– Позволь, князь, жениться на челяднице Кулине, что у княгини Добронеги в служанках.

Тут Вячка от удивления присвистнул, но, сразу же посерьезнев, сказал с расстановкой:

– Приведешь ко мне рыцаря Даниила за бороду – женишься на челяднице. Такова моя княжеская воля.

Северным берегом Двины двинулись на Леневарден. Когда-то тут проходили древние торговые пути, но с появлением тевтонов земля заросла лесом, дороги – травой. Вслед за знузниками на больших подводах везли пороки. В лиственном лесу, наступавшем с обеих сторон, начался спорый дождь. Густой многослойный шум, от которого было и тревожно, и радостно, покрыл все другие звуки. На зеленых листьях ярко сияли дождевые капли.

Вячка и Кунас решили взять Леневарден внезапным ударом, но на случай затяжного штурма, осады везли легкие лестницы с железными крючьями на концах, примет – связки хвороста, которыми забрасывают ров. Порочные мастера взяли с собой большой запас тяжелых камней и бочки со смолой и паклей.

Напасть на Леневарден внезапно не удалось. Рыцари успели укрыться в замке за каменной стеной и начали яростную стрельбу из арбалетов. Однако Вячка был готов к этому – его люди мгновенно построили укрытия из бревен, за ними поставили пороки. Первый камень весом в три пуда с грохотом врезался в городские ворота. Другой смел со стены часть дубовой оборонной галереи и заодно четверых арбалетчиков. Потом в замок полетели огненные бочки со смолой.

Лучники Вячки и литовские лучники неустанно били по стенам, не давая тевтонским арбалетчикам высунуть голову. Стрелы с пронзительным сухим свистом тучей неслись на Леневарден. Кроме того, литовцы метали свои боевые дубины-мачуги, каждый из них имел по пять-шесть таких дубин.

В замке начались пожары. Черный дым закрыл солнце. Под плотной завесой дыма кукейносские дружинники подкрались ко рву с водой и начали бросать в него примет.

Порочные мастера тем временем беспрестанно били камнями по воротам. Огромные валуны со свистом неслись сквозь дым, грохот от ударов был такой, что закладывало уши. Наконец дубовые, окованные свейским железом ворота не выдержали.

– Выбили зубы у вурдалака! – радостно вскрикнул Вячка и выхватил меч: – Рубон!

Вои, дружно подхватив боевой клич, ринулись в дымную мглу. Закачался, захрустел под ногами примет, однако выдержал, вынес железный поток прямо на городские ворота, на огромный пролом, зиявший в стене.

Стараясь не отставать от Холодка, Яков прыгнул в пролом и сразу же увидел перед собой тевтона. Тот натягивал коловорот арбалета, глаза его были прищурены, свалявшаяся рыжеватая борода тлела от горящей смолы. Яков со всего размаха ударил копьем в широкую выпуклую грудь и, почувствовав, как заваливается, падает на спину враг, побежал вперед.

– Рубон! – гремело кругом. Звенело железо. Раскалывались от ударов щиты. Кто-то стонал, придавленный воротами, что наконец рухнули, подняв огромный столб дыма и пыли.

Перед цитаделью замка кипел жестокий бой. Рыцари и кнехты, обожженные огнем, отравленные дымом, стали в каре, посреди которого махал крестом, выкрикивая молитвы, высокий худой капеллан. Он смотрел на закрытое густым дымом небо, откуда призывал на помощь деву Марию. Стрела ударила в неприкрытую латами грудь капеллана, и он рухнул с коротким стоном. Рыцари и кнехты бросились кто куда, спасаясь от безжалостного металла.

– Даниил убегает! – раздался вдруг крик из дымовой завесы. Прямо на Якова налетел Холодок, чуть не ударил мечом, но узнал в последнее мгновение и хлопнул тяжелой рукой по плечу:

– Хорошо свалил тевтона. Будешь дружинником. И сразу же приказал отрывистым сиплым голосом:

– Аида за мной! Даниила надо поймать. Вместе со стягом Холодка Яков выбежал из города. Отроки-коневоды держали наготове свежих коней, прячась от искр и дыма под сенью молодых березок. Вои Холодка и вместе с ними Яков вскочили в горячие седла, и началась погоня.

