Трое из четырех наших женщин стали настоящими узниками пещеры. Преодолевать веревочную лестницу было непросто. Маму втаскивали и опускали на блоках, и однажды веревка лопнула и она упала с высоты десяти футов. К счастью, она упала на свой мягкий зад. Фатима и Рамиза, забеременев, больше уже не покидали пещеру. Они не возражали, ведь арабские женщины даже в обычные времена редко оставляют пределы своего дома, и то лишь для того, чтобы сходить к колодцу и к общественной пекарне. А за пределами де-ревни они могут быть только в сопровождении мужчины - члена семьи. Это Сунна, наш обычай.

Беременность Рамизы заботила моих братьев, опасавшихся, как бы ребенок мужско-го пола не разрушил семейную династию. Я-то не слишком беспокоился. Мы ведь жили в пещере, вдали от всего человечества, и что мог отобрать у нас новый единокровный брат?

Меня больше интересовал Сабри. Мне лично он нравился. Он был очень умный и подавал всякого рода превосходные идеи, хотя я был рад, что он все-таки не настоящий брат, и мне хотелось бы, чтобы он не был таким толковым.

Свободного времени было так много, что Омар и Джамиль частенько разыскивали меня, чтобы я учил их читать и писать. Хаджи Ибрагим сначала насмехался над этим, но, не имея настоящего повода возражать, позволил урокам продолжаться. Тогда-то я полу-чше и узнал их.

Омар приближался к своему двадцатилетию. Его научили торговать у нас в лавочке и работать в кафе и магазине. Кажется, быть рабочей пчелкой устраивало его больше все-го. Выполняя поручения, выстаивая лишние дежурства, делая лишние ходки к источнику, он получал похвалы от всех нас и по временам внимание отца. Такая награда, кажется, была ему достаточна. Он был прост, учился медленно, и судьба его - так и быть обыкно-венным всю жизнь. В семейном порядке вещей он не представлял для меня угрозы.

Другое дело Джамиль, возрастом между Омаром и мной. В семье он всегда был тем-ной лошадкой, загадкой. Он был самый неразговорчивый, наименее дружелюбный и са-мый замкнутый. По возрасту и положению в семье Джамиль был обречен быть пастухом, а позже крестьянином, потому что когда настала моя очередь пасти, я от этого отвертелся - пошел в школу. Думаю, Джамиль втайне невзлюбил меня за это. Мы никогда не дра-лись, но он бывал угрюмым и уходил в себя.

Читать и писать он научился вдвое быстрее Омара. Мы не подозревали, что он такой толковый. А на самом-то деле он был по смышлености следующим после меня. Он внут-ренне кипел, и умение читать, кажется, давало ему пути для выхода его чувств. В пещере только Джамиль был беспокойным и в эти дни нередко набрасывался на кого-нибудь, сер-дясь из-за пустяков. Я не считал его серьезным соперником, хотя чем больше он учился, тем больше спорил.

Больше всего я беспокоился за Наду. В пещере постоянно находились три женщины, и она не была им нужна. Она была крепкая и легко могла вскарабкаться и спуститься по лестнице, поэтому я брал ее с собой как можно чаще, когда мы ставили ловушки и работа-ли у цистерны.

Ее основная работа состояла в стирке у источника дважды в неделю нашей одежды - или того, что от нее осталось. Я каждый раз так подстраивал, чтобы быть тем, кто водит ее к источнику.

Нашего ослика мы назвали Абсаломом. Я его погонял по длинной тропе в каньоне, а Нада согласно обычаю шла за мной. Выйдя из поля зрения нашего часового, я приглашал ее сесть на Абсалома позади меня. Чтобы удержать равновесие, ей приходилось обхватить меня руками. Должен сказать, что меня волновало, когда я чувствовал, как ее груди при-жимаются к моей спине. Наверно, это стыдно, но я был не первым арабским мальчиком, реагировавшим на невинное прикосновение сестренки.

Безрассудной смелостью было признаться себе, поскольку я никогда не смог бы ей об этом сказать, что Наду я любил больше братьев. Когда я это понял, то и Сабри полю-бил больше Камаля, Омара и Джамиля. С Сабри у меня было гораздо больше общего. Из-рядную толику нашего времени мы проводили вместе и спали в собственной комнатке.

