– Семья Стерлингов, Экстельмы. Настоящая голубая… – Когда ничто другое не помогало, такого рода молитва оставалась единственным средством вернуть достопочтенного Николаса туда, откуда он начал блуждать по своей памяти. Он произнес эти слова и подождал, пока они произведут желаемое действие. «Настоящие американцы. Одни только настоящие американцы».

Неожиданно Пейн ткнул пером в чернильницу, и жучок, лежавший рядом с ней, вздрогнул раз-другой, потом замер, медленно сложив лапки. Пейн наблюдал за этим представлением, пытаясь вспомнить, где он видел это насекомое раньше, потом принялся писать:

«Джини! Надеюсь, ты и дети здоровы», – начал он сочинять письмо.

«Похоже, они становятся настоящими путешественниками. Надеюсь, жизнь на море идет мирно и дружно, идет всем на пользу. Для излечения зол, терзающих этот мир, нет средства лучше, чем пригоршня соленой воды. Ты, возможно, не помнишь дом бабушки в Мэне или как ты с твоим братом Ники любила прыгать через эти холодные, соленые волны…

Нет, не об этом нужно писать, получается какая-то ностальгическая каша, а Пейну хотелось писать веселые приподнятые слова. «Не нужно, чтобы хорошенькая головка Джини была забита… ничем не была забита… Ее отец обо всем позаботится. Ну, конечно, когда все это закончится, ее жизнь станет еще лучше, наверняка! Вот увидите!» Достопочтенный Николас улыбнулся своим мыслям и снова взялся за перо.

«Обязательно следи, чтобы воду как следует кипятили, Джини. Ведь ты не хочешь подцепить желудочное заболевание, а я прекрасно знаю, какими невнимательными бывают эти няньки. Особенно это опасно для детей в возрасте Поля.

И, Джини, когда попадешь в Аден (или в места по пути в Занзибар, если Джордж решит немного пострелять в доброй старой Британской Восточной Африке), обязательно спроси, не помнит ли кто-нибудь сотрудников лорда Эрлиха (главным помощником у него был Реннелл Родд). Твой старый папочка в свое время был фигурой в тех местах. Задолго до тебя, моя дорогая. Кто знает, может, остался один-другой старожил, который поможет тебе хорошо провести время.

Просто упомяни мое имя – можешь сказать, что я был в Алексе (для непосвященных, в Александрии). Но, ради Бога, если встретишь Буффи Туркотта, не слушай его историй.

И не забудь про воду. Желудочные заболевания, какая-нибудь папатача – дело опасное, но вот холера там эндемична. Даже постоянное эпидемическое заболевание там. Не знаю, как набирает питьевую воду «Альседо», но ты, пожалуйста, поберегись. Я не хочу, чтобы с моей любимой дочкой могло что-нибудь случиться…»

Пейн оторвался от письма. «Что еще я хотел написать ей? – задумался он. – Она знает про солнце… солнечный удар?.. Нет, не то… Айвард?.. Планы встретить яхту в Сараваке и устроить большой праздник в Кучинге?..»

Пейн уставился на острые лучи солнца, проникавшие в комнату через прорези жалюзи. Он пробовал думать, но мысль работала со скоростью застывающего желе.

– О Боже мой! – внезапно вскричал он. – Ленч с генералом Вудсом!

Пейн втиснулся поглубже в кресло, но тут же попытался выбраться из него.

– Риджуэй! – закричал он. – Риджуэй! Вы забыли напомнить мне о времени. Риджуэй, черт вас побери!

Риджуэй появился в дверях, как всегда спокойный и неторопливый. Волосы у него остались все того же бледного цвета, и весь он походил на маринованную желтую тыкву.

– Сэр, – сказал он как ни в чем не бывало.

– Вы не сказали мне, сколько сейчас времени! – Пейн изо всех сил старался высвободиться из кресла, которое не хотело выпускать его из своих неподвижных объятий. – Разве это не ваша обязанность здесь?..

– Но, сэр… – стал урезонивать его Риджуэй. – Сейчас только без двадцати час. Вам нужно быть там не раньше половины второго.

Риджуэй самодовольно надул губы.

Пейн почувствовал, как у него побагровело лицо.

