говорится о католиках-традиционалистах и реформаторском крыле католицизма. Вы хорошо знаете эту проблему?

— Да. Я хорошо знаю представителей традиционного католического мира, совсем не знакома с представителями неокатолического мира и не хочу быть с ними знакома, потому что это профанация католицизма. И спуск по тем ступеням, в то подземелье, которое называется отречением от всех своих духовных ценностей. Может быть, вы знаете, что Католическая церковь извинилась и за Крестовые походы перед мусульманами, и от части своих святых политкорректно отказалась. Такая Церковь устоять не может. И об этом, в том числе, моя книга.

— Книгу критика назвала сразу же антиутопией. А мне она показалась вполне зримой реальностью.

— Все же это антиутопия. Хотя она опирается на факты, и действительно кажется, что мы почти в этом живем, какая уж тут фантастика! Но ведь не случайно подзаголовок книги — «2048 год». Это же перекличка с Оруэллом. А когда Оруэлл писал свой «1984», то страшное дыхание красного монстра тоталитаризма, который подмял всю Россию, оно тоже слышалось. И то, что он описывал Англию, а не Россию, было всего лишь художественной игрой. Проблема-то была очевидна. А то, что он не оказался пророком, ничуть не снижает значения его антиутопии. Дай-то мне Господь не оказаться пророком в той же мере.