Шел я поить моих лошадок,

Пела кукушка в лесу.

Пела кукушка и мне сказала:

Милую в землю несут!

Что ты плетешь, зверушка злая?

С милой я был вчера!

Но, как спускался я вниз в долину,

Пели колокола.

Но как я в церковь входил святую,

В церкви священник пел.

Эй, шевелитесь в своих гробницах,

И пробудитесь, кто спит!

Нет, не дремлю, о нет, не сплю я,

Я тебя жду в Аду!

Видишь мой рот — земли он полон,

Полон твой рот любви.

Место здесь есть, со мною рядом,

Сохранено для тебя.

Еще раз скажу, что милый этот мрак не нуждается на самом деле в переводе, он сквозит сквозь мотив. Сперва мы завели песню потихоньку, потом распелись. У сестры моей прекрасное сопрано, у племянницы — не менее замечательное меццо-сопрано. О себе могу сказать лишь одно: когда пою вместе с моими более одаренными родственницами, то песню не порчу. Так мы и допели ее на три голоса до конца.

И вдруг я почувствовала, что из окружающего пространства ушел какой-то раздражающий фактор. Не сразу даже поняла, что внизу, во дворе, воцарилась полная, абсолютная тишина.

Через несколько минут после того, как мы смолкли, недоросли, правда, продолжили свой дебош. Только кричали уже не так громко, не так лихо, а мат, мат у них почти иссяк.

Дня три миновало, а пустяковый этот эпизод почему-то нейдет из головы. В чем тут соль? В том ли, что, донесись до этих подростков из темноты, пусть даже превосходно исполненное, нечто из репертуара наших сегодняшних «звезд» — их реакция была бы совсем иной? Даже неважно, какой именно: подхватили бы дурными пьяными голосами, принялись бы свистеть и улюлюкать, не обратили бы никакого внимания… Все, что угодно, только не это абсолютное молчание. Давно уже мне кажется, что «массы» у нас значительно выше той массовой же культуры, что навязывают оным телеканалы. Мне скажут: каждый народ достоин того, что потребляет. А, может, не совсем так?

Большая часть сегодняшних москвичей — люди со слишком недавним деревенским происхождением (второе-третье колено), притом напрочь в советскую эпоху от деревни отрезанные, а до культуры посещения консерваторий не поднявшиеся. Люди, вырванные с корнями. Чтобы заполнить образовавшийся вокруг них вакуум, и творилась советская массовая культура, культура перекати-поле, не цепляющая ни сердца, ни души. Постсоветская ее наследница не лучше.

Приведенная выше песенка, хотя и народная, записана в современной аранжировке. Есть у ее исполнителей, ансамбля «Маликорн», песни и вполне авторские, но вписанные в традиционный культурный контекст. Положа руку на сердце — разве на нашей большой эстраде найдется что-либо подобное? Не лубочное «а ля рюс», а органично русское, индивидуальное и традиционное одновременно? В моей коллекции есть несколько CD, на которых поет хор бретонских старух, с дребезжащими такими голосами… Но ведь кто-то записал это на самой современной технике, кто-то это популяризирует. И расцветают уже авторские песни, уходящие, тем не менее, корнями в землю. В моем студенчестве, когда нас отправили после I курса на фольклорную практику под Можайск, одной группе необыкновенно повезло. Наткнулись они на девяностолетнюю бабушку, «бабу Полю», как сейчас помню. Три дня записывали, часов шесть она им напела. И величальные, и подблюдные, и хороводные... Когда наши уходили, она проворчала вслед довольно сердито: «Смерть мою встретите, скажите, чтоб поторапливалась, заждалась уж!» Вот какая была старуха. А самый продвинутый и модный юноша с нашего факультета все слушал и слушал потом магнитофон… А перед отъездом, когда ждали уже автобуса, вдруг попросил у общежитского сторожа велосипед, помчался попрощаться с бабой Полей. Успел.

Где-то теперь эти записи? Слова, понятное дело, были расшифрованы, записаны, изданы крошечным тиражом для узкого круга специалистов. Но дребезжащий голос бабы Поли едва ли сохранился, едва ли кого-то вдохновит на сложение песен массовых и непритязательных, но действительно родных. Чужая, французская гостья, случайно слетевшая с двенадцатого этажа, усмирила не самых примерных молодых людей, подарила им что-то, чего не извлечешь, хоть разбей его, из телевизора. А они и не поняли, что были в это мгновение просто потомками крестьян.