– Я и без вас знаю, во сколько я там должен быть, Риджуэй! – задыхающимся голосом закричал Пейн. – Я знаю, во сколько ленч.

Пейн вдруг с силой выдохнул воздух и рывком встал, с вызовом глядя на своего секретаря и отчаянно пытаясь отделаться от кресла, продолжавшего цепляться за его ноги. Пейн посмотрел вниз, лягнул кресло ногой, и оно отлетело в сторону.

– И вот еще что, Риджуэй, – ровным голосом продолжал Пейн, расправляя жилет и часовую цепочку, – присмотрите за тем, чтобы в этой комнате прибрали, пока я в штаб-квартире. Не терплю… не терплю… Да вы сами посмотрите, молодой человек… повсюду насекомые… – Кончиком пера Пейн ковырнул мертвого жука. – Столько паразитов! Ничего подобного не допускали в Алексе! Ничего! Там у меня были настоящие сотрудники!

До ленча с Николасом Пейном генерал Вудс провел утро, инспектируя свои войска в форте Мак-Кинли на окраине Манилы. На рассвете возникла проблема с одним из членов племени моро, который сделался, как называлось это у местного населения, juramentado.[28] Как будто сорвавшись с цепи, он в одиночку напал на группу американских солдат, и остановила его только пуля из револьвера крупного калибра, перебившая ему шею. Он уже приблизился к солдатам ярдов на двадцать пять, и в нем нашли столько дырок, что трудно было понять, как он вообще мог пробежать последние несколько футов.

«Один из бойцов Агинальдо, – подумал Вудс, обдумывая инцидент, пока ординарец раскладывал чистую парадную форму, которой требовал официальный ленч. Филиппинская проблема была очень сложной со всех точек зрения. Генерал Эмилио Агинальдо одно время был надежным союзником среди местного населения, или так информировали Вудса, когда он принимал здесь командование. Агинальдо получал оружие для борьбы с испанцами от самого великого адмирала Дьюи, но это было задолго до того, как Дьюи разгромил испанский флот и успешно «освободил» Манилу для ее мудрых американских дядюшек.

Прошло немного времени, и Агинальдо разочаровался в своих благодетелях. Это кончилось тем, что он поднял мятеж. После того как в марте 1901 года американцы захватили Агинальдо в плен, его сторонники ушли в горы, откуда повели партизанскую войну и вызывали инциденты, подобные сегодняшнему.

«Juramentado», – повторял про себя Вудс, повернувшись к ординарцу, чтобы тот помог ему справиться с нелегкой задачей и застегнуть пуговицы на мундире. Он терпеть не мог эти парадные штучки и чувствовал, что голова у него сейчас лопнет, как воздушный шарик. – Я докончу сам, – коротко бросил он ординарцу. А потом, это нужно же, чтобы добавить горчицы к этому и без того скверному утру, приданный его штабу военный историк потребовал сделать фотографию мятежника вместе с «храбрыми мальчиками, уложившими его». Генерала поразило ликование солдат. Он смотрел на раздувающийся на солнце труп и думал: «К чему идет этот мир? Американские солдаты радуются и злорадствуют по поводу смерти несчастного обманутого негодяя, а его сообщники скрываются в горах, призывая своих богов стереть нас с лица земли».

Как правило, Вудс не задавал себе вопросов относительно принимавшихся правительством решений. Он не задавал вопросов, что заставило Агинальдо повернуть оружие против своих наставников. Он был солдатом и должен был выполнять приказы. Но понимал, что если не поспешить с поимкой мятежников, известие о подвигах этого человека существенно затруднит их положение. Поэтому генерал Вудс завершил сегодняшний смотр похвалой солдат и призывом «настрелять побольше этих мерзких моро». Потом он вскочил в седло и поскакал в штаб, чтобы вовремя облачиться в ставший узким для него мундир.

«Нашли время для официальных приемов!» Генерал не поверил своим ушам, когда ему порекомендовали – кто-то из приближения Тафта – принять старого Пейна: «Было бы очень к месту». «Очень к месту» оказать гостеприимство человеку, чье появление в Маниле не имело никакого отношения к административным или военным вопросам и целиком и полностью отвечало интересам бизнеса!