Внутри подковой стояли столы, накрытые белыми льняными скатертями, уставленные французским фарфором, оставшимся в наследство после президентства Кеннеди, и украшенные серебряными корзинками с красными, белыми и голубыми цветами. В центре стояли два стола, один для президента Соединенных Штатов и его семьи, другой для тех, кого будут награждать. Стиви села вместе с четырьмя другими мужчинами и женщинами, такими же, как и она, кандидатами на награду: выдающимся ученым, совершившим прорыв в области лечения СПИДа; почтенным писателем, который в течение двадцати лет писал блестящую двадцатитомную историю Соединенных Штатов; чернокожим мэром, сделавшим свой город моделью расовой гармонии; исполнительным директором автомобильной компании, который спас свое предприятие от банкротства, сохранив десятки тысяч рабочих мест.

Но даже окруженная таким блестящим обществом, Стиви никак не могла сосредоточиться, влиться в общую беседу. В голове у нее на разные лады перемешались голоса, требовали ее внимания и отвлекали ее беспрестанно. А в центре всего звучало эхо истории, рассказанной Сэнди, живая картина роковой ошибки Адмирала.

Она тыкала вилкой в ланч, приготовленный шеф-поваром Белого дома, механически улыбалась, когда к ней обращались, и старалась отвечать на вопросы, касавшиеся ее работы в Оазисе. Потом смотрела, как президент встал из-за стола, направился к установленной по случаю этого торжества трибуне и встал перед микрофоном, положив перед собой большое факсимиле с президентской печатью на обороте.

Она вежливо аплодировала, когда оглашались достижения других кандидатов и вручались медали. Затем услышала слова, которые заставили ее встрепенуться:

– …и вот с огромным удовольствием, – говорил президент, – я вручаю эту следующую Медаль Свободы женщине, чьи усилия по борьбе с алкоголизмом и наркоманией можно назвать просто героическими, а чья неустанная работа и неиссякаемые резервы сострадания служат примером для всех нас… это мисс Сефания Найт!

Аплодисменты пробежали по залу, когда Стиви поднялась из-за своего стола и пошла к подиуму. Обменявшись рукопожатием с президентом, она приняла медаль. Порылась несколько мгновений в заготовленных заранее набросках, но потом едва заметно тряхнула головой и стала говорить без них.

– Президент говорил о сострадании, – сказала она, – но мне хочется воспользоваться этой возможностью и попросить вашего участия. Мне хочется поведать вам о десятках миллионов американцев, что борются со своими пагубными привычками.

Я дочь алкоголички, – продолжала она. – В этой, стране таких, как я, больше двадцати восьми миллионов. И большинство из нас были произведены на свет в условиях заговора молчания.

Люди вроде меня никогда не были детьми. Мы росли в уверенности, что не заслуживаем того, чтобы быть счастливыми. Мы никогда не глядели в глаза действительности, и даже когда покидали свой дом, наша новая жизнь оставалась ложью. Я стыдилась себя, старалась стать кем-то, кем не была. Я сама стала наркоманом, как и многие дети людей с пагубными привычками. Моя фантазия превратилась в реальность… а любить или быть любимой я была не в состоянии.

Мне повезло. Я выжила, а вот многим это не удалось, – продолжала она, и ее голос дрогнул от волнения, когда она мысленно вспомнила своих умерших друзей. – Я сбежала от грез, которые едва не убили меня… и нашла себя, опираясь на правду. – Стиви помолчала, подумав, что уже все сказала и ей нечего добавить, а потом, словно услышав голос, который не слышала раньше, снова заговорила: – Правда, – сказала она, – приносит свободу от боли и от гнева. Наконец, она приносит прощение, и только тогда мы можем излечивать наши уязвленные души…

Отвечая на аплодисменты и возгласы, раздававшиеся вокруг нее, она ощущала благодатную тяжесть медали, которую держала в руке, символа того, что Оазис и Стиви Найт работали не напрасно. И еще предстояло подтвердить оказанную им честь.

Когда она торопливо шла по южному портику Белого дома, кто-то окликнул ее по имени. Обернувшись, она увидела привлекательного молодого человека с темными волосами и пронзительными синими глазами, незнакомого ей, насколько она могла сообразить, но все-таки странно напоминавшего кого-то.

– Мисс Найт… Я Кари Уолш. Примите мои поздравления с наградой. Судя по всему, что я о вас слышал, вы уже давно ее заслужили, – произнес он. Потом, с немного смущенным выражением на лице, объяснил: – В Белый дом была приглашена моя мать… Вы можете сказать, что я обманом занял ее место. Это кажется вполне в духе Уолшей, но, как я полагаю, вы уже об этом слышали.

Стиви поняла его намек.

– Кари, мне известно, что происходит между вами и вашей матерью. И это не секрет для многих… И, как мне кажется, все это достаточно постыдно, к сожалению.

– Я тоже так думаю, но…

– Но ничего, – продолжала она. – Ливи Уолш одна из самых порядочных женщин, каких мне доводилось встречать в жизни. Конечно, есть у нее и свои недостатки, как и у любого другого, но она старается – и чертовски упорно – преодолеть их. И я знаю, что она готова пойти вам навстречу.

Кари Уолш иронически улыбнулся, и за его чертами Стиви смогла представить себе лицо Кена Уолша, человека, которого Ливи любила всем сердцем и продолжала оплакивать после стольких лет разлуки.

– Все это мне уже знакомо, – сказал он. – Ливи уже однажды возвращалась из Оазиса, полная добрых намерений…

– Люди меняются, – ответила она с улыбкой. – Порой им требуется некоторая практика, прежде чем они все поймут. – Она взглянула на часы. – Мне нужно успеть на самолет, Кари, и я должна спешить… Но я вам обещаю. Вы услышите известие от Ливи… и скоро. И когда это произойдет, постарайтесь не забывать, что она одна у вас мать. А сиротой быть очень грустно, – спокойно добавила она. – Спросите у кого-нибудь, кто знает.

День уже клонился к закату, когда такси высадило Стиви перед домом 128 на Тенистой аллее. В мягком свете сумерек дом был таким, каким она его помнила – среднеамериканский дом, в котором могла жить среднеамериканская семья. Когда-то он казался самой мрачной тюрьмой, но годы стерли ауру угрозы и страха, которую Стиви постоянно ощущала ребенком.

Она позвонила в дверь, а когда никто не ответил, вошла внутрь, бессознательно делая глубокий вдох, словно могла уловить какой-то знакомый запах, напоминавший о прошлом. Воздух был неподвижным, почти стерильным, словно никто тут не жил, и Стиви показалось, будто она пришла в незнакомое место.

– Есть кто-нибудь? – крикнула она, и когда повернулась, чтобы пройти в гостиную, внезапно перед ней замаячил военный мундир. Это был Адмирал – и все же не он. Одетый в мундир, который больше не имел право носить. Опрятный и выглаженный, он все-таки, казалось, сидел на нем как-то непривычно, больше напоминая великоватую пижаму, надетую на старика.

Он не проявил признаков удивления, увидев ее. Или что-то промелькнуло в его глазах? В какой-то миг ей показалось, что он может выгнать ее из дома, однако он нехотя шагнул в сторону, позволив ей войти в гостиную.

– Полагаю, что уж лучше тебе войти в дом, раз ты оказалась тут, – сказал он сердито. Подождав, пока она присядет, после некоторых колебаний, на край стула, он тоже уселся в кресло на другом конце комнаты. И они посмотрели друг на друга с расстояния, которое было намного больше, чем ширина ковра.

– Полагаю, что ты приехала злорадствовать, – произнес он наконец.

– Нет, не для этого я приехала. – Ее ответ прозвучал быстро и уверенно. И все-таки была секунда, когда она порадовалась его неудаче, что вот он теперь наказан. Но теперь… – Я приехала… Я приехала потому, что хочу помириться с тобой, – сказала она.

Усмешка заиграла в уголках его рта.

– Поздно мириться, – ответил он сердито. И все-таки не встал со своего места и не прогнал ее. Это уже говорило о чем-то, подумалось ей, особенно после их последней встречи.

– Мне… мне жаль, что у тебя так все получилось, – сказала она, удивляясь сама себе. – Что ты теперь будешь делать?