Короткая пауза.

– Длинные гудки, – доложила Дин. Щелчок.

– Алло?

«0'кей, – сказала себе Дин. – Теперь все зависит от тебя».

– Здравствуйте, это Шэннон?

– Нет, это ее соседка комнате.

– О... а Шэннон может подойти к телефону?

– Подождите минутку. – И девушка сказала в сторону: – Шэннон, это тебя.

– Алло? – послышался в трубке другой голос.

– Алло... Шэннон?

– Да, я.

– Шэннон, меня зовут Дин Брювер. Я мать четверых детей... Вернее, у меня было четверо детей, сейчас осталось только трое... – Дин поколебалась – словно новичок парашютист у открытой двери самолета перед первым прыжком. – Шэннон... я понимаю, вы меня не знаете, но... – Больше ей ничего не оставалось сказать, кроме Правды. Дин возвела глаза к Небу и заговорила: – Шэннон, у меня было четверо детей, но моя старшая дочь Энни, семнадцати лет, умерла после аборта, который ей сделали в Женском медицинском центре, – в той клинике на Кингсли – авеню. И я... – У Дин тряслись руки, и голос начал дрожать. – В общем, Энни умерла в мае. Двадцать шестого мая. И я не собираюсь...Алло, вы слушаете меня?

Молчание. Дин посмотрела на Макса и Лесли встревоженным взглядом.

– Шэннон?

Голос Шэннон прозвучал еле слышно:

– Где она умерла?

– В больнице.

Казалось, Дин попала в самую точку. Некоторое время Шэннон молчала, тяжело дыша в трубку. А потом проговорила:

– О Господи...

– Шэннон? Милая, вы еще слушаете меня?

– Извините, повторите, пожалуйста, ваше имя.

Дин Брювер. Моего мужа зовут Макс, а нашу дочь звали Энни.

– Миссис Брювер... что они сделали с ней?

– Ну...

– Она умерла от кровотечения?

– Нет. Они... полагаю, они слишком спешили. Они оставили в матке части зародыша и прорвали стенку матки. У Энни началось общее заражение крови, и она умерла.

Шэннон говорила сдавленным, прерывистым голосом. Вероятно, она плакала.

– Откуда вы узнали мой номер телефона?

Дин на миг замялась, но потом вспомнила слова Джона:

«Просто скажи ей Правду» и решила так и поступить.

– Шэннон, мы с мужем пытаемся выяснить, что произошло с Энни и кто виноват в случившемся, и два хороших человека с телевидения, с Шестого канала, помогают нам. Мы только вчера вечером достали подлинное заключение о вскрытии тела Энни, и это первое серьезное доказательство, которое мы получили. Сотрудники клиники отказываются разговаривать снами – они скрывают истинные факты.

– Шестой канал?

– Да, именно. Они знают, что в клинике творится что-то неладное, и помогают нам.

– Мне звонила некая Лесли Олбрайт несколько дней назад.

Дин заметила встревоженное выражение на лице Лесли, засомневавшейся в необходимости говорить правду и только правду, но она собиралась победить или умереть.

– Да. Лесли сейчас находится здесь – сидит рядом.

– Но... она говорила, что хочет сделать сюжет обо мне как о первой стипендиатке фонда Хиллари Слэйтер. На это Дин не нашлась что ответить.

– Может, вы хотите поговорить с ней? Шэннон заколебалась.

– Может, вы спросите ее лично, и она все объяснит вам?

– Хорошо.

Дин передала трубку Лесли.

– Здравствуйте. Это вы звонили мне?

– Да. Кажется, во вторник вечером. Мы говорили о том, что вы являетесь первым стипендиатом фонда Хиллари Слэйтер, и... в общем, я...

– Вы все еще хотите сделать сюжет?

Лесли встрепенулась.

– Э-э-э... Шэннон, я должна сказать вам... на самом деле в первую очередь я звонила не по этому делу, я просто...

– Я готова поговорить с вами. И я хочу поговорить и с другой женщиной тоже.

– С миссис Брювер?

– Да. Мне нужно время подумать, и я знаю, что должна поговорить с кем-то. Я не могу жить с этим... – Голос ее прервался от волнения. – Извините меня.

– Шэннон... – Лесли слышала, что девушка плачет, поэтому говорила очень мягко. – Я снова передам трубку миссис Брювер, хорошо? Она понимает ваши чувства лучше, чем кто-либо другой.

Лесли передала трубку Дин и прошептала:

– Она плачет.

У Дин было такое ощущение, будто она разговаривает с дочерью.

– Шэннон, я здесь. – Дин услышала плач девушки и сама залилась слезами. Не стесняйся, золотко, поплачь. Я обнимаю тебя, слышишь? Я крепко обнимаю тебя.

Они встретились и обнялись по-настоящему в центре университетского городка – под раскидистым дубом в очаровательном сквере с подстриженными лужайками, извилистыми дорожками, столетними деревьями и кирпичными оградами, разбитом на чуть холмистой местности. Со всех сторон сквер окружали кирпичные здания, построенные в девятнадцатом веке. Неподалеку плескался фонтан, где резвились бронзовые дельфины, выпуская вверх тонкие струйки воды, а там и сям на ровно подстриженной траве стояли скульптуры – бронзовые, мраморные и гранитные, словно огромные игрушки. Была суббота, теплый и ясный октябрьский день.

– Это мой муж Макс.

Макс протянул свою ручищу, и Шэннон сердечно пожала ее.

– Я поброжу тут немного, поглазею по сторонам, – сказал он, – а вы пока поговорите. Когда мы встретимся?

Они посмотрели на часы и договорились встретиться через час. Макс удалился – просто погулять по городку, посмотреть, чем таким интересным тут можно заняться.

Шэннон и Дин нашли скамейку в милом укромном уголке в зарослях кустарника, населенного крохотными щебечущими пташками. Они немного рассказали друг другу о себе и о своей, такой разной, жизни: Дин, выросшая в захолустном городишке, в семье убежденных баптистов, никогда не жила зажиточно и не стремилась сделать карьеру, но была счастлива судьбой жены сварщика и матери четверых детей; Шэннон, выросшая в состоятельной семье социально-активных пресвитерианцев и дружившая с детьми высокопоставленных лиц, в настоящее время усердно изучала юриспруденцию и экономику.

Потом они поговорили об Энни, которая была немногим моложе Шэннон к моменту своей смерти, – о юной девушке с блестящим будущим, обладавшей умом и волей для того, чтобы осуществить все свои мечты. Понять и оценить ее жизнь было легко. Но вот попытаться найти какой-то смысл в ее смерти и обстоятельствах, ее вызвавших, не представлялось возможным.

Потом Шэннон внезапно сказала:

– Пожалуйста, не вините меня. Дин страшно удивилась:

– Шэннон, за что я должна винить тебя?

Шэннон перевела взгляд вдаль, собираясь с мыслями и стараясь справиться с чувствами. Она заранее решила, что сегодня они должны служить ей, а не властвовать над ней.

– Насколько я понимаю, если бы я заговорила тогда, если бы что-нибудь рассказала, если бы в клинике провели расследование, Энни была бы жива сегодня. С самого дня смерти Хиллари я постоянно боялась, что такое может случиться еще с кем-нибудь, и когда вы позвонили... в общем, я поняла, что это случилось. И теперь мне придется жить с этим.

Девушка снова перевела взгляд на Дин; губы ее дрожали от волнения, глаза блестели от слез.

– Миссис Брювер, на меня оказывали страшное давление, вынуждая молчать. Поймите это, пожалуйста. И будучи человеком далеко не идеальным, не имея твердых убеждений к этому моменту своей жизни... я выбрала легкий путь – или путь, казавшийся мне легким. Так было с апреля, когда умерла Хиллари. Но я больше не могу так. Так просто больше не может продолжаться. Я очень много думала и пришла к заключению, что мне остается выбрать одно из двух. Я могу хранить молчание и умереть душой – просто прекратить свое существование как живой, чувствующий человек. Или я могу заговорить и, вероятно, погубить свое будущее, связанное с образованием.

Но... поскольку и в первом, и во втором случае мне грозит своего рода смерть, я решила предпочесть смерть второго рода. – Шэннон улыбнулась, осознав парадоксальность своих слов.

Потом она снова перевела взгляд вдаль. Просто ей было легче думать, говорить и сдерживать чувства, глядя на траву и желтеющие листья.

– Извините, что я избегаю смотреть вам в глаза. Мне сейчас очень стыдно.