И все же… все же…
Не то чтобы я этих угроз боюсь…
Хотя боюсь. Чего уж там, боюсь…
Страх этот противный, противненький. Но с прошлого мая, когда меня стали стращать, призывая не быть дурой, к страхам я успела привыкнуть. Напротив, без страха уже как-то не по себе. Чего это мне так спокойненько? Неспроста это мне так хорошо… Адреналинчику, что ли, не хватает.
Не страх меня тревожит, а то, что мой страх на нерожденной девочке отразиться может, ее психику испоганить. И то, что страх этот, как магнит, вытаскивает наружу огромное количество тщательно запрятанных глубоко внутри меня собственных моих комплексов и фобий…
Например, что я буду делать со своей девочкой? Сорок мне уже, через месяц после девочкиного рождения будет сорок один. Это с Димкой, еще не зная, что к чему, я могла в тогдашние свои девятнадцать лет броситься в материнство бездумно и отчаянно, как с волнореза в воду вниз головой, и понять, что вода ледяная, уже нырнув, когда хочешь не хочешь, а не остается ничего, кроме как до берега доплыть. И, не прощая Никиту за то его давнее предательство, оставаясь одна с маленьким сыном на руках, я тоже исключительно по собственной дурости, по незнанию, насколько тяжело достанется мне эта жизнь, бросилась в нее вниз головой. Теперь, единожды выплыв, бросаться страшнее…
И дело не в деньгах, которых не было у меня в ту пору, когда я одна осталась с маленьким сыном, и которые есть теперь. Деньги, как показывает опыт моего друга, недавнего олигарха Алексея Оленева, это очень странный предмет – он если есть, то его сразу нет.
Дело в другом. Я знаю, что без этой девочки мне теперь не жить. Но и как я буду жить с девочкой, я пока не знаю. Хватит ли сил? В мои сорок хватит ли сил и полноты ощущения жизни, чтобы девочку мою вырастить и жизнью этой наполнить? Иначе зачем ей вместо мамы старая засохшая карга, которой к тому же отчего-то сегодня весь день то жарко, то холодно? Не была б беременная, решила бы, что ранний климакс настал.
Но климакса нет. Но и того, что обычно предшествует климаксу, а именно – нормальной сексуальной жизни тоже нет. Какая сексуальная жизнь может быть у женщины на восьмом месяце беременности, у которой нет ни мужа, ни любовника!
Бог меня покарал слишком ранней и слишком счастливой любовью. Своего мужчину женщины ищут годами, десятками более или менее удачных опытов. Я нашла Никиту с первой попытки в шестнадцать лет, а потом только и делала, что его теряла. После его отъезда в Америку еще пыталась найти ему замену. Безуспешно, но пыталась. Редкие случайные и неслучайные опыты любви, в которой и любви-то не было, так, одна неизбежность, спасали от гормонального бунта, но не могли даже на тысячную долю сравниться с тем, что было между мной и Никитой. После его гибели я и пытаться переспать ни с кем не пробовала. И даже не потому, что оказалась беременной. Просто то, что случилось между нами в три коротких дня прошлым летом, было настолько несопоставимо со всеми прочими любовными недоразумениями, что недоразумений больше не хотелось. Представить себя в постели с другим мужчиной я больше не могла. Но и как любая вполне нормальная женщина, без постели не могла. И что делать, я понятия не имела…
В довершение всех несчастий оказалось, что и на восьмом беременности ужасно хочется секса. Я и не помнила, чтобы в мою первую беременность со мной было хоть что-то подобное. Тогда у нас с мужем была нормальная жизнь, которую время от времени, угрожая выкидышем и опасностью для плода, пытались категорически запретить монстроподобные тетки из женской консультации. Тетки от подобных запретов кайф ловили. У них на лице написана собственная сексуальная неудовлетворенность и желание отомстить всем и каждой, у кого было иначе.
По юной глупости и трепетному отношению к грядущему материнству я тогда намеревалась следовать строжайшим врачебным запретам, да с Никитой разве можно было подобной глупости следовать. Недели две мы всячески изощрялись, старательно заменяя запрещенные действия их многочисленными вариациями, пока не поняли, что от наших творческих экспериментов выкидыш может случиться куда быстрее, чем от нормальной любви. И любили друг друга до самых родов и буквально через несколько дней после выписки из роддома, благо Димка родился так естественно и легко, что никаких препятствий для этого не было.
Все происходящее казалось в ту пору настольно нормальным, что мне и в голову не приходило думать, как обходиться без этого. После в безмужней своей жизни я научилась обходиться без такой любви, тщательно заменяя ее случайными суррогатами и подавляя желание бесконечной работой. Чем можно заменить нормальное желание теперь, я понятия не имела… А заменять чем-то надо, иначе в итоге моей девочке может достаться не нормальная мама, а от собственной неудовлетворенности съехавшая с умственных орбит тетка. Но как заменить, когда заменить для меня Никиту невозможно? Кем? И как?
Ладно, будем переживать все неприятности по мере поступления. Тем более что раскалившаяся от подогревов думская «Ауди» уже подруливала к Маринкиному дому. Приехали.
В Маринкиной квартире вся жизнь клубилась не вокруг чудесным образом спасшегося Игорька, который, утомившись, заснул прямо в кресле, и не вокруг его переволновавшихся мамы и бабушки, и даже не вокруг случайно забредшего в гости недавнего олигарха. Жизнь в этой квартире, как всегда, клубилась вокруг единственного центра притяжения. Пупом земли здесь в любое время был Маринкин муж Макс. Уверенная, решительная и деловая в своем гинекологическом центре, дома Маринка таяла и мокрым пятном растекалась вокруг Макса, которого, по рассказам Ланы, она слишком долго завоевывала. И завоевала. Было бы что завоевывать…
Завоевание это сидело теперь в стильно, явно Маринкиными усилиями и стараниями отремонтированной кухне-гостиной и, разливая по стопкам явно не первую порцию виски, рассказывало бородатый анекдот:
– Иудеи сорок лет ходили по пустыне. Дошли наконец до Красного моря. Стоят на берегу и не знают, как море перейти. Рядом появляется политтехнолог и говорит: «Ударь посохом по морю, море и расступится!» – «А если не расступится?» – сомневается апостол Павел. «Расступится – не расступится, не знаю, но главу в Ветхом Завете гарантирую!»
Из чего следовало, что не первый час, пока мы даже с мигалками пробирались по занесенной снегом и забитой пробками столице, речь здесь шла не о потерянном и чудесным образом обретенном сыне, а снова о Максе любимом. И о его любимом коньке – политтехнологии. Коньке некогда резвом, но нынче все чаще вынужденном тащить свою пиар-телегу по ставшей наклонной плоскостью вертикали власти, что превратило бедное животное в доходягу, готового в любой момент испустить дух.
Прямые губернаторские и прочие выборы – главную конягину кормушку – вот-вот должны были прикрыть, и Макс теперь явно желал заполучить себе в клиенты пусть и бывшего, но все-таки олигарха.
– Ты не понимаешь! – восклицал политтехнолог, успевший в мое отсутствие перейти с Оленевым на «ты». – Ты не понимаешь, что может сделать хороший политтехнолог! Все! Он может все! Все! Абсолютно. И так было во все века! Думаешь, политтехнологии – изобретение последнего времени?
Лешка ничего о политтехнологии не думал, а если и думал, то обсуждать это с Максом не собирался. Но Максу собеседник и не требовался. Ему требовался потребитель его словесной лавины.
– У каждого великого правителя – от фараонов и наполеонов до нынешних президентов – свои великие политтехнологи. Их основная миссия – легендировать, создавать легенды, сказки, которые внедрять в сознание масс. Каждый великий правитель – это легенда, созданная его легендатором!
– И Клеопатра легенда? – осторожно поинтересовалась у собственного мужа Маринка.
– Клеопатра в первую очередь легенда! Кто знает наверняка, хороша была та баба или так себе. А ночи ее ценой жизни покупали! Что, другую бабу, чтобы потрахаться, найти не могли?! Могли, уверяю вас, и получше, чем та Клеопатра! И кто как не политтехнолог мог так взвинтить цену на обычный секс!