– Писать мемуары. – Он с горечью засмеялся. – Я еще не готов к смерти… Не сейчас.

Ей послышалось эхо слов Сэнди: «Кастер Найт, пожалуй, один из великих…» И в этот момент Стиви показалось, что произошло чудо. Ей стало жаль отца. Так многим своим пациенткам она говорила, что их родители делали все, что могли, но никогда не могла и вообразить, что то же самое можно сказать и про Адмирала. И теперь впервые догадалась, что жестокий тиран, которого она помнила, был маской для испуганного, искалеченного человека, отрезанного и изолированного от человеческого тепла.

– Я видел тебя по телевизору сегодня утром, – сказал он, глядя мимо нее в окно, словно не мог заставить себя встретиться с ней взглядом. – Надеюсь, что ты испытываешь благодарность за оказанную тебе, честь, Стефания…

На секунду она разозлилась. Ему непременно нужно было унизить ее, даже сейчас. А затем напомнила себе: ведь он не знает ничего другого. Если бы знал, то не сидел бы здесь в пустом доме в одиночестве.

– Да, – ответила она. – Хочешь посмотреть… на медаль?

Теперь он поглядел ей в глаза.

– Да, – сказал он, – хотел бы. Она протянула ему медаль в бархатной коробочке, смотрела, как он с благоговением взял ее, повернул обратной стороной, чтобы прочесть надпись, – этот человек, который выстроил всю свою жизнь на ритуалах власти, чтобы быть в конце концов разрушенным ими.

Она тяжело вздохнула.

– Знаешь, – сказала она. – Я долго тебя ненавидела. Но теперь все это кажется мне глупым. Я солгу, если скажу, что прошлое ничего для меня не значит, но… ты ведь один у меня на свете, – продолжала она, повторяя слова, которые сама сказала Кари, – и… если ты не против, может, мы попытались бы начать все сначала.

Она замолкла и ждала, казалось, целую вечность. Неужели напрасно она приехала сюда? Неужели Кастер Найт ненавидит свою единственную дочь так сильно, что отбросит протянутую ему оливковую ветвь мира?

Солнце скрылось совсем, и в комнате повисли серые сумерки. Стиви старалась разглядеть в полутьме лицо отца. О чем он думал молча? Почему так шевелились его плечи, словно он тяжело дышал?

– Твоя мать… – произнес он тихим, низким голосом, который, казалось, поплыл по комнате, – твоя мать думала о тебе перед кончиной. Она любила тебя.

Стиви поднялась на ноги и пересекла разделявший их ковер.

– Спасибо тебе, – промолвила она, положив руку на отцовское плечо. – Спасибо тебе за это.

Когда Кастер Найт вздохнул и закрыл глаза, Стиви подумала, что у него на щеке блеснула слеза.

– Я устал, – сказал он с усилием, и она поняла, что пора уходить.

– Я еще приеду к тебе, – сказала она.

Он просто кивнул. Хорошо, подумалось ей, это только начало.

Поздно ночью Стиви добралась до Оазиса. Она была измотана физически и иссушена эмоционально; ей ничего больше не хотелось, только рухнуть не раздеваясь на постель. Но она не могла позволить себе расслабиться, по крайней мере не сейчас.

Оставив чемодан у себя дома, она отправилась по затихшим и слабо освещенным коридорам Оазиса торопливыми шагами, пока не очутилась возле сто восемнадцатой комнаты. Тихонько вошла в темную комнату и на цыпочках прошла к кровати, стоявшей возле окна. Осторожно потрясла спящую женщину. Ливи Уолш вскочила, протирая глаза.

– Что… что случилось? – спросила она.

Стиви приложила палец к губам, затем знаками пригласила Ливи выйти из комнаты.

– Прости, что нарушила твой отдых, – извинилась она, – но мне не терпится сообщить тебе… я видела в Вашингтоне Кари.

– Кари? – Ливи моментально проснулась. – Ты говорила с ним, Стиви? Он что-нибудь сказал?..

– Да, говорила… и он тоже. О, Ливи, Кари любит тебя. Он настолько же твой сын, как и сын Кена… и не больше хочет этой войны между вами, что и ты. Он страдает, Лив… Он взрослый мужчина и все-таки страдает от того, что между вами нет согласия. Помирись с ним… не трать драгоценных лет.

Ливи закинула руки на шею Стиви.

– Постараюсь, – с волнением сказала она. – Обещаю тебе, что приложу все старания.

Стиви отстранилась и поглядела в ласковые карие глаза подруги.

– Ты можешь сделать и большее, – произнесла она с улыбкой. – Насколько я вообще знаю Ливи Уолш, ты можешь сделать это.

Неподалеку от них находилась еще одна «путница», которая не спала. Это была Дени Викерс, разговаривавшая под покровом темноты в кабинете Стиви.

– Могу поклясться, вы все думали, что я свихнулась, – говорила она с блестевшими от возбуждения глазами. – Клянусь, вы уже думали, что канал готов от меня избавиться… А теперь я скажу тебе другое. Теперь ты поймешь, что я просто маскировалась. – Она торжествующе рассмеялась. – Что у меня есть? Да просто убийственные истории, Фрэнк… и все они мои. Тебе нужен пример? О'кей, как тебе вот это… пару месяцев назад, прежде чем попала сюда за решетку, Энн была так выбита из колеи, что думала о самоубийстве… что ты спрашиваешь, откуда мне это известно? Я слышала это от самой леди, прямо в группе. И это только начало, Фрэнк… У меня сейчас такой запас дерьма, как ни у кого…

Дени помолчала, давая Фрэнку Лестеру возможность осмыслить ее слова. Ей было известно, что Фрэнк всегда пристально следил за ее работой и был строг к ней. Черт побери, тут не надо быть гением, чтобы сообразить, но у Фрэнка не было того самого инстинкта убийцы, а это, по шкале ценностей Дени, делало его вечно вторым.

– Вот что мне от тебя нужно, – продолжала она, – пришли сюда завтра мою команду. Я намерена записать свой репортаж прямо тут на месте – пока они не опомнились. Что? Да ты с ума сошел, Фрэнк? Да мне Оазис нужен не больше, чем двадцать лет в Синг-Синге.

Готовая наконец отправиться спать, Стиви совершала заключительный обход своих владений. Хоть она и недолго отсутствовала, однако, как ревнивая мать, хотела убедиться, что в ее отсутствие все шло нормально. Проходя мимо своего кабинета, она помедлила, затем поддалась искушению посмотреть, нет ли каких важных сообщений.

Повернув ручку двери, Стиви услышала доносившийся изнутри голос и инстинктивно прислушалась. В комнате было темно, однако низкий, горловой голос безусловно принадлежал Дени:

– …делай, что тебе говорят, а думать буду за тебя я. Те дела с Афганистаном? Черт возьми, да я просто устала, Фрэнк… ты бы тоже устал, если бы не спал семьдесят два часа. Послушай, мне тут некогда торговаться с тобой про всякую чушь собачью… любой, кто ценит Дени Викерс, уж давно сидел бы и наматывал на ус. Только подожди, я такое тебе сообщу про Гарретсон, – она захохотала, – она и не успеет опомниться…

Стиви не могла дольше терпеть. Включив свет, она! ворвалась в кабинет. Бурля от гнева, вырвала трубку из рук Дени и резко положила ее.

– Какого черта ты тут делаешь? – поинтересовалась она холодным как сталь голосом.

– Делаю свою работу, леди-босс, – выпалила в ответ Дени, не моргнув глазом. Она сидела в кресле Стиви, а длинные ноги задрала на стол, словно хозяйка.

– Твою работу… – с омерзением повторила Стиви, борясь с искушением выпалить ей: не отдам я тебе его, черт возьми, не отдам я тебе человека, которого люблю!

– Верно, – насмешливо усмехнулась Дени, – ведь ты сказала, что хочешь мне помочь, вот и помогла… даже больше, чем догадываешься. Ты дала мне обратный билет, Стиви, и я очень, очень тебе за это благодарна.

– Вот что, Дени! Убирайся отсюда… прямо утром! – С неожиданной силой, – появившейся от охватившего ее гнева, Стиви схватила Дени за руку, выдернула ее из-за стола и выволокла из кабинета.

– Давай! – кричала Дени, яростно сопротивляясь. – Я говорю: давай, черт побери! Да я затаскаю тебя по судам, Стиви! Я расскажу всему миру, какие у тебя тут фашистские порядки!

Но Стиви не слышала ее, таща Дени по коридору, отпустила она ее лишь тогда, когда они оказались возле комнаты персонала, которую Дени занимала. Выхватив сумку из шкафа, Стиви начала доставать вещи Дени с полок и из ящиков и запихивать их в нее. Притормози, говорил ей внутренний голос, успокойся, возьми себя в руки, однако сделать ничего с собой Стиви не могла. В спешке она уронила записную книжку Дени, а когда нагнулась, чтобы ее поднять, увидела имя Канды Лайонс.