– Ну видел ли ты когда-нибудь более нелепую сцену? Бог мой, я ведь действительно подумал... Ну и дела!

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Да... Конечно.

Похоже, ответ не удовлетворил Хэла.

– Знаешь... ты только что пережил настоящую трагедию, Джон. Может, тебе еще рано возвращаться на студию, в эту беготню и напряженку?

Джон уже приготовился уйти от разговора на эту тему. Он взглянул на часы и встал.

– Слушай, сейчас сюда должен подойти мой сын, и если ты полагаешь, что у меня слуховые галлюцинации, то дождись его появления – и ты решишь, что у тебя зрительные галлюцинации. Мне надо позвонить в регистрационное бюро.

– Ну, давай.

Джон вернулся к своему столу и подхватил телефонную трубку, которую оставил болтаться на шнуре. Всего в нескольких футах от стола стоял Раш Торранс, удивленно вытаращив на Джона глаза.

– Что случилось?

– Так, ничего особенного. Мне послышалось, будто кто-то позвал меня. Ложная тревога.

Раш принял объяснение и вернулся к своему компьютеру. Джон старался сохранять как можно более нормальный вид, сознавая, что все в отделе точно так же удивленно таращатся на него. Он прижал трубку к уху и набрал номер регистрационного бюро. Пока Джон разговаривал с секретаршей, предупреждая ее о скором приходе Карла, он почувствовал, что сотрудники постепенно отводят от него любопытные взгляды.

Потом он тяжело опустился в кресло и тупо уставился на монитор. Компьютер продолжал подсказывать ему: Вноси поправки, читай текст, делай что-нибудь. Нет, работа подождет немного. Джон был напуган.

Это произошло снова, но на сей раз случившееся носило более конкретный, более личный характер. Вместо невнятных, отдаленных, незнакомых голосов он услышал голос Тины Льюис. Джон явственно слышал ее, и он видел ее так ясно, так отчетливо, что ошибочно принял увиденное за... реальность? Но было ли это реальностью?

Он тихо выругался. Рецидив действия ЛСД. Вероятно, дело в этом. Псевдоинтеллектуал, наркоман, радикально настроенный студент шестидесятых теперь платит по счетам. В те далекие времена Папа постоянно предупреждал Джона, что когда-нибудь ему придется за все заплатить. Он обычно вспоминал о Папе всякий раз, когда клал в рот тот крохотный кусочек сахара: «А это за тебя, Папа». Теперь все нервное напряжение последних дней – вызванное сначала поведением отца, потом его смертью – разбудило и выпустило на волю какую-то спавшую часть его сознания, и он опять оказался в прошлом, в далеком бунтарском прошлом. Как поэтично. Каждый раз, погружаясь в мир галлюцинаций под влиянием наркотиков, он думал о Папе; теперь навязчивые мысли о Папе вызывают галлюцинации без всяких наркотиков.

И – да! – разве не Папа способствовал ухудшению его состояния своими невнятными речами о «плаче потерянных душ»? Скорее всего, это тоже сыграло свою роль. Папины последние слова, затем трагедия, глубокое раскаяние самого Джона в сочетании с эмоциональным потрясением...

Ему просто надо быть осторожнее; надо отнестись к этому спокойно. Такого рода вещи, вероятно, проходят со временем, с обретением душевного равновесия. Во всех остальных отношениях Джон был здоровым человеком и внимательно следил за своей формой: пробегал трусцой пять миль ежедневно, соблюдал диету, много отдыхал... Это постепенно рассосется, пройдет...

«Так что не бери в голову, Джон. Это пройдет. Тебе сорок два, все дурацкие пристрастия остались в прошлом, а тебе нужно думать о карьере».

Джон подался вперед и вернулся к работе над сценарием выпуска. О чем он там думал недавно? Кажется, о возвращении в нормальное состояние.

7

Незадолго до пяти Карл подъехал к студии Шестого канала на сером «Шевроле» Папы и Мамы Барретов и нашел единственное свободное место на автостоянке для посетителей. Следуя указаниям отца, он направился к главному входу. Бюро регистрации посетителей имело размеры, вполне позволявшие... ну, например, устроить торжественный прием. Оно размещалось в просторном, изобилующем стеклом помещении с высоким потолком, устланное толстым, поглощающим звук ковром; напротив удобного дивана для посетителей стоял телевизор с большим экраном. Конечно, он передавал программы Шестого канала, а в данный момент идущее в записи полемическое ток-шоу, в котором телеведущая брала интервью у какой-то женщины, судя по всему, проститутки.

В центре помещения находилась конторка дежурного, за которой сидела очаровательная девушка, принимавшая звонки по телефону, используя наушники и закрепленный на них микрофон.

– О, вероятно, вы Карл Баррет, – сказала она. Карл улыбнулся. Все понятно. Человека в такой одежде, с такими странными украшениями, с такой фантастической прической было легко узнать и трудно не заметить.

– Точно.

– Я сообщу о вашем приходе. – Девушка сделала короткий звонок, потом попросила Карла вписать свое имя и номер поставленной на стоянку машины в регистрационный журнал.

Затем он принялся ждать, слоняясь по приемной и рассматривая все вокруг. Шестой канал не пожалел сил и средств на оформление этого помещения. Конечно же, здесь находился огромный телевизор, безостановочно показывающий образцы работ студии, но было здесь также и несколько застекленных витрин, наполненных впечатляющими достопамятными вещами, как то: футбольная майка и футбольный мяч с автографами игроков городской футбольной команды; бейсбольная бита и бейсбольный мяч с автографами игроков городской бейсбольной команды; несколько призов, полученных Шестым каналом за достижения в области телевизионного вещания, тележурналистики и спортивной журналистики; фотографии руководителей Шестого канала, встречающихся с высокопоставленными лицами и знаменитостями.

Но по-настоящему внимание Карла привлекла стена, находящаяся за конторкой дежурной секретарши. Здесь висели ярко освещенные, насыщенные по цвету, огромные – в три фута высотой – фотографии талантов и звезд Шестого канала: Хэл Розен, метеосводки; Бинг Дингэм, спортивный комментатор, мастер захватывающего репортажа; Эли Даунс, ведущая программы новостей; Валери Хантер, специальный корреспондент; Дэйв Николсон, специалист по проблемам потребительского рынка; Барри Гог, комментатор.

И конечно, Джон Баррет, телеведущий программы новостей. Карл задержал взгляд на фотографии. Значит, это и есть его отец. Он никогда не видел отца таким. Вот он сидит, подтянутый и элегантный, в темно-синем костюме, белой рубашке и идеально подобранном по цвету галстуке. Его левая рука лежит на столе; правая рука, с зажатой в пальцах авторучкой, покоится на левой. У него такая поза, словно он только что закончил передачу, в которой знакомил телезрителей с важнейшей информацией, и теперь повернулся в сторону, чтобы уделить особое внимание именно Карлу. Спина прямая, плечи развернуты, но при этом в позе не чувствуется напряжения. Безупречно гладкое лицо, острый, проницательный взгляд. Хм-м...Глаза карие. Прежде Карл никогда не обращал внимание на цвет его глаз. Он очень долго стоял перед фотографией, просто всматриваясь в эти глаза, стараясь что-нибудь прочитать в них. Единственная проблема заключалась в том, что глаза эти смотрели не на него, а в объектив.

В конце помещения открылась дверь.

– Эй, Карл!

Это он. Парень с фотографии. На сей раз без пиджака, но в белой рубашке и галстуке. Темно-синем галстуке. Улыбка все та же. Он казался ниже ростом, чем на фотографии. И... ба! У него все лицо покрыто гримом! Карл снова посмотрел на фотографию, на это идеально гладкое, красивое лицо. Возможно, оно кажется таким привлекательным из-за грима. Трудно сказать.

Джон протянул руку.

– Ну как, не заблудился по дороге сюда? Карл пожал руку.

– Да нет... Сразу нашел.

– Отметился в журнале?

– Да. Вроде все в порядке.

– Отлично. Тогда пошли. – С этими словами телеведущий Джон Баррет направился к двери, в которую только что вошел, и Карл последовал за ним. Секретарша наблюдала за ними и, поймав короткий взгляд Джона, нажатием кнопки открыла электронный замок двери. Они прошли по нескольким коридорам, несколько раз свернули и вошли в отдел новостей.