8 мартобря

Международный этот праздник никогда не отмечался ни одним народом, кроме советского.

Но советские женщины в этот день должны были вспоминать о приобретении равных с мужчинами прав — проще говоря, о том, что к горшкам-кастрюлям и корыту с грязным бельем прибавился полноценный рабочий день, восьмичасовой, ни часом не короче, чем у мужчины, не оставившего привычки после такого дня отдыхать. В память о былом бесправии женщин на 8 Марта одаривали чахлой мимозой и незатейливой парфюмерией отечественного производства.

Многое кануло в Лету, но в подавляющем своем большинстве сегодняшние дамы ждут в «Женский день» флаконов и коробочек от «Нины Риччи» или «Ив Сен-Лорана» с тою же безмятежностью, с какой их маменьки ждали духов «Красная Москва».

Интересно все же, хоть кто-нибудь пытается сформулировать, что именно мы празднуем 8 марта сегодня? Некоторые пытаются, хотя лучше бы этого не делали.

«Историю этого праздника мы все привыкли связывать с Кларой Цеткин, которая для борьбы с эксплуататорами создала революционный отряд, состоящий из женщин. Днем рождения «женского пролетариата» решено было считать 8 марта, так как Клара была еврейкой и почитала свой национальный праздник Пурим, учрежденный в честь женщины-освободительницы от тирана по имени Есфирь. Сегодня мы трансформировали 8 марта в праздник начала весны и день внимания к женщине, ее красоте, ее мудрости», — с забубенным идиотизмом повествует некий «информационно-развлекательный праздничный портал».

Ум за разум заходит: что же творится в головах дорогих сограждан?! Сочинители сего предисловия к рекламе букетов и конфет умудрились перепутать Цеткин то ли с Розалией Землячкой, то ли с Александрой Коллонтай. Во всяком случае, никакими особами, лихо опоясанными пулеметными лентами, Цеткин не руководила — годы Клары в революцию были уж слишком почтенны, да и в России ее тогда не было. Версия же о том, что Клара Цеткин как еврейка хотела увековечить любимый с детства праздник Пурим, на самом деле принадлежит диакону А. Кураеву, и при несомненной аргументированности и остроумии все же не является до такой степени бесспорной, чтобы вставлять ее в рекламы цветов на дом. (Некоторые оппоненты о. диакона вообще утверждают, что Клара, урожденная Эйснер, была лютеранкой. К моменту их брака российский еврей Осип Цеткин был уже народовольцем-революционером, так что едва ли успел приохотить жену к иудейским праздникам). Так что же мы все-таки «трансформируем» в «день внимания к женской красоте»?

В СССР не было ни одного праздника вне идеологии. Нужды нет, некоторые советские празднования выглядели вполне безобидно и мило. В действительности же никак невозможно было сесть за накрытый стол, не поклонившись сперва идолу. Отметился — свободен: кушай, выпивай, анекдоты рассказывай. Но «домашний праздник Новый год» приходился на Рождественский пост, в «день весны и труда 1 мая» надлежало пройти с цветочками и шариками мимо мумии Ленина, на 8 же Марта цветочки, преподнесенные матери, жене и дочери, все равно сцеплялись с именами Александры Коллонтай, сторонницы полной половой разнузданности, кровожадной уродины Розы Люксембург и верной наперсницы Маркса-Энгельса-Ленина Клары Цеткин. И пусть последняя сама и не палила из пулемета, но зато вместе с Владимиром Ильичом хорошо поразмышляла над тем, как лучше использовать военное время для раздувания революционной смуты. Чем это для нас обернулось и в какое количество человеческих жизней обошлось — историческая наука до сих пор подсчитывает. Преподнося букеты своим женщинам, советский человек на самом деле как бы пачкал их. Первый закон преступного сообщества — замаран должен быть каждый. К власти в 1917 году пришла как раз шайка преступников. И закон их работал даже в годы благостного застоя. Что там женщины! Невинные детки-семилетки носили на груди звездочку с кудрявым «маленьким Лениным» — пародией на младенца Христа.