Этот невинный вопрос раненый истолковал как угрозу и, ускорив шаг, ответил:

– Фамилия у меня трудная – Догони-ветра-в-поле. Запиши, а то забудешь, помощник смерти.

Кто опишет негодование Ульяны Ивановны? Она уже совсем было кинулась вдогонку за уходившим связистом, но доктор весело остановил ее:

– Не волнуйтесь, дорогая Ульяна Ивановна, – все в полном порядке. Во-первых, мы лица гражданские и задерживать военнослужащего, хотя бы раненого, не имеем права, а во-вторых, я хочу напомнить вам наш разговор о героях. Этот парень если и не совсем еще герой, то кандидат в герои.

Доктор Великанов сказал это серьезно, и Ульяна Ивановна была поражена так, что на некоторое время лишилась дара речи.

– Он?… Он-то герой? – наконец вымолвила она. – Никакой он не герой, а брехун желторотый, оскорбитель.

Доктор Великанов был невозмутим.

– Вы делаете очень поспешные заключения. Не спорю, он мог бы вежливее отклонить мой совет и иначе отблагодарить нас за помощь. Я вовсе не в восторге от его поведения, но это мелочь по сравнению с тем большим и нужным, что он делает. Тяжелая рана не могла помешать ему выполнить боевой приказ. И то, что он при таких обстоятельствах не теряет сознания долга и даже чувства юмора, мне очень нравится.

Ульяна Ивановна не ответила ничего, но ее высоко поднятая голова и сжатые губы свидетельствовали, что доктор нисколько ее не убедил.

К вечеру того же дня, располагаясь на стоянку в придорожных кустах, Ульяна Ивановна встретила старых знакомых. Неподалеку от телеги стояла ручная тележка, памятная сестре-хозяйке по первому дню эвакуации, та самая тележка, на которой лежал больной. Она не могла далеко уехать, потому что женщина – жена больного и мать девушки – захворала малярией. Она лежала в кустах, раскрасневшаяся, почти в бессознательном состоянии. Доктор Великанов снабдил ее хинином, но помочь ее мужу ничем не мог – у больного был рак печени. Приход доктора явился причиной тяжелого разговора между отцом и дочерью.

– Я уже говорил, – почти кричал больной, – что меня нужно оставить в городе. Ведь это же идиотство – везти заведомо умирающего человека, почти труп, бросив все самое необходимое! Они насильно положили меня на тележку и повезли. Я, доктор, культурный человек и не хочу закрывать глаза на правду – мне остается жить считанные дни, а им нужно жить. Почему они мучаются из-за меня? Зачем? Почему они не оставили меня там?

И он показал худой, желтой рукой в сторону дымной тучи, висевшей над горящим городом.

– Очевидно, они сделали это для того, чтобы последние дни провести вместе с вами, – мягко сказал доктор Великанов. – И вам не следует отравлять этих дней ни себе, ни им.

Эта реплика заставила расплакаться молчавшую до сих пор девушку.

– Знаете, доктор, что он делает? – рассказывала, плача, она. – Он есть не хочет… Не хочет есть, чтобы, как он говорит, скорее избавить нас от обузы… И это такая нелепость, чтобы мы оставили его в горящем городе!.. Мы с мамой лучше вместе с ним умрем.

– И глупо! – не унимался больной. – Вы должны жить. Я хочу, чтобы вы жили… А ты заставляешь меня есть последний кусок.

К великому ужасу Ульяны Ивановны оказалось, что семья, состоящая из двух больных и семнадцатилетней девушки, совсем не имела продовольствия. Собираясь из города, они почти ничего не взяли, а теперь девушка не могла отлучиться от отца и матери.

Дело кончилось тем, что, потрясенная чужим горем, Ульяна Ивановна расплакалась. Доктор Великанов был спокоен, хотя и серьезен.

– Я останусь пока здесь, – решил он, – а вы отвезите больных в районную больницу с моей запиской. Тележку нужно будет привязать сзади. Кроме того, их нужно сейчас же покормить.

Ульяна Ивановна вернулась только утром, уставшая, изнывшая сердцем.

– Бывает же такое горе! – говорила она, переживая происшествие. – И не думала никогда, что так может случиться…

– Да, конечно, горе, – сказал доктор. – Но вы ничего другого, кроме горя, здесь не видите?

– Чего же видеть? Надо бы хуже, да некуда.

– Значит, многого вы не рассмотрели. Вы видели только одно горе, поразившее эту семью, а на заметили самого главного – из какого прекрасного металла выкованы отец и дочь. Отец обречен на смерть, но дочь будет жить, и это меня радует. Героизм, во всяком случае, здесь присутствует.

И на этот раз Ульяна Ивановна хотя губ не сжимала, но осталась при прежнем своем мнении. А следующий случай еще яснее показал, как несогласно глядели на героизм доктор и сестра-хозяйка.

Ульяна Ивановна привела к доктору женщину с больным ребенком. Осмотрев его, доктор спросил, когда заболела девочка.

– Кто ж его знает, когда, – ответила женщина.

Ответ рассердил доктора Великанова.

– Мать, а не знаешь, когда ребенок жаловаться начал! Плохая же ты мать!

Но гневный упрек попал не по адресу.

– Да я, товарищ доктор, вовсе не мать ей. Дело-то так было: иду из города уже вечером и вижу – около дома женщина убитая и рядом дите ползает. Я вещи, какие, несла, повыкидала, а его взяла и несу вот. А больная она с самого начала была…

– Это дело иное, – смягчился доктор. – Что же ты дальше с ней делать будешь?

– Не погибнем, как-нибудь, – проговорила женщина, бережно укутывая девочку. – Может, в колхоз где поступлю, молочка заработаю.

После ухода женщины доктор Великанов, потирая руки, обернулся к Ульяне Ивановне.

– Хотел бы знать, что скажете вы по поводу этого случая? – спросил он, уже торжествуя победу.

Ульяна Ивановна, очень спокойно слушавшая весь разговор, покачала головой.

– Что же, никак вы и ее, Арсений Васильевич, в герои записали?

– Безусловно.

– Уж очень легко у вас героем сделаться. Никакая она не героиня, Арсений Васильевич, а просто женщина, которая совесть имеет. Подумаешь, дело какое – барахло бросила да ребенка приняла… Я бы тысячу мешков с бриллиантами кинула, а сиротку не оставила…

– Гм… Но это ведь вы на свой аршин меряете.

– Не на свой, а на самый обыкновенный. Может, у немцев другой аршин, а у нас у всех одинаковый должен быть.

Доктор Великанов задумался.

«Аршин Ульяны Ивановны, несомненно, великоват, – решил он. – Но и я не совсем прав: с людей можно требовать побольше. В первую очередь, конечно, с самого себя».

Однако этим своим рассуждением он с Ульяной Ивановной почему-то не поделился.

Много, очень много происшествий, встреч и впечатлений было рассеяно по пути наших странников! Недаром же переменилась за эти немногие дни даже внешность их… Ульяна Ивановна загорела так, что ее волосы стали гораздо светлее лица: точно не лицо, а отпечаток на фотографическом негативе. Мазепа похудел и если не изменил своего характера в лучшую сторону, то выучился скрывать свои отрицательные свойства. Но больше всех, конечно, изменился сам доктор Великанов. Обросший колючей бородой, в огромных яловых сапогах и туальденоровой рубашке, он настолько не походил на прежнего доктора Великанова, что встречавшиеся знакомые редко его узнавали. Может быть, потеря докторской наружности и стала причиной одного не очень веселого, но весьма поучительного случая.

Доктор Великанов пребывал в одиночестве, ожидая отлучившуюся за продуктами Ульяну Ивановну, когда к нему подошел гражданский человек неопределенного городского вида. Он начал с того, что внимательно осмотрел Мазепу, затем телегу. Осмотр, по-видимому, удовлетворил его, и он переключил