Дверь охотничьего домика распахнулась. На веранду вышел, приглаживая волосы, дюжий пожилой китаец, смуглый, черноволосый, в форменном белом сюртуке и черной «бабочке», лицом и фигурой похожий на экс-боксера. Он слегка поклонился, и Лот сказал:

— Хай, Чжоу! Это мой друг Джин. Заждался нас? Ужинать будем немедленно.

Чжоу снова поклонился и, раскрыв пошире дверь, удалился.

— Бедняга Чжоу нем как могила, — сказал, Лот. — Японцы вырезали у него язык. Захватывающая история. Бывший рэйнджер. Идеальный слуга. Пойдем, я покажу тебе эту берлогу.

Войдя, Лот ловко метнул завертевшуюся волчком шляпу прямо на вешалку в прихожей.

На первом этаже было три комнаты, ванная с душем и сверкающая чистотой кухня из белой эмали и хрома, со вделанным в стенку телевизором и белой инфракрасной печью, возле которой уже возился бывший рэйнджер.

Лот поглядывал на Джина, явно надеясь, что весь этот модерн произведет на него должное впечатление. Самой привлекательной комнатой была довольно просторная гостиная, занимавшая в отличие от других комнат оба этажа, с широченным панорамным окном, глянцевитыми балками на потолке, деревянной лестницей, ведущей в верхние комнаты-спальни, и выложенным пробкой полом. В большом камине из грубо отесанного белого камня уютно горели сосновые дрова. Это был настоящий камин, высотой в пять футов, не меньше, вовсе не из тех электрических подделок, что продаются у Мэйси для тесных нью-йоркских квартирок. У одной стены стоял сервант-бар, у другой — стеклянный шкаф с пирамидой для множества дорогих охотничьих ружей, чьи смазанные оружейным маслом вороненые стволы отражали пламя в камине. На стенах из отполированной янтарной ели висели головы аппалачской пантеры, медведя-гризли, дикой кошки, лося с рогами, чучела щук размером с аллигатора и гигантской пестрой форели.

Воздушный кондиционер поддерживал в гостиной самую приятную для человека влажность и температуру — градусов семьдесят пять по Фаренгейту.

Пол был устлан медвежьими шкурами с оскаленными мордами и индейскими коврами племени навахо.

Джин глядел на всю эту роскошь во все глаза. Лот довольно ухмылялся.

— Послушай, Лот, — наконец сказал Джин, — почему ты никогда не говорил мне об этой чудесной хижине дяди Лота?

— Только потому, старик, что все это принадлежит не мне, а одной организации, о которой — терпение! — речь впереди.

Джин и Лот плюхнулись в удобнейшие огромные кресла у камина, и в гостиную тут же вошел Чжоу с подносом, на котором позвякивали бутылки с двенадцатилетним «Чивас Ригал», смирновской водкой э 57, сухим итальянским вермутом «Чинзано» и ведерком с кубиками льда.

— Я на седьмом небе, — блаженно промурлыкал Джин, принимая от Лота фужер с водкатини.

— Советую тебе последовать моему примеру, — сказал Лот, запивая содовой свой «Скотч на скалах». — Я непременно приму перед ужином душ, сначала африкански горячий, потом арктически холодный.

— Хорошо. Я за тобой, — сказал Джин.

— Зачем же! На втором этаже есть еще одна ванная

— Прекрасно! Только еще один водкатини! Посмотрим, нет ли у неба восьмого этажа.

Под игольчатыми струями горячего душа заныли все синяки и шишки Джина. Зато ледяной душ немного притупил боль, и Джин почувствовал себя так, словно заново родился, когда вылез из плексигласовой кабины и вытерся махровым полотенцем, смоченным кельнской водой.

Вездесущий Чжоу успел уже положить свежую пижамную пару на стул, повесить купальный халат на вешалку, поставить под него домашние туфли-мокасины и даже приоткрыть над умывальником спрятанную за зеркалом аптечку.

Повязку на раненом плече Джин не стал трогать. Он разукрасил и без того цветастую физиономию алой жидкостью меркурохрома и йодом, сменил пластырь и в голубом халате, надетом на темно-синюю пижаму, и туфлях спустился в гостиную. Румяный Лот уже сидел там в халате, разрисованном вигвамами и томагавками, и поджидал друга со свежим водкатини.

— Ужин будет сейчас готов, — объявил он с улыбкой и повел носом: — Чуешь? Ты ведь весь день, поди, не ел!

Этот самый длинный в его жизни день, долгая поездка, горный, настоянный на хвое воздух, джин и водка с вермутом «За поясным ремнем». Только теперь почувствовал Джин, как он дьявольски голоден. С полным пониманием обвел он оскаленные морды разного зверья на стенах. Сейчас бы кусок парного, кровавого мяса!..

И в этот момент Чжоу вкатил в гостиную тележку с парой благоухающих двухфунтовых техасских «стэйков», идеально обжаренных снаружи и явно сочных, кровавых внутри. Подавив стон нетерпения, Джин наблюдал за проворными движениями рук китайца, сервировавшего стол, пожирал глазами свой «стэйк», дымящуюся огромную, испеченную в масле картошку, какую выращивают только в штате Айдахо, увенчанную, как гора снегом, слоем густой сметаны, посыпанной жареными кусочками бекона, нежно-зеленые листья салата летука, словно покрытые капельками студеной росы, с огурчиком, помидорами, зеленым перцем, горячие мягчайшие плюшки Паркерхаус…

Чжоу показал пальцем на разные приправы.

— Он спрашивает, — пояснил Лот, — какую тебе дать приправу к салату. Мне — русскую. А тебе. Джин? Французскую?..

— «Тысяча островов», — проговорил Джин, облизываясь.

— Настоящая американская кухня, — вещал Лот, смачно чавкая, по-немецки, — царит над другими кухнями мира, подобно Эвересту. Но, увы, подобно тому как немногие могут похвастать знакомством с Эверестом, так немногие американцы знакомы и с настоящей американской кухней. А клевещут на нее голозадые иностранцы, экономящие каждый доллар, и бедняки-неудачники, которые не умеют воспользоваться равными возможностями. В этой демократической стране бок о бок варит кухня пагрицианская, как в отеле «Сент-Риджес» и «Савой-Хилтон», и кухня плебейская, как в бродвейских забегаловках. И меня лично это вполне устраивает. Каждый должен урвать свой кусок в жизни!

Джин мельком вспомнил о последнем своем пациенте, дистрофике, доставленном в приемный покой с Пенсильванского вокзала. Это был безработный шахтер из Хэйзлгона, угольного района, пораженного депрессией. Миллионам американцев, конечно, были недоступны эти яства. Но что делать — таков этот мир…

— Этот божественный «стэйк» китаец изжарил, — сибаритничал Лот, — как ты сам понимаешь, на гриле над горячими углями. Филей двухдюймовой толщины, высшего качества, из бычка абердино-ангусской породы. Король американского жаркого! Жарится не ниже и не выше чем три-четыре дюйма над углями, то есть при температуре триста пятьдесят градусов, по четверти часа на каждую сторону. Только потом посолить и поперчить. О, это высокое и красивое искусство! Американской цивилизации есть чем гордиться!

Лот включил стоявший в углу западногерманский портативный глобальный одиннадцатидиапазонный радиоприемник «БРАУН—Т—1000». Гостиная наполнилась звуками блюза, исполняемого, как объявил диктор, джазовым секстетом Поля Уинтера.

— Секстет имеется, а секса нет, — сострил Лот, — не хватает только пары красоток, как в доброе старое время. Я мог бы позвонить в Филадельфию… Если, конечно, тебя не слишком беспокоит твоя рана..

Джин удивленно приподнял брови. С того дня, как Лот и Наташа объявили о своей помолвке, друзья по молчаливому согласию прекратили прежние «квартеты».

— Не обязательно устраивать патрицианскую оргию, — улыбнулся еще шире Лот. — Я просто подумал о терапевтическом влиянии молодой и красивой девушки. Зовут ее Шарлин, секс-бомба в сорок мегатонн, не меньше.

— Нет настроения, — покачал головой Джин. — У тебя тут есть телефон? Это здорово! Мне обязательно надо позвонить, хотя и поздно, Наташе, успокоить ее, и в общежитие интернов, чтобы меня кто-нибудь подменил. Скандал теперь неизбежен.

Поговорив с сонной Наташей, Джин позвонил в общежитие нью-йоркской больницы Маунт-Синай (Синайская гора), но там не оказалось никого из его друзей.

— Скандал будет грандиозный! — сказал Джин, пожимая плечами.

— Что ты думаешь делать дальше? — спросил Лот Джина за кофе с коньяком. Кофе, предупредил Лот, лучшей марки — «Максуэлл хаус», но без кофеина, чтобы не было бессонницы.