Во время его посещений раз или два в неделю Эмма суетилась вокруг него, наполня-ла его вечно пустой желудок чуть менее ласково, чем кормили в меблированных комна-тах, и оказалась теплой и приятной партнершей в постели. У нее были крупные аппетит-ные ягодицы, вызывавшие у Ибрагима приступы примитивной страсти, а ее большие гру-ди были настоящей колыбелью. К тому же она вовсе не была толстой швейцарской куклой и удерживала его от проституток, на которых отнюдь не был рассчитан его бюджет.

Важнейшим элементом этой дружбы было то, что ей хотелось расположения Ибра-гима много сильнее, чем ему - ее, так что у него оставался еще управляемый ресурс воз-можностей.

Ибрагим помешкал на углу Шмельцбергштрассе и Штернвартштрассе и спустился по переулку к спальням фрау Мюллер. Подчиняясь импульсу, он повернулся кругом и по-шел обратно к необароккской, нео-псевдозамковой огромности здания университета, где возле входа стояли телефоны-автоматы.

- Алло, фрау Дорфман слушает.

- Эмма, это Ибрагим.

- О, рада тебя слышать. У тебя все в порядке?

Ибрагим издал самый длинный в жизни вздох.

- Я хотел бы зайти.

- Боже мой, Ибрагим, почему же ты не позвонил раньше? Раз ты был вчера вечером, я совсем не ждала, что ты так скоро зайдешь опять. Боюсь, мама с сестрой проделали уже весь путь от Зелленбюрена. Придешь завтра?

- Может быть.

- Ибрагим, у тебя все в порядке?

- Все отлично.

- Мне так жаль, Ибрагим.

Он закрыл глаза, стиснул зубы и едва не пустил слезу.

- Мне очень одиноко, - сказал он, не в силах сдержаться. - Ты мне нужна.

Она ни разу не слышала от него таких слов, потому что он никогда не говорил их ни ей, ни кому-нибудь еще.

- Ибрагим, дай мне часок, чтобы отослать их, а потом поспеши, пожалуйста.

- Спасибо, Эмма.

Ибрагим дал ей себя обнять и прижаться к нему, и Эмма была так счастлива. Он только сам прижался к ней, все время вздыхал, и она гладила его, ни о чем не спрашивая. Наконец он заснул глубоким сном с храпом, прерванным телефонным звонком.

- Это тебя, - сказала Эмма.

- Прости меня, что не встретился с тобой сегодня и что так поздно звоню. Ты видел вечерние газеты, слушал радио? - спросил Чарльз Маан.

- Нет.

- Таджи дезертировал.

Ибрагим отбросил одеяло и сел, мысли его путались.

- Где эта сволочь?

- Он уже вне страны. Он неожиданно объявился в аэропорту вместе с Фавзи Каби-ром и принцем Рахманом. Он сообщил прессе, что принял назначение советником Сау-довской королевской семьи по делам беженцев. Он уезжает вслед за своим племенем, семьей, всеми. Он упомянул нас с тобой как внесших на конференцию коррумпированное влияние, и так далее. Улетел на личном самолете Рахмана.

- Что это значит для нас, Чарльз?

- Это значит, что лучше тебе начать думать о себе.

- Я остаюсь, - крикнул Ибрагим. - Я останусь до тех пор, пока они не вышвырнут меня вон или убьют меня!

Глава четырнадцатая

Хаджи орал. Целый месяц после дезертирства Ахмеда Таджи он стучал кулаком по столам во всех комитетах. Он требовал ответа на мучившие его вопросы. Он обращался к сочувствующим репортерам и ставил под сомнение честность делегатов. Он прочел лек-цию в университете в переполненной студентами и преподавателями аудитории, разобла-чая намеренное торпедирование конференции арабскими делегациями, и произнес за-претное слово "Израиль". Он в одиночку пошел в Международную арбитражную комис-сию и потребовал позволить ему прямые переговоры о возвращении первых ста тысяч и размораживании их авуаров.

Пока Ибрагим предпринимал свой поход одного человека, арабские делегации объе-динились в яростной контратаке, ставя под сомнение не только его политику, но и личные качества. Не значится ли Ибрагим в сионистских платежных ведомостях? Не балует ли он себя ненормальными сексуальными удовольствиями? Здоров ли он умственно?

Цюрихская осень становилась все холоднее.