«Приведешь ко мне рыцаря Даниила за бороду – женишься на челяднице», – вспоминались Якову слова князя. Невесело было на душе. «Где ж его найдешь, того Даниила? Он теперь, как уж, до Двины дополз, в ладью сел и в Ригу помчался. И почему так повелось: хочешь жениться, семью свою завести – проси разрешения у князя или боярина?»

По заболоченному лугу кони вынесли их на сухой пригорок, откуда хорошо просматривалась окрестная ширь. Синими зубчатыми стенами стояли на небосклоне сосновые и березовые леса. Нигде – ни души.

– В эту же сторону они бежали. Пешком, без коней, – хмуро сказал Холодок. – Я сам видел. Еще Даниила чуть ли не на спине тащили. В ногу его ранило.

Он слез с коня, подошел к ручью, звеневшему в ольшанике, сложил ковшиком ладони, набрал воды, напился. За ним направились и остальные вои. Яков же одиноко сидел на пригорке, подперев подбородок ладонями. Горько было у него на душе, словно отравили ее дымом пожары, бушевавшие теперь в Леневардене. Мало у него, Якова, друзей. Если не считать Мирошку, так и совсем нет. Нравится ему Холодок, но он – старший дружинник, правая рука князя. Захочет ли он с Яковом и говорить? И с Кулиной ничего не получается. Любят друг друга, да только взглядами горячими перекидываются, а увидеться нельзя, приказано Кулине день и ночь быть возле злой княгини Добронеги.

Яков тяжело вздохнул. И вдруг почудился ему какой-то тихий приглушенный свист, какое-то шипение. Гадюка! Якова будто ветром сдуло с земли. Не хватало еще, чтобы жгнуло в мягкое место противное холодное создание. Много он повидал в пуще змей, особенно когда припекает солнце, даже целые клубки видел, копошащиеся под теплыми солнечными лучами. Яков всегда обходил их стороной.

Отойдя на несколько шагов, Яков начал настороженно вглядываться в холмик, на котором сидел. Сейчас мелькнет в траве серебристо-серая упругая полоска, и он увидит маленькую, словно расплющенную головку с раздвоенным трепещущим язычком. Но ничего не было видно. Легкий ветерок пробегал по траве, запуская мягкие пальцы в зеленые пряди, расчесывал, приглаживая, их. «Наверное, показалось, – подумал Яков. – В ушах шумит после валки». Он снова сел – и снова услышал свист и шипение. Да на этот раз уже не так испугался, не отпрыгнул, а начал внимательно разглядывать траву и в двух-трех локтях от себя заметил малюсенькую сухую дудочку-камышинку, торчавшую из земли. Вот из нее-то и вылетал свист с шипением. Живая дудочка, да и только!

Яков осторожно положил на нее ладонь, плотно прикрыл дудочку и начал ждать, что же будет. Прошло немного времени, и вдруг земля возле Якова зашевелилась, расползлись во все стороны куски зеленого дерна, разлетелись охапки травы, и из-под земли показалась человеческая голова с седыми, засыпанными песком волосами. Голова открыла глаза, кашлянула, чихнула, начала жадно, захлебываясь, дышать. Яков мог схватить незнакомца за нос, так близко была от него голова, но он окаменел от ужаса. И вдруг от резкого толчка Яков отлетел в сторону, а седоголовый рыцарь в блестящих латах выскочил из своего укрытия и, прихрамывая, побежал по густому ольшанику. С лат стремительными ручейками стекал бледно-желтый песок.

– Даниил! – пронзительно закричал Яков. – Ловите Даниила!

Он все понял – рыцарям не хватило сил тащить на себе раненого Даниила, тем более что приближалась погоня, и они решили спрятать его, чтобы потом, когда все уляжется, вернуться. А где спрячешь на ровном, как стол, месте? И они присыпали его землей, воткнув в рот камышовую дудочку. Обычно люди в воде прячутся, а этот, как червяк, в землю зарылся.

Несмотря на раненую ногу, Даниил бежал быстро, но его догнали, повалив, связали веревкой, перекинули, как бревно, через седло и повезли к Вячке. Яков ехал вслед, ему было видно, как морщится рыцарь – тот самый Даниил, о котором говорили, что он пил вино из человеческого черепа.

Вячка только взглянул на Даниила и отвернулся, сказав:

– Отдаю рыцаря литовцам. Пусть приносят в жертву своему богу Перкунасу.

Графа Пирмонта, которого взяли в плен в замке, он тоже отдал литовцам. Пирмонт начал было просить-молить о пощаде, но Вячка мрачно улыбнулся: