Смогли бы они приносить друг другу радость и облегчение?
«Чему меня учили? – вспоминала Юджиния. Как отличить настоящий хрусталь, хорошие кружева, какой уголок визитки загибать, как перевести разговор на другую тему. Меня воспитывали, готовя к роли жены и хозяйки дома, как других людей обучают для работы в дипломатическом корпусе. Меня учили французскому, обрывкам классического искусства и умению узнавать отдельные музыкальные произведения. Все очень поверхностно. Чувства – эти отвратительные стороны жизни – должны оставаться в стороне».
Но в запахе бабушкиных глициний было нечто такое, что возвращалось к ней, что-то непреодолимое и трагичное, как привидение. Юджиния ясно видела себя: она в белом переднике и высоких на пуговицах черных ботинках, которые носят почти взрослые девочки. Сидит в бельведере, делая вид, что читает «Лорну Доон», а сердце ее витает среди свисающих кистями цветов, которые полностью закрывали узловатые стебли и решетчатые стены и низвергались вниз с самой крыши. Бельведер напоминал ей рисунок, который она где-то видела. Это была японская акварель, изображавшая женщину с лунообразным лицом. Женщина расстилала на полу красиво расшитые одежды и ждала своего далекого любовника.
– Ты где, Юджиния?
– М-м-м-м? – не задумываясь, ответила Юджиния. Она узнала голос Джеймса, но никак не могла сообразить, что он делает в бабушкином саду.
– Ты, наверное, сейчас за сотни миль отсюда.
Вот Браун говорит негромко. Он наклонился к ней, и Юджиния неожиданно испугалась, что этот жест заметят и неверно истолкуют. «Я все же ученица своей бабушки», – подумала Юджиния, выпрямляясь в кресле и прикладывая руку к полям шляпы, чтобы посмотреть на солнце. Здесь сидела респектабельная филадельфийка.
– Я не так уж больна, – проговорила она. – Нет нужды ко мне наклоняться. Хватит меня баловать, я уже могу без этого обходиться.
Сказав это, Юджиния рассмеялась. Получилось очень вежливо. Она дала понять: мы только знакомые, двое людей, которые встретились случайно.
– Ты в первый раз поднялась на палубу после того, как мы вышли в море.
«И в первый раз я вижу тебя одну», – этой фразы Браун не добавил. Он понимал, что это было бы неосторожно. Кетито, казалось, осталось за тридевять земель и тысячу лет назад. Браун принял пристойную светскую позу, подняв подбородок и вытянув руки по бокам.
«Я вспоминала запах глициний, – хотелось ответить Юджинии. – Я была в бабушкином саду, держала в руке книгу, но не читала, а так, грезила. Знаешь, как бывает с подростками-девочками, и меня обуревали желания».
Но за этими сбивчивыми словами потянулись другие воспоминания: медные жалюзи на окнах в кетито и первые лучи солнца, скользнувшие по их пыльным планкам. «К этому времени я всегда была уже в одиночестве, – вспомнилось Юджинии. – Я проводила рукой по пустым простыням в тщетной надежде, что Джеймс еще там. В эту игру я играла, смотря на зеленые с коричневым жалюзи и наблюдая, как становятся ярче проникающие сквозь них солнечные лучи. Солнце напоминало армию на марше: от него невозможно было отвести глаза».
– Африка, кажется, была так давно, – вместо этого произнесла Юджиния. – Как будто мы там вовсе и не останавливались, – очень тихо добавила она. – Как будто мы на Средиземном море или в Атлантике. Океаны начинают походить один на другой, правда?
Юджиния перевела глаза на воду – волны, как толпа людей в базарный день, собравшихся хорошо провести время: там ущипнешь, тут сорвешь поцелуй, побарахтаешься в сене, посмеешься.
– Волны выглядят так, будто им очень весело, – наконец прошептала Юджиния.
Браун прижимал руки к бокам, но это стоило ему больших усилий. Подушка, баюкающая голову Юджинии, выбившаяся из-под шляпы прядь ее волос, подставленное солнцу плечико, свободно сложенные на коленях пальцы – все это манило к себе, как золото. Решительным движением Браун сложил руки за спиной.
Заметив этот жест, Юджиния от всего сердца рассмеялась и позволила посмотреть ему в глаза. Вернее, не то, чтобы позволила. Решение и импульс возникли одновременно, и она не знала, что было раньше.
«Я скучала по тебе, – хотелось сказать Юджинии. – Я хочу, чтобы ты был со мной».
По счастливой случайности она не произнесла этих слов, потому что в этот момент к ним подошел Джордж. Он уже некоторое время наблюдал за женой и молодым лейтенантом, и хотя не находил в поведении Брауна ничего предосудительного, все равно это ему решительно не нравилось. «Околачивается, понимаете, – так сказал бы Джордж сейчас о Брауне. – Назойливый тип. Не дает Юджинии ни минуты покоя. Не его собачье дело, как она себя чувствует. Я признателен ему и все такое за его своевременную помощь в Африке, но сколько можно. Нужно дать Джини возможность самой прийти в себя».
– Я вижу, ты захватила с собой на палубу мой маленький презент. Надеюсь, он тебе нравится.
Джордж потрогал книжку, лежавшую рядом с ее дневником. Он старался держаться самоуверенно и браво, но рядом с Брауном выглядел каким-то фигляром.
– Ах, Джордж! А я тебя и не видела! – притворно засмеялась Юджиния, чтобы не показать своего смущения. – Да, да. Мне нравится.
Она солгала. «Рассказ об африканской ферме» вызывал у нее отвращение, как и девица Линал, и Уальдо с его религиозным горением, и проклятые немцы, и то, как они издевались над своими детьми. По правде говоря, Юджиния не смогла бы сказать о книге ничего положительного. «Мы ведем свою борьбу в одиночку – ты свою, я свою». Эта строчка из книги запомнилась. Не очень-то удачная цитата для завязывания разговора.
– Ну что же, посмотрим, что мы тут имеем. Джордж взял в руки синий с золотом томик.
– Должен признаться, я еще не смотрел ее. Удалось отыскать этот экземпляр только перед самым отходом из Момбасы.
Джордж довольно хохотнул. Он был доволен собой, погодой, женой, такой нежной, как весенний ягненок.
– Обегали всю Момбасу, чтобы найти автора, авторшу, если быть точным. Не в обиду слабому полу будет сказано.
Джорджу очень хотелось, чтобы Браун понял намек и скрылся. Какая наглость торчать здесь совсем рядом! Должны же муж с женой иметь право на уединение. Дни сафари, когда все было просто и никаких условностей, давно позади. Пора вернуться к благовоспитанности цивилизованного общества. Браун пусть отправляется к себе подобным.
– Так, посмотрим…
Джордж откашлялся и начал листать книжку. У Юджинии появилось опасение, что он вознамерится прочитать всю ее вслух. Он повернул страницы к свету, как будто вчитывался в строки, потом отвел ее в сторону, словно ожидая вдохновения. Казалось, от гордости он того и гляди лопнет.
– Значит так, возьмем этот кусочек: «…Я не очень-то тороплюсь класть голову под сапог первого попавшегося мужика и совершенно не в восторге от детского ора…»
Джордж остановился на полуслове. Воцарилась такая тишина, что можно было подумать, будто корабль потерял скорость.
– Да, понимаю… – наконец произнес Джордж, затем очень осторожно закрыл книгу и продолжал держать в руках, не зная, как поступить со своим подарком. – Да… несколько того, – продолжил Джордж с явной неловкостью в голосе, – …тяжеловато. Ты не находишь, Джини? Я хочу сказать, что вся… вся она… – Джордж попытался изобразить непринужденный смех. – Ну, знаешь, я бы не стал покупать тебе эту книжку, если бы знал, что она такая… разлагающая… И, конечно же… конечно же, – Джордж запутался в словах. Он старался не смотреть на жену. Я имею в виду, что… ну, орущие дети и все такое, Юджиния… Я подразумеваю… У меня и в мыслях не было ставить под сомнение тебя как мать…
Это уже был удар против правил, и Юджиния от возмущения чуть было не задохнулась. Можно быть замужем, можно думать о муже, что он болван и грубая дубина, поняла она. Можно быть к нему такой же равнодушной и жить с ним, как с совершенно чужим человеком и разговаривать на разных языках. Но факт останется фактом, вы состоите в браке. И знаете друг друга, как свои пять пальцев.
«Нужно говорить, – сказала себе Юджиния, – нужно произнести какую-нибудь нейтральную, ничего не значащую фразу»… Но не могла выдавить из себя ни единого слова.