Можете представить мое удивление, когда я обнаружил, что Сабри и Нада начали одаривать друг друга теми самыми мимолетными взглядами и прикосновениями. Есть особый способ, каким арабская девушка бросает взгляд, который может означать только одно.

Сначала мне было до странности больно, что другой юноша может бросать на Наду такие взгляды. Но почему бы нет? Она была в таком возрасте, когда в ней могла начать пробуждаться женщина, и кроме Сабри, рядом не было никого, чтобы пробудить ее. И все же это было тягостно. Мне хотелось бы, чтобы Сабри ей не нравился, так же, как мне хо-телось, чтобы Сабри не был бы таким уж умным. Хотя я и любил его, но полностью его намерениям не доверял. Он был чужак и по-настоящему не обязан дорожить честью Нады. Я допускал, что он что-нибудь делает с Надой - целует ее, вертится вокруг или еще того похуже. К счастью, жили мы совсем близко друг от друга, и, находясь вне пещеры, мы ви-дели, что они не выходят вместе. Я или кто-нибудь из братьев всегда были на страже. Женщины хихикали об этом и шептались за нашей спиной, не принимая это всерьез так, как мы.

Любимым местом хаджи Ибрагима был наш сторожевой пост, глубокая щель в ска-ле, с внутренней стороны переходящая в чудесно затененный альков. Отсюда нам был от-лично виден единственный вход в каньон, так что никто не смог бы ни войти, ни выйти, не минуя нашего пулемета.

Не раз иорданские патрули приближались к нам на несколько сотен ярдов, однако в запутанный лабиринт каньонов не входили. Но опасались-то мы бедуинов, и больше всего ночью. Мы знали, что их невидимые глаза все время следят за нами. И снова Сабри нашел решение. На каждую ночь мы ставили несколько мин-ловушек, пользуясь для этого грана-тами. Любой, кто попытался бы проникнуть в наш каньон, должен пройти одну из десятка проволочек, что вызвало бы взрыв.

Бедуины дождались безлунной ночи и песчаной бури для прикрытия. Но мы-то зна-ли, что набег будет, и готовились к нему. Когда проволочку задели и граната взорвалась, грохот взрыва повторился в узких проходах в скалах подобно залпу артиллерийской бата-реи. Мы открыли мощный огонь, и они быстро растворились в расщелинах гор. Поутру их не было и следа.

Теперь мы стали опасаться, что они попытаются напасть на нас по пути к источнику или Иерихону, стали ходить вдвоем, и один всегда был при автоматическом оружии.

Хаджи Ибрагим понимал, что они устроят нам осаду, спрятавшись в скалах вокруг, и постараются брать нас по одному, это лишь вопрос времени. К этой конечной ситуации он готовился, выставив второй сторожевой пост ближе к морю, чтобы можно было заметить всякое движение на мили вокруг в дневное время. Глаза бедуинов стали первой брешью в нашем раю.

А другим беспокойством стали мои постоянные ночные кошмары. Я не мог стереть из памяти сцену изнасилования матери и других женщин в Яффо. Я благодарил Аллаха, что Нада уцелела и не знала об этом. Многими ночами я просыпался в холодном поту, ед-ва не плача от ярости. Глаза тех иракцев никогда не исчезали из моей памяти. Повстре-чаться бы снова с одним из них. Я должен это сделать.

Кроме ужаса этой сцены, самым страшным было то, что всю жизнь я должен хра-нить эту тайну от отца. Это давало мне устрашающую власть над тремя женщинами и за-ставляло их быть моими союзницами. Думаю, они мне доверяли; но когда один знает тай-ну другого, наверняка возникают подозрения.

А с отцом мы делили тайну, что у Сабри были гомосексуальные дела с иракским офицером.

Несомненно, у Сабри и Нады тоже были свои секреты. Мы не могли все время на-блюдать за ними, как ни старались. Иногда мы замечали, что она прогуливается одна вниз по тропке, а через десять минут Сабри спускается на ту же тропу. Оба они выдавали себя своим предательским молчанием.

А у женщин были свои тайны. Об этом можно было судить по тому, как смолкали разговоры, когда в пещеру входил мужчина.