Дождь барабанил по косой крыше мансарды. Ибрагим поднялся с молитвенного коврика на полу, взглянул вниз на пустынную блестящую улицу, растянулся на спине на кровати и заворчал. Стук в дверь.

- Да, войдите.

Вошел Чарльз Маан; на маленький квадратный столик он выложил содержимое бу-мажного пакета. Появилась обычная провизия бедняка: салями, хлеб, сыр, несколько сладких кексов, немного дешевого вина.

- Гляди, два апельсина. Яффские апельсины, никак не меньше.

- Ну, мы богачи, - сказал Ибрагим, садясь.

Они очистили кожуру и поели. Ибрагим заметил, что Чарльз в мрачном настроении.

- Ну что, Чарльз?

- Неужели так заметно?

- Продавец верблюдов из тебя получился бы совсем неважный.

- Монсиньор Гренелли вчера вечером вернулся из Рима.

Ибрагим скрыл пронизавшую его волну страха. Он возился с пробкой винной бу-тылки, приказывая себе взять себя в руки.

- Он привез хорошие новости? - спросил Ибрагим.

Чарльз Маан кивнул.

- Меня просят приехать в Ватикан по приглашению папы.

- Папы. Фью! Это впечатляет. И ты знаешь, чего хочет папа?

- Да.

- Ну так расскажи, Чарльз.

- Мне предстоит разработать план удаления всех арабов-христиан из лагерей, их пе-реезда и реабилитации.

- Но это же чудесно! - сказал Ибрагим, быстро занявшись извлечением пробки из бутылки с вином. Она хлопнула. Он разлил, и ему удалось скрыть дрожание рук. - Это и для меня будет хорошо. Я могу предъявить это Международной арбитражной комиссии и потребовать того же от Египта и Сирии. Понимаешь, все, что они сделали, это туманные обещания переместить наших людей. А это заставит их согласиться перед Международ-ной арбитражной комиссией. Вроде договора.

- Ну, ну, Ибрагим, - возразил Чарльз. - Ты же знаешь, что любой договор будет со-блюдаться до тех пор, пока он удобен. Ни одна арабская страна не считает себя по-настоящему связанной договорами.

- Но это же оружие. Это заставит их в первый раз быть откровенными, - ответил Ибрагим.

Чарльз взял Ибрагима за руку и опустил свой стакан.

- Папа поставил условие. Он не станет вмешиваться, если это будет означать откры-тую борьбу с арабским миром. Все должно делаться под столом.

- Твой проклятый Ватикан! Все в тайне!

Чарльз предложил ему сигарету, он отказался.

- Разве для вмешательства не достаточно, что они - гуманитарная организация? Ты же отлично знаешь, что никакой папа не может открыто бросить вызов исламу. Чего ты хочешь, хаджи, еще ста лет войны, как при крестоносцах?

- Нет, конечно. Все это вполне разумно, - сказал Ибрагим, успокаиваясь. - Евреи участвуют в этом деле?

- Они тихо согласились разморозить некоторые авуары.

- И они позволят кому-нибудь из христиан вернуться в Израиль?

- Не без признания и формального договора.

- Понимаю, - сказал Ибрагим. - А какие из арабских стран согласились принять христиан?

- Никакие, - ответил Чарльз Маан.

- Как же тогда все это получится?

- Поищем еще где-нибудь в мире. Это будет частью моей работы - найти для них новое место. Кое-кого примет Америка. Известно, что в Центральной Америке, в Гонду-расе, требуются лавочники. Кто знает? Я не знаю. Тридцать, сорок тысяч... мы им найдем место.

- Ты начнешь свою работу, когда кончится конференция?

- Конференция кончилась, хаджи. По-настоящему, она и не начиналась. Это всегда было не более чем упражнение, игра.

- Когда ты уезжаешь, Чарльз?

- Когда ты дашь свое благословение.

- Так вот зачем ты сюда приезжал - вытянуть христиан! Так уезжай!

- Ибрагим, мне нужно твое благословение.

- Забери мое благословение и подавись им!

- Ибрагим, мне нужно твое благословение.

Хаджи тяжело опустился в маленькое скрипучее кресло и сжал руки, потом, дрожа, отхлебнул из стакана и попросил сигарету.

- Я в своей жизни похоронил двух сыновей и еще двух дочерей. Теперь Джамиль сидит в иорданской тюрьме, и есть вероятность, что он умрет за то, что сделал я. И я не плакал. Конечно, я рад за тебя, Чарльз.