Идею создания станции на базе орбитального модуля Челомея первым высказал Феоктистов. На нашем заводе не изготавливались крупногабаритные космические аппараты, и он предложил использовать корпус аппарата, созданный в организации Челомея, и разработать для него бортовые системы силами нашей кооперации. Предложение было представлено министру общего машиностроения Афанасьеву. Тот оказался в очень трудном положении. С одной стороны, он понимал, что наша кооперация обладает большим опытом и сможет создать станцию быстрее. С другой стороны, было очевидно, что при таком решении Челомей лишится надежды стать лидером на новом этапе космических работ и будет категорически возражать. О дружеском сотрудничестве Мишина с Челомеем речи быть не могло. В то время между руководителями крупных оборонных предприятий была сильнейшая конкуренция за получение приоритета у руководства страны. Приоритета во всем: в деньгах, в создании кооперации, в наградах для организации и так далее. Каждый главный конструктор имел своих покровителей в Центральном Комитете. Для министра вступить в конфликт с главным конструктором означало испортить отношения с кем-то на самом верху. Это было рискованно. После долгих раздумий Афанасьев решил принять наше предложение. Он вел очень сложные переговоры с Челомеем и с руководством страны и в конце концов добился решения вопроса в нашу пользу.

Афанасьев как министр был очень решительным и смелым. Жизнь его закалила. Во времена Хрущева он занимал пост Председателя Совнархоза Российской Федерации, по существу премьер-министра России. А тогда спрос с таких руководителей был несопоставимо больший, чем сейчас. И многое ему пришлось пережить. Как-то я оказался рядом с ним на одном из партийных съездов, и, когда с трибуны заговорили о Кузбассе, он рассказал мне об одном из эпизодов своей жизни, связанном с этим регионом. Я часто вспоминаю этот рассказ, когда смотрю на сытые и самодовольные физиономии сегодняшних руководителей.

Была на редкость суровая зима. Россия, как никогда, нуждалась в бесперебойном снабжении топливом. И вдруг на одной из крупнейших шахт Кузбасса произошла авария и прекратилась поставка угля. Афанасьеву доложили об этом. Он дал указание местному руководству принять срочные меры по проведению ремонта, и сам вылетел на место. О прекращении поставок угля стало известно Хрущеву. Тот пришел в ярость и начал звонить Афанасьеву, но его в Москве уже не было. Потребовал, чтобы он доложил сразу после прибытия на шахту.

Когда Афанасьев со своими людьми прилетел в Кузбасс, там был тридцатиградусный мороз с ветром и непроходимыми снежными заносами. До шахты пришлось добираться на военном вездеходе, а последние десятки метров - передвигаться на четвереньках. Колючий снег набивался в рукава и обжигал лицо. Добравшись наконец до места аварии, они увидели ужасную картину. Падающие сверху смерзшиеся угольные глыбы разбили все: и створки загрузочного бункера, и вагон, стоящий под загрузкой, и рельсовый путь. Ни одна из организаций за ремонт при таком морозе не бралась. Местные руководители не знали, что делать. Афанасьев стал разговаривать с рабочими и от них узнал, что в округе есть бригада шабашников, в основном из бывших заключенных, которая хорошо работает, но очень дорого берет и обязательно требует спирт. В то время руководителю высокого ранга связываться с шабашниками, платить больше, чем предусматривалось по норме, да еще давать спирт - было абсолютно недопустимо. Это, по меньшей мере, могло стоить должности. Но оставлять шахту бездействующей в такое время тоже было нельзя. И Афанасьев, вопреки всем канонам, разыскал бригаду, уговорил ее взяться за работу и вместе с ней в этот лютый мороз находился на шахте до тех пор, пока не закончился ремонт. И только когда отгрузка угля наладилась, полностью рассчитался с рабочими и вернулся в Москву. Он доложил Хрущеву, что работа на шахте восстановлена, но, конечно, не рассказал о том, через какие трудности пришлось пройти. Наверное, здоровья и нервов эта история стоила ему немало. И подобных случаев в жизни нашего министра было более чем достаточно. Они и формировали его характер.

У меня с полетом первой станции было связано много ожиданий. Вскоре после того, как решение о станции было принято, руководитель испытательного комплекса нашего предприятия Яков Исаевич Трегуб сказал, что будет добиваться включения меня и Николая Рукавишникова в состав первого экипажа, и рекомендовал нам максимально приобщаться к работам, связанным с созданием станции и ее подготовкой к полету. Трегуб был заместителем Мишина, отвечал за наземные испытания космических аппаратов, за техническую подготовку экипажей и управление полетами. Его мнение значило очень много. Если он так был настроен, следовательно, у нас появлялся шанс. Да еще какой! Поработать на первой орбитальной станции! И я стал жить мечтой об этом полете.

Работы по созданию станции велись очень интенсивно. Буквально в считанные дни был изготовлен полноразмерный деревянный макет. На нем все выглядело так, как предлагалось в проекте, только вместо реальных приборов и элементов были установлены их деревянные муляжи. Мы с Николаем сразу поехали его смотреть. По сравнению с кораблем станция казалась очень большой. Расстояние от входа до задней стенки составляло более десяти метров. Здесь уже могли жить и работать несколько человек, не мешая друг другу. Проектанты разделили внутренний объем станции на несколько разных по назначению зон: управления, научных экспериментов, занятий физкультурой, обеденную. Нашлось место для изолированной туалетной комнаты и для удобных спальных мест. Конечно, оборудования было очень много, оно толстым слоем покрывало стены станции, и внутреннее пространство больше напоминало коридор, чем комнату, но, тем не менее, в станции было несравненно свободнее, чем в корабле.

На макете непрерывно работали инженеры и проверяли правильность проектных предложений. Если что-то в компоновке станции не нравилось и появлялось желание изменить, то вначале новые варианты моделировались на макете, обсуждались и только после этого принималось окончательное решение о внесении изменений. Мы участвовали в этом процессе экспериментальных проверок, когда решались вопросы удобства работы и отдыха для космонавтов: при выборе мест расположения пультов и ручек управления, приборов визуального контроля; при оценке возможности выполнения тех или иных полетных операций; при обсуждении различных вариантов интерьера. Работа была, безусловно, интересной. Но, признаюсь, для меня самым захватывающим было другое - наблюдать в цехах, как собирается реальная станция: как из отдельных фрагментов вырастает корпус и постепенно обретает черты будущего космического аппарата; как на нем, один за другим, появляются трубопроводы, кронштейны; как на кронштейнах устанавливаются приборы и кабели объединяют эти приборы в сложные взаимосвязанные системы. Все это происходило в закрытой зоне цеха, куда мало кто допускался. Впечатление было такое, будто присутствуешь при таинстве рождения какого-то чуда, о котором пока никому не известно, но скоро узнает весь мир.

Работы велись с особой тщательностью. Как правило, в каждой операции участвовало не меньше двух человек, что обеспечивало надежный контроль качества. Внутри станции поддерживалась стерильная чистота. Туда допускались только люди в специальной одежде, прошедшие медицинский контроль. Для защиты от внешней пыли там искусственно создавалось повышенное давление воздуха. Периодически проводилась дезинфекция.

Вместе с реальной станцией были изготовлены ее полноразмерные модели, предназначавшиеся для проведения широкого круга экспериментальных исследований. На них проверялись прочность станции, ее способность перенести транспортировку на космодром и выведение на орбиту, работоспособность системы поддержания нормального температурного режима. В одной из моделей были установлены действующие системы обеспечения жизнедеятельности, и несколько групп испытателей по очереди проверяли на себе возможность длительной жизни на станции. Они находились внутри нее столько же времени, сколько предстояло провести там космонавтам. Входной люк модели был в течение всего времени исследований закрыт, и испытатели дышали тем же воздухом и ели ту же пищу, которые были приготовлены для полетов. Потом врачи изучали состояние их здоровья.