Несколько секунд Кардинал, хмурясь, разглядывал птицу.

— Так. Ну, значит, птиц она рисовать умеет. А больше ничего у тебя нет?

— Это все.

— Ладно. Сообщим всем постам. Может, нам и повезет — ведь времени прошло совсем немного.

Кардинал прибавил газу, и Делорм потянулась к ремню безопасности.

47

Дэвид Леттерман никогда еще не вел себя столь злобно. Он даже заставлял усомниться, действительно ли это Леттерман или это зомби, движимый адскими силами. В его знаменитой расщелине между передними зубами курился дымок, а уши рдели языками пламени. Что это — понять было трудно, ибо дневной свет с трудом проникал в закопченные окна.

— Похоже, вы устали, Кевин. — Леттерман сверкнул своей мальчишеской улыбкой, и из ноздрей его вырвались завитки дыма. — Как насчет дозы… виски?

Из ящика стола он извлек бутылку и два стакана, продемонстрировал этикетку. В ответ аудитория разразилась хохотом, а дирижер Пол-Как-Его-Там отпустил ехидное замечание, которое Кевин не расслышал.

Леттерман плеснул виски в два стакана. Свое виски он выпил залпом, после чего кинул стакан через плечо.

Кевин понимал, что все это ему только кажется. Нестерпимая вонь, которой полнилось это место, делала симптомы ломки еще невыносимее: здесь пахло смертью и гнилью, о смерти говорил и этот котел, и два крепких крюка, торчавших из потолочной балки над ним. И это жужжание жирных мух. Кевину иногда чудилось, что облик мух приняли какие-то злобные духи, но чаще он понимал, что это обыкновенные мухи, и больше ничего.

Самой безусловной реальностью из всех было собственное тело. Трудно сомневаться в его реакциях. Пот — это еще куда ни шло. Пот лился с него струями, заливал глаза, и их щипало, и Кевин понимал, что неукротимая жажда, от которой сохла глотка, объясняется этим, если не считать рвоты, а сосчитать, сколько раз его рвало, уже не представлялось возможным.

Дрожь, его сотрясавшую, тоже можно было вытерпеть — дробь, которую выбивали зубы, трясущиеся руки, ноги, ходящие ходуном, даже когда он старался прижать их друг к другу. Он страдал по героину. Рыжему Медведю хватило ума вытащить героин у него из кармана, прежде чем он связал ему руки за спиной и запер дверь хижины. И теперь Кевин рыдал, как дитя, от желания принять дозу, и не для того чтобы справиться с дрожью, одолеть пот и тошноту — с этим он мог бы еще мириться. Кевин не знал, как для других, но для него первейшим признаком его болезни была боль в груди. Непостоянная, она приходила и уходила, но когда она накатывала, казалось, что отступить ей не дано. Грудь ныла так, словно в его легкие и кровеносные сосуды кто-то вгрызается, пожирая их, и оставляет нетронутым только сердце с его тоскливым замиранием.

— Ну, а боль в костях? — любопытствовал Леттерман. — Как вы с ней справляетесь, Кевин?

Из всех физических признаков ломки боль в костях была наихудшим. Казалось, что в костный мозг, в самую сердцевину сотен частей его скелета, в каждую косточку, от тончайших, скрепляющих пальцы на руках и ногах и до спинного хребта и трубчатых его костей, грудной клетки, плеч, бедер, бьет молотком какой-то демон, и они отзываются воем и гудением, как струны у настройщика.

И ничто не помогало. Ни глубоко дышать, ни вызывать в памяти красивые картины, ни сосредоточиваться на чем-нибудь одном: например, широкой полосе света или капле краски на полу меньше чем в шаге от его носа. В том, что коричневое пятно — капля краски, Кевин не был до конца уверен, но подвергать это сомнению ему не хотелось.

— Послушайте, что это, по-вашему, может быть за пятно, Кевин?

— Не знаю, Дейв.

— Нет, серьезно. Мне просто интересно. Это не кровь, как по-вашему?

— Я не знаю, Дейв.

— Откуда бы ей здесь взяться? Я считал, что Гатри был убит в другом месте.

— Я не знаю, где он был убит, Дейв.

— Тогда, может быть, это кровь Терри?

— Это не кровь Терри. Терри вернулась в Ванкувер.

— Трудно сказать, чья это кровь. Уж очень маленькое пятнышко. Может быть, ее, может быть, Вомбата. Ведь это его голова там, в котле, Кевин. Так что выводы делайте сами. И пальцы, думаю, тоже его. Послушайте, Кевин, вам не приходит в голову, что и вы можете разделить их участь? Вы ведь, кажется, поэт, и вам свойственно поэтическое воображение.

Кевин оторвал лицо от пола и постарался сфокусировать взгляд. Это оказалось нелегко — мешали болтовня Леттермана, боль в костях, пот, заливавший глаза. Моргнув несколько раз, он напряг зрение. В стене под столом, примерно в шести футах от пола, обозначилась темная точка. Шляпка гвоздя.

48

Психиатрическая клиника Онтарио, или, как фамильярно ее называют, ПСИХОНТ, расположена на Одиннадцатом шоссе в нескольких километрах от Алгонкин-Бей. Место живописное — дорога, широкие поля с сосновым лесом по кромке, и все дышит первозданностью, столь необходимой людям, страдающим от душевной сумятицы, чтобы вновь обрести мир и покой. Одно слово — приют.

Успехи фармакологии плюс сокращение бюджетных расходов на здравоохранение уменьшили количество коек в этой больнице. Но и теперь в ней постоянно лечатся от трех до четырех сотен больных. Большинство их, так называемые хроники, никогда не вернутся домой. Среди них есть тяжелые больные. Страдающие неизлечимыми душевными расстройствами. Что касается большинства таких больных, то неясно, осознают ли они свое положение, не говоря уже о перспективах на будущее, о том, что уготовила или чего лишила их судьба.

Некоторые пациенты, такие как Кэтрин Кардинал, ложились сюда время от времени в ожидании, когда минет острая стадия заболевания и они без всякого риска смогут вернуться к полноценной жизни. Доктор Йонаш дал ей успокоительного и продержал ночь у себя в Торонто. Потом же, чувствуя, что для скорейшего ее выздоровления всего полезнее будет близкое присутствие ее мужа, назначил ей новые лекарства и отправил в психиатрическую клинику Онтарио. С тамошним доктором он намеревался поддерживать тесную связь.

Сейчас Джон Кардинал сидел с ней на так называемой солнечной террасе на третьем этаже. Во время его посещений они всегда сидели на этой террасе. Потом, когда ей станет получше, они будут выходить на прогулки, даже, может быть, в город. Но пока что единственным местом свиданий для них было это жаркое, душное, застекленное помещение, уставленное синтетическими диванами и открывающее вид на шоссе и деревья вдали. Солнце спряталось за тучей, и по стеклу заструились потоки дождя.

— Это не солнечная, а скорее дождевая терраса, — заметил Кардинал.

Кэтрин не ответила. Она сидела в дальнем углу дивана, упершись локтями в колени, низко уронив голову; волосы, свесившись, прикрывали лицо. Аллегория полного поражения. Беспокойство о Кэтрин и сочувствие к ней смешивались у Кардинала с досадой, что они не смогли наладить всесторонний поиск Терри Тейт. Правда, они разослали ориентировку всем постам, но предпринять еще что-то пока не удалось, хотя в дальнейшем можно будет попытаться.

— Хочешь кока-колы или еще чего-нибудь? — спросил он. — Я могу спуститься и принести.

Кэтрин ничем не выразила, что слышит его.

— Они говорят, что на этот раз ты здесь не задержишься. Побудешь недели две, не больше.

Кэтрин что-то пробормотала.

— Что? Прости, дорогая, я не расслышал.

— Браво, Джон. Я сказала «браво». Тебя это устраивает?

Кардинал разглядывал обложку журнала о звездах с анонсами статей о Рози О'Доннелл и Джулии Робертс. Что я здесь делаю, чем занимаюсь? Мне надо быть на службе. Надо теребить «Виклас».

— Господи, — после паузы проговорила Кэтрин.

В клинике она находилась по собственному желанию, что не делало ее пребывание в ней менее горестным.

— Кэтрин, постарайся только помнить, что это пройдет. И пройдет скоро.

— Конечно, Джон. — Взгляд темных глаз обратился теперь на него, и он мог убедиться, что единственное, что испытывала Кэтрин, было страдание. — Конечно, это пройдет. А потом наступит опять. Поэтому как ты можешь говорить о том, что это пройдет? Объясни мне, Джон. Как это может «пройти»?