— Ты опять пил с придворным певцом. Нахватался слов.

— Добро, я коротко. Наместник привез все нужное по воздуху. Выстроил городок в долине. На отрогах сторожевые вышки. Крепость размечена, но пока не строится. Строится громадный храм: крыша полушарием на тридцати двух колоннах, и все это на высокой широкой насыпи, облицованной гранитными плитами…

— Теперь батюшка меня точно не отдаст. За этого не отдаст по вредности. За иного кого — чтобы этого на привязи держать… Что ж мне, до старости в девках вековать?… Чего скалишься? Отвечай!

— Хо-о-оть в берлогу к медведя-а-ам, лишь бы не у ба-а-атьки!

— Точно с Силеном пил. Пшел отсыпаться!

— Слушаюсь!

Алиенор прошлась по комнате туда и сюда. Креслица резные; вышивные ткани кругом; книги любимые — вся стена уставлена. Вели коней подать — подадут; пожелаешь — на охоту езжай; не то — подруг созови, кому хошь косточки перемой… Только где-то за коврами и дверями всегда три-четыре трезвых и настороженных воина из личной отцовской охраны. Один раз их обмануть вышло: не ждали от девчонки решительной выходки. Второй раз из дому не сбежишь. Слуг заменили. Ветер вон только пьяный и пролез — за пьяным следят меньше… Ну, зато в Урскун не зашлют. Ага, года три не зашлют. А потом наместник поймет, что обманули его.

Может, наместнику знак подать? Пластину от Пояса потереть или там огнем прижечь, не то крови каплю отжалеть на нее… Сам же говорил: магией-де найти можно.

А кто она — наместнику? Что он должен думать? Одна сбежала, вторая хвостиком махнула… Ладно бы еще, обнадежила его тогда — весной. Так ведь сама ж не захотела. Чтобы зря губу не раскатывал.

Если б хоть знать, что сейчас тот наместник делает…

Наместник храпел во сне. Ратин постоял над ним, пожалел будить. Решил — потом, когда седлать станем. Выскользнул в коридор и прошел к себе — снимать со стены тяжелые охотничьи копья.

Спарку снился сон; и в том сне он стоял на асфальтовой дорожке перед трубчатым ограждением; ограждение упиралось в панельную хрущевку. На углу пятиэтажки висел смазанный плакат о розыске: «Ушла из дома… Была одета… На вид 18 лет» — только с плаката улыбалась не Ирка, а княжна Алиенор.

На ограждении сидел Сергей и выговаривал, насупившись:

— Ты, Игнат, вроде бы и людей убивал, если не врешь. Если вообще этому сну верить… Как будто и городом правил. Только главного все равно не понял. Ты подумал, что на Земле бы медицинский центр построили. Держи жопу шире. Военные или гэбье подмяли бы все под себя, и конец на этом.

Игнат отступил на шаг и медленно-медленно осмотрел себя самого. Выдохнул:

— Мне, наверное, впервые в жизни по-настоящему хочется тебе врезать. Чтоб зубы лязгнули. Сам хоть понял, что сказал? Если ты и правда живешь в таком мире… Зачем же ты дом строишь? Ведь его у тебя могут отобрать одним росчерком пера, с землей вместе! Если ты не веришь совсем ни во что хорошее… зачем живешь? Из такого мира надо бежать куда угодно. В сказку, в виртуал, даже в рай! Зачем мечтать, нахрена планы строить, если завтра конец света?

Сергей криво ухмыльнулся:

— А я не приду. Объявят конец света, а я скажу: хрен вам в шестиугольной баночке! Без меня.

Игнат ухмыльнулся. Тоже криво и тоже против души:

— Ты вот меня в наивности обвинил. А сам ждешь, что конец света будет объявлен заранее.

Ветер гнал по улице желтый сухой лист; маслянисто-черные голые ветки раскачивались под грязно-белым кругом спутниковой антенны. Антенна торчала аккурат посередине серого полотна пятиэтажки — белое самурайское солнце на сером… небе? Теплый летний сон растаял, осень свалилась неожиданно и отовсюду.

— Я хотя бы знаю, что он будет. Что он может быть в любой миг.

— «Будь осторожен, следи за собой», ага?

Сергей поежился, вынул из карманов перчатки с протертыми пальцами. Кивнул полуутвердительно:

— Ты до сих пор Цоя помнишь.

— Да уж не «Ласковый лай»… тьфу, май.

— Июнь, июль, август…

— Не-е, все-таки это писатели!

Опять две улыбки. На полградуса теплее прежних. Во сне окончательно победил ноябрь: деревья сделались серыми, а палая листва черно-рыжей, серо-сиреневой. Проводник опустил глаза:

— Виноват. Погорячился. Не вздумай там и правда… уходить.

Сергей зябко передернулся. Стряхнул первые снежинки с рукава. Пожал плечами:

— Нэ гарачыс, дарагой. Нэ нада, — и прибавил серьезно:

— Наш мир ужасен только по меркам вашего.

— Ваш… мир?!! Нашего?! А я не на Земле родился, что ли?!!

— Окстись, чадо, а то паникадилом огрею. Какой же ты после всего этого — наш?!!!

— Наше время, Спарк. Подымайся! — атаман стучит в подошву рукояткой ножа. Игнат садится на спальнике, протирает глаза. Костер едва тлеет: слабый жар от вчерашних углей, зато ни дыма, ни треска.

Отроги хребта расходятся широко, и сейчас в этом растворе поднимается красное солнце. Рикард зевает во все горло. Ратин чистит нового коня: могучего и страшного даже на вид ардавира редкой золотистой масти. Майс заливисто храпит справа от наместника, и тот беззлобно тянет соседа за нос:

— Вставай, вояка. Пора.

Перелесок молчит. Утренняя серая дымка. Зверье уходит за перевалы. Целое лето охотники прочесывали округу в поисках мяса. Иногда встречали таких же, как они. Однажды — разбойников. И семь то ли восемь раз — княжеских лазутчиков. Их интерес к распадку Рикард Олаус считывал чуть не за пять шагов. Не помогало искусное перевоплощение в смолокуров, охотников или лесорубов.

Вот с первыми лучами затенькали птицы. Клесты, вполне привычного вида синицы. Серые, как окружающий кустарник, земянки. Далеко справа — у болотины — провыл водяной бычок. Обычно они к зиме улетают. А здесь, наверное, теплый распадок.

Спарк поднялся, растер лицо и уши. Майс проснулся тоже. Усатый маг присел у костра, выплеснул из фляжки в котелок знакомый едкий состав. Добавил воды из бурдюка. Теперь уж все проснутся: запах крепче кофейного, а по едкости — куда там перцу. Вон, даже кони зафыркали.

Перекусили вчерашним мясом. Спарк легонько пожалел о съеденных пирогах. После завтрака разделились: Майс и Ратин повели вьючных лошадей с несколькими полутушами в лагерь. Наместник и Олаус заседлали своих, свернули спальники, и шагом поехали к следующему перелеску, где рассчитывали встретить остановившихся на желудях кабанов. Нападать на стадо верхом они не собирались; а вот засесть Рикарду высоко в ветвях, изготовив тугой лук, и чтоб Спарк с противоположной стороны пошумел, помахал факелом, погнал зверя под выстрел — глядишь, пятьшесть жирных осенних поросят попадет в коптильню.

До перелеска оставался еще изрядный кусок. Охотники ехали почти в открытую, и даже позволяли себе негромко переброситься парой слов.

— А не боишься, что останешься там? — вдруг спросил Рикард.

— В ежевичнике? — тихо уточнил наместник, — Конь, думаешь, оступится, или кабан затопчет?

Олаус помотал головой:

— Нет. Смотри: пустит тебя госпожа к Земле, а потом ворота закроет, и ты там останешься. А мы здесь.

Игнат помолчал. Тут никто ничего не мог поделать. Как Висенна пожелает, так оно и будет. Поежился:

— Думаю, к середине зимы, надо за девушкой ехать. Поможешь?

Рикард внезапно натянул поводья, и Спарк встревоженно рванул меч из ножен, обшаривая глазами серую полоску леса далеко впереди.

— Ратина с собой брать не надо, — твердо сказал усатый маг. — Не хочу, чтобы между вами стояла женщина.

Наместник вздохнул. Если б тогда северо-восточному Судье не перебили ребра урскунским лезвием… Сватался ведь — да за покалеченного не отдали.

— К весне храм будет готов, — произнес Игнат, поднимая лицо в сиренево-золотое небо.

— Ты бы хотел сохранить все, — кивнул Рикард, — И город, и друга, и княжну.

— Думаешь, любит?

— Атаман — безусловно.

Спарк убрал клинок и снова двинул коня шагом. Рикард поехал следом.

— А девушка?