Сдается, причины две, и движутся они навстречу друг дружке.
1. Ненавязчивая, но воздействующая официальная пропаганда. Столкнувшись с попытками «пересмотра» итогов Великой Отечественной в мелкозлобных Прибалтиках (да и в бывшем соцлагере), власть, не готовая к такой проблеме, совершила ошибку, соединив образ Сталина с образом Победы. Между прочим, стоило бы вспомнить здесь опыт позднесоветских лет, когда образ Победы был от Сталина вполне отсоединен. Ведь снимались превосходные, действительно превосходные фильмы, проникнутые патриотизмом высшей пробы. И ни капли фальши нет в пронзительном «А зори здесь тихие» из-за того, что генералиссимус ни разу, кажется, в фильме не помянут. Напротив: случайное, налипшее ушло, а суть выявилась. Суть же предельно проста: враг пришел с мечом, далее все ясно. Что же — тогда прибалты и соцлагерники оказались хитрее нас, спровоцировали сделать “faux pas”, чтобы торопливо и радостно обернутся к прогрессивному человечеству с криком: «Вот видите, видите, они вновь хотят в коммунизм!!» На самом деле хотели всего лишь отстоять Победу. Но ошибка эта может нам дорого обойтись.
2. Реваншизм масс. Беспредел эпохи Ельцина, распад страны — самые яркие жизненные впечатления самого активного сегодня поколения. Им движет желание найти период, когда страна была «сильной». Сталин первым подворачивается под руку, поскольку в телевизионном пространстве его действительно очень много. Полуположительный, отрицательный, но обаятельный… В последние годы Сталин не вылезает из художественных и документальных фильмов, куда там Николаю II!
Бредовость же коллизии в том, что тоталитарного монстра выбирают в «символы России» самым что ни на есть демократическим путем. (Кстати, и сам проект скалькирован с чего-то заграничного и демократического). Но демократические игры ущербны сами по себе потому, что нравственную правоту числом не берут. Стоит покопаться в истории, как обнаруживаешь множество примеров неправоты большинства, притом некоторые из них давно уже хрестоматийны. Если на самом деле большинство наших сограждан выберет именем России металлургический псевдоним Иосифа Джугашвили, если это будет проверено-перепроверено, свидетельствовать это может только об одном — такое большинство не созрело до осознания исторической истины.
Если б не выплыл Сталин, все равно получилось бы что-нибудь скверное. Порочна идея проекта. Россия не состоит, не состояла, и не будет состоять из одного имени. Россия — соборна, соборна во всех смыслах этого слова. Это СССР мог нравственно разместиться в сени «тараканьих усищ и сияющих голенищ» одного человека. Россия же не может отдать предпочтение Пушкину перед Менделеевым, Ломоносову перед Сергием Радонежским, Пирогову перед Шаляпиным. В России нет «главных».
Для страны, во главе которой всегда стояли помазанники Божьи, идолотворчество, культ человека в принципе нелеп. Не нужны России ни тоталитаризм, ни демократии.
Плакальщики по застою
Тему сталинизма в современном идеологическом пространстве приходится обсуждать значительно чаще, чем мог бы того пожелать здравый смысл на исходе первой декады XXI столетия. Но, просматривая блогосферу и электронные порталы, можно легко отследить тенденцию еще более причудливую, чем вздохи о «сильной руке». Это несомненная ностальгия по застойным годам. Не обязательно в шутовском евразийском колпаке, хотя провозглашение евразийцами Брежнева «солнцем Евразии» и «вторым ликом Сталина» своего рода пик такой тенденции. Но и люди, значительно более адекватные, чем евразийцы, все чаще заговаривают о том, как славно жилось при «дорогом Леониде Ильиче». Порой возникает ощущение, что исторический застой очень многие перепутали со второй серией фильма «Москва слезам не верит» — пропагандистским довеском к превосходной первой части.
Чем ностальгия по застою загадочнее неосталинизма? Частой адресацией к личному жизненному опыту. Можно еще как-то объяснить, почему люди, родившиеся после «грохотания черных марусь», идеализируют Иосифа Джугашвили. Им нравится сказка о некотором царстве-некотором государстве, где не было августовской сессии ВАСХНИЛ, не расстреливали детей с двенадцатилетнего возраста, не прикрепляли колхозников к земле, а напротив — наука процветала, счастливые ребятишки маршировали в красных галстуках, а кубанские казаки исполняли народные танцы прямо на полях. Повторюсь, этот вид исторического эскапизма хотя бы можно понять. Но каким образом те, чья юность пришлась, как и у автора этих строк, на застой, умудряются мифологизировать то, что видели собственными глазами? То, в чем сами жили, то, чем сами дышали? Нельзя же все свести к обывательской формуле старения: вот-де не было у меня при Брежневе ни простатита, ни артрита, а при Путине-то с Медведевым как мучаюсь! Конечно, не без этого. Многие сегодня хвалят золотые брежневские деньки на самом деле за то, что тогда на затылке не сверкало плеши.
Но все-таки память у людей слишком коротка, фантастически коротка, физиологией всего не объяснить. Недавно попалось мне в «Живом Журнале» занятное. Фотография гастронома: таблички «мясо» и «рыба», скучающие кассиры, несколько покупателей с авоськами. Судя по стилю вывесок и одежде — вторая половина 70-х. И под этим фото гневный вопрос блогера: ну и где очереди?! Нет никаких очередей, все наветы и гнусная ложь! Я не поленилась заглянуть в профиль — блогер, написавший неизъяснимые строки, в те годы заканчивал школу. Вполне бы мог помнить. Мил человек, в застойных магазинах очереди впрямь были редки. Для того чтобы очередь образовалась, надо было, чтобы в магазине хоть что-то продавали. «Давали», как тогда выражались, невольно подчеркивая этим глаголом невесомость советских денег. Можайское ли молоко, бананы ли, зефир ли в шоколаде. Словом, что-то должны были «выбросить» — еще один милый глагол. За консервами «Завтрак туриста» действительно никто не давился. На днях я рассказывала племяннице о таком специфическом явлении советской жизни, как «заказ». Трудно объяснить тому, кто этого не застал, почему банку растворимого кофе и палочку копченой колбасы люди получали, во-первых, по праздникам, а во-вторых, в комплекте с совершенно не нужными им товарами. Помогли только цитаты из Оруэлла. А вот без «1984» юная девица так бы и не поверила, что свежие ананасы в год ее рождения вкушала только номенклатура, что в магазинах никогда не было самых обычных маслин, киви, маринованной кукурузы… «Вы, ma tante, лучше перечислите, что тогда было. Выйдет короче», — изрекло молодое существо наконец.
Хорошо, что есть Оруэлл, филигранно запечатлевший гнилую систему привилегий, перед которой блекнут индийские касты, жаль только, что нет равной по силе книги не о сталинизме, а о застойных временах! Можно примириться с убогой застойной сытостью, еда в жизни значит не так уж много. Но можно ли с тем полукрепостным существованием, когда поехать нельзя было не то что за границу — в другой город?! Забыли? Напомню. В Москве или в Питере, да даже в каком-нибудь не столичном и не курортном Саратове нельзя было просто взять и зарезервировать номер в гостинице. Есть у тебя в нужном городе знакомые — ты его можешь посещать, обременяя этих самых знакомых. Но знакомцы в столицах были не у всех, так что в целом народ не шастал по стране зря. Раз в пять лет — в командировку, в таком случае — гостиничный номер, сообразный твоей касте, — и хватит с тебя.
По-своему те времена были действительно благостными — если сравнивать с предшествующими периодами. В четырнадцать лет я отказалась вступать в комсомол. На классном часе. Чем весьма обидела двух прогулявших классный час мальчиков — они тоже не собирались вступать, а я испортила им весь эффект, опередила. Вообразить подобное десятком лет раньше — немыслимо. То есть беззубые были времена, под стать геронтократии. Но при всей их беззубости, они были достаточно жуткими и безнадежными. Да, можно бы жить при тогдашней убогой сытости, когда б не хронический духовный голод. Хитрый голод. Ведь на самом деле печаталось немало хороших книг. Пусть не полностью, но издавались и Ахматова, и Волошин, Булгаков издавался. Пульсировала и живая мысль; то и дело выходили всякие интересные сборники тартуской школы, в Москве немножко фрондерствовал ИМЛИ, и уж весьма трудно было бы сопричесть к единственно верному учению философские труды Лосева. Но книжный магазин при этом посещали точно так же, как и обувной: зашел, увидел набитые полки, понял, что ничего из предложенного не возьмешь и даром, и поскорее прочь. От «Волшебника Изумрудного города» до «Воспоминаний» Анастасии Цветаевой — нужные книги свободно лежали только в «Березках». Полбеды, что «тамиздатовские» книги ходили преимущественно в ксерокопиях. Курьез, анекдот — с риском ксерокопировались и законопослушные советские книги. Ксерокопировались и любовно переплетались. А главное — все самиздаты-тамиздаты циркулировали в довольно тесном пространстве. Если еще точнее — в некоторых столичных кругах. Еще, пожалуй, припомним академгородки. Но ребята, приезжавшие из обычной провинции, говорили, что хотят прочесть Марину Цветкову. И никто не смеялся, грех было смеяться.