– Ничего не поделаешь, издержки повышенных мер безопасности, – равнодушно сказал Равиль.

– Только без всяких там садистских штучек… – Кирилл Петрович брезгливо поморщился. – Кровожадность, Гриб – большой порок. Отведите господина Велтистова – пардон, Сатану – в сторону… подальше… Мне не хочется портить аппетит. У меня чересчур развито воображение. По-моему, мясо уже дошло…

Егор Павлович слушал и не верил своим ушам. Они разговаривали в его присутствии так, будто он был бессловесной скотиной, приготовленной на убой! И если совсем недавно егерь намеревался уйти с поляны мирно – пусть их, раз такая нынче жизнь пошла – то теперь своими словами эти живодеры разбудили в нем то, что в свое время побудило видавших виды зэков дать ему многозначительную кличку Сатана.

Он не стал ни упрашивать сохранить ему жизнь, ни напирать на такие понятие как человечность, совесть и прочие мудреные вещи. Егерь так долго ходил по острой, как лезвие бритвы, границе между светом и тьмой, что в конце концов перестал бояться очутиться в загробном мире раньше времени. Егор Павлович был законченным фаталистом, чего, на свое несчастье, не поняли его будущие палачи…

Неожиданно для всех егерь резко крутанулся на месте и в один миг очутился сбоку от Глеба, который, обманутый покорностью пленника, несколько утратил бдительность. Позвав свистом Грея, он коварной подножкой свалил своего стража на землю, и пока тот кувыркался, чтобы побыстрее встать на ноги – молодой парень и впрямь был обучен разным бойцовским премудростям – Егор Павлович схватил оброненный им карабин. Однако Глеб оказался побыстрее уже немолодого егеря. Когда он успел вытащить нож, Егор Павлович так и не заметил; серебристая рыбина выскочила из руки парня в тот момент, когда егерь нажимал на курок.

Нож вонзился в левое плечо. Егор Павлович поначалу даже не почувствовал боли, и только когда понял, что шустрый Глеб уже не встанет и быстро обернулся к остальным, ему показалось, что клинок провернулся в ране, вызвав при этом невыносимое жжение. Но егерю было не до такого, с его точки зрения, пустяка. Пока он возился с Глебом, действующие лица разыгравшейся трагедии вовсе не дремали. Гриб, несмотря на свою внушительную комплекцию, бежал, словно спринтер, к вертолету, где, похоже, находилось оружие, Кирилл Петрович, ошеломленный неожиданным поворотом событий, безуспешно пытался достать из кармана пиджака зацепившийся за подкладку пистолет, и лишь не потерявший рассудительность и хладнокровие Равиль ловко обнажил ствол, хранившийся, как Егор Павлович и предполагал, в наплечной кобуре. От немедленной смерти егеря спасло лишь то, что татарин – так определил его национальность егерь – на какоето время замешкался, расстегивая замок своей кожаной куртки.

Они нацелили оружие почти одновременно. Но ни тот, ни другой так и не успели нажать на спусковые крючки – из зарослей бесшумно выметнулся Грей и в великолепном прыжке опустился прямо Равилю на загривок. Татарин от неожиданности и боли вскрикнул и упал под тяжестью пса на землю, однако не растерялся и сделал попытку воспользоваться пистолетом, чтобы застрелить зверя, полосующего клыками его тело. Но обученный охоте на человека волкодав не дал ему ни малейшего шанса. Оставив попытки добраться до горла своей жертвы – мешал жесткий воротник куртки – Грей вонзил зубы в запястье руки с оружием. На этот раз Равиль испугался по настоящему. Уже не соображая, что он делает, татарин прижал к себе сломанную клыками пса правицу, свернулся в клубок и заорал благим матом.

Тем временем Гриб наконец достал из кабины вертолета автомат, а Кирилл Петрович справился с подкладкой и выхватил достаточно внушительную никелированную "дуру". Егор Павлович, весь во власти холодной, беспощадной ненависти, не стал изображать из себя законника и требовать, чтобы они бросили оружие и сдались на его милость. Впрочем, Гриб и не пошел бы на такой компромиссный вариант – для это нужно было иметь чуть больше мозгов, нежели в его узколобой башке, и поменьше злобы в черной душонке, покрашенной в такой цвет многочисленными "ходками" на зону, как давно уже понял Егор Павлович по наколкам битюга.

Егерь вогнал ему пулю точно в лоб. Затем он перевел ствол карабина в сторону Кирилла Петровича, который уже целился в него неверной, дрожащей рукой, и с каким-то садистским наслаждением нажал на спусковой крючок еще раз…

После схватки, перевязав рану, Егор Павлович долго сидел на земле, обхватив голову руками. Рядом крутился и Грей, который все-таки попробовал на зуб крепость шеи Равиля; татарин так и остался лежать в нелепой позе – скукожившись, будто ему было холодно. С горестным томлением в сердце егерь думал о том, что вот и пришла пора прощаться со своим единственным в этом мире родным и любимым домом – тайгой.

Егор Павлович был уверен, что смерть Кирилла Петровича и его подручных вряд ли свяжут с именем старшего егеря заказника. И то если разыщут поляну и вертолет – он почти не сомневался, что о своем маршруте босс не докладывал никому. Но Егор Павлович знал и другое: эта винтокрылая машина не первая и не последняя ласточка в заповедных местах. А сражаться с мельницами, как некий испанский рыцарь, книгу о котором он прочитал совсем недавно, старик уже не хотел.

Перетащив тела в кабину вертолета, Егор Павлович отошел на безопасное расстояние и, почти не целясь, расстрелял остаток обоймы в бак с горючим. Металлическая стрекоза взорвалась и загорелась ярким пламенем. Теперь он был абсолютно уверен, что никакой следопыт не определит истинную причину гибели Кирилла Петровича и компании…

Вечер застал его на взгорье. Егор Павлович Велтистов смотрел на уже поблекший солнечный диск, выщербленный снизу вершинами дальнего хребта. Да, решение принято – он уезжает. Навсегда. Где-то там, на западе, в призрачном оранжевом мареве, старика ждал Город. Возможно, его последнее в этой жизни пристанище…

Глава 27. Гуга

Он не любил заходить на Подкову, хотя по долгу службы ему приходилось шляться и по более гнусным местам. Барахолка, она и есть барахолка. Невероятный сплав патологической жадности, человеческого горя, жизненной неустроенности и жажды наживы. Торговля с рук и лотков, детище убогой демократии, приносила доход, помогала свести концы с концами, и в то же время развращала, обнажая перед наивными "совками" с виду благоухающее дно общественной формации под названием капитализм. Глупые бабочки в человеческом обличье слетались к растущим на дне цветам, чтобы вкусить их нектар, насытиться и зажить красивой жизнью, назойливо и каждодневно преподносимой обывателям в виде аппетитных женских попок на фоне ласкового южного моря, белоснежных яхт и экзотических растений голубым экраном наркотика под названием "телевизор", но не зная правил игры, в итоге попадали не в фиалковые кущи, а в вязкую субстанцию тропического цветка-людоеда. Некоторым удавалось вырваться из его цепких объятий, а коекто, вместе с надеждами на безоблачное будущее, терял честь, совесть и свою душу – нередко в прямом смысле.

Клевахин искал Гугу. Этот нищий здорово заинтересовал майора, после того, как он в конце концов разыскал его досье… в райвоенкомате! Настоящее имя Гуги было Родион Матвеевич Волков. И в свое время несчастный попрошайка служил в Афгане старшиной автороты. Служил на совесть – список боевых наград Гуги впечатлял. Однако, как узнал Клевахин в райсобесе, Волков никакими льготами, предназначенными для воинов-афганцев, не пользовался; и мало того – он даже пенсию по инвалидности не хотел получать.

Впрочем, этот факт у майора вызывал сильные сомнения. Скорее всего, полубезумный нищий просто был не в состоянии собрать кучу разнообразных бумажек, которые требовали совсем зажравшиеся чиновники пенсионного фонда с намертво приклеенными к стульям и креслам задницами. Для них подняться и помочь убогому и беспомощному человеку документально оформить причитающееся по закону пособие было равносильно восхождению на Эверест, куда нормальный человек в здравом уме не попрется ни под каким видом.