– А где ж это Княжье сельцо?

– Неужто не знаешь? – удивился Мирошка. – За Гремучим бором. Я и то знаю. Мы с отцом сомов как-то в Свислочи поймали, так возили туда в челне. Большущие были сомы, длинные, хвосты за челном по воде волочились.

– Ого, ты и сомов ловить умеешь? – хлопнул себя ладонью по колену Холодок. – Так что ж ты на печке у батьки сидишь? Ты же настоящий вой. Бери меч и айда в дружину князя Вячки.

– Я б в дружину пошел, – охотно согласился Мирошка, – да мать не пустит.

Тут Холодок с Грикшей не выдержали, рассмеялись. Засмеялся и сам Мирошка, но сразу же нахмурился, почувствовав подвох.

– Так в какой стороне Гремучий бор и Княжье сельцо? – кончив смеяться, спросил Холодок.

– Там, – махнул рукой Мирошка.

– Ну, спасибо тебе, Мирошка, – сказал веселый вой. – Беги к матери, а то нос на морозе отвалится. Будем возвращаться назад, заберем тебя в дружину князя Вячки. Князь у нас хоробрый, как лев. Пойдешь в дружину?

Мирошка ничего не ответил, но сердце его встрепенулось, словно быстрокрылый стриж над речной кручей. Вои, веселые, красивые, молодые, ударили коней шпорами, гикнули, пригнулись и помчались в сторону Гремучего бора. Снежные облачка вырывались из-под копыт. Мирошка смотрел им вслед, пока не исчезли. И отшельник со своей кручи тоже провожал их взглядом.

Глава вторая

(часть II)

На княжий двор Рогволода Свислочского приполз, пробившись сквозь сугробы, большой обоз зимних гостей – киевских купцов. Три десятка тяжело нагруженных саней, запряженных лошадьми и волами, одолели длинную и опасную дорогу и остановились наконец возле княжеского терема. Бороды у купцов заледенели на морозе. Купцы слезали с коней, отдавали их своим слугам и неуверенным шагом – ноги в стременах отвыкают от земли – шли к высокому дубовому крыльцу, на котором уже стоял, взволнованный и радостный, князь Рогволод.

Обоз, особенно в зимнее время, всегда радость для мелких удельных князей, их бояр и челяди. Утром еще выла метель, серый колючий снег носился тучами над теремом, сердито шумел пустынный черно-белый бор, собаки и надворные холопы прятались от разъяренного ледяного ветра, у князя тупо ныл гнилой зуб, и вдруг – этот обоз!

Купцы поклонились князю. Хотелось скорее в тепло, в тишину.

– Что привезли, гости дорогие? – стараясь не выдать своей радости, нараспев спросил князь.

Купцы поклонились еще раз. Старейшина обоза, пошлый купец Нажир, вышел вперед:

– Челом бьем тебе, князь-христолюбец. Мы люди русские, киевские, купцы низовские. Везем соль и вино ромейское, олово и медь для рукодельных людей, красный шифер из Овруча, ткани богатые, ленты парчовые, браслеты стеклянные для молодых красавиц.

– А чего взамен хотите? – чмыхнул в седой ус князь.

– Хотим серебра твоего княжеского. Хлеба, меда, воска. Шкур бобровых и собольих. А я, купец Нажир, хочу рабыню молодую, красивую, чтоб мой старческий сон берегла-охраняла.

– Отоприте ворота! – приказал надворной челяди князь Рогволод Свислочский. – Впустите обоз, накормите лошадей, а гостей я сам потчевать буду.

Нажир поставил на ночь возле обоза стражу, а сам с купцами пошел в княжескую трапезную. До самого утра лилось из больших глиняных амфор хмельное вино, опьяневшие купцы рассказывали князю про дальнюю опасную дорогу, про санный путь по заснеженному Днепру, про грозные непроходимые пущи, в которых свирепствуют лютые волчьи стаи, про заледеневшие звезды в черном зимнем небе, про огненные столбы и кресты, вспыхивающие в глухую полночь над землей…

А в это время княжне Добронеге снился странный радостный сон. Виделось ей, что вместе с кормилицами и служанками сидит она в своей белой светлице. Кормилицы прядут кудель, служанки сказки сказывают. И вдруг словно ветер ударил в слюдяное окно светлицы. Такой ветер весной со Свислочи налетает. Распахнулось окно, а за ним не ветер, а сокол златокрылый. Каждое перышко жаром горит, искрится. И были у этого сокола человечьи глаза и человечий голос, а когти острые, цепкие. Подлетел сокол к княжне. Кормилицы и служанки со страху на пол попадали, уши заткнули, глаза зажмурили. Схватил сокол княжну Добронегу, схватил мягко, да не вырвешься, и вынырнул в окно, помчался в ночное небо над пущами и болотами. Страшно Добронеге, от ужаса горло перехватило. Хочет крикнуть, да теплые соколиные перья крикнуть не дают, рот закрывают. Быстро-быстро мчится сокол, морозный ветер свистит и разбивается о крылья, звезды, как золотые кольца, катятся и катятся по гладкому небу. И вот начинает светлеть. Розовые лучи солнца зажгли небесный мрак. И видит Добронега, что на огромной золотой туче стоит-плывет золотой дворец. Не темный, не дубовый, как отчий, а золотой, ослепляющий блеском. Ударился сокол белой грудью о золотую тучу, аж искры из тучи посыпались, и превратился в высокого синеглазого юношу необыкновенной красоты. Крепко обнял он правой рукой Добронегу, засмеялся, хотел поцеловать, да тут княжна и проснулась.

Стояло серое зимнее утро. За слюдяным окном, плотно закрытым на зиму, выла голодным волком вьюга. Опершись на локоть, Добронега окинула нетерпеливым взглядом свою опочивальню, пол, кровать. Золотых соколиных перьев нигде не было. Выл ветер за холодным слюдяным окном. Она грустно вздохнула, позвала кормилицу:

– Параскева!

Служанки, молчаливые простоволосые девки, одели ее, заплели косу. Она надела на шею желто-коричневые янтарные бусы, на тонкие запястья рук – серебряные браслеты. Приказала служанке, и та принесла золотой веночек, украшенный драгоценными камнями, – отцов подарок. Служанка, стоя на коленях, держала в руках зеркало, остальные дохнуть не смели – смотрели, как их хозяйка любуется собой. Вдруг тень набежала на светлый лик Добронеги, не понравилось ей что-то в своем лице, и она ударила служанку по щеке. За слюдяным окном несмело занималась заря.

С самого утра ожило, зашумело, загомонило Княжье сельцо. Бегала, суетилась челядь с багровыми от мороза и хлопот лицами. Лаяли собаки, ржали кони. Звенело железо. На всю зиму делал запасы князь Рогволод Свислочский, надо было накупить всякого добра, чтоб хватило до самой весны, до чистой теплой воды, когда поплывут по Свислочи и Березине караваны купеческих стругов. Не жалел князь серебра, но каждую вещь, каждую амфору с вином, каждый локоть заморской ткани ощупал собственными руками.

Среди этой суматохи только старейшина Нажир сохранял спокойствие. В каких только краях не побывал он за свою долгую купеческую жизнь! Был в Новгороде, в Смоленске, в Литве и Пруссии, Полоцке и Менске. И вот таких медвежьих уголков, как это Княжье сельцо, немало повидал, посчитать – пальцев на руках не хватит. Он стоял в бобровом, до пят тулупе, на поясе висел кожаный футляр с дорожными весами и гирьками. Серебро без веса не идет. Каждую гривну купцы взвешивают, отрубают, если надо, куски матово-белого металла. Для расчета есть у купцов и гривны, и мотки серебряной проволоки, и дирхемы, и динары.

Из княжеских погребов выкатывали слуги дубовые кадки с густым, тягучим, светло-желтым, как летнее солнце, липовым медом. Выносили вязанки сушеной рыбы, грибов. Выбрасывали свернутые в рулоны звериные шкуры – черные, седые, рыжие, бурые. Вместо этого добра на самое дно погребов оседали амфоры с вином, а в амбары, которых у князя было множество, складывался тяжелый товар – железо, медь, олово.

Когда наконец закончился обмен и обе стороны остались им довольны, Нажир, поклонившись князю, подарил ему широкий золотой браслет-оберег, сплетенный в виде гибкой змеи с двумя головами. Льстиво улыбаясь, сказал:

– Слышал я, князь, что есть у тебя красавица-дочка. Надень ей на руку этот браслет. Он защитит княжну от дурного глаза, от бессонницы и бесплодия, от горячечных мыслей и черной тоски.

Рогволод Свислочский, обрадованный подарком, тут же приказал холопке позвать из светлицы княжну Добронегу. Русоволосая темноглазая Добронега поклонилась гостю, поднесла ему чару с медом, настоенным на кореньях и травах окрестных лесов. Потом еще пили вино и мед, слушали игру дударей, катались на санях с речного обрывистого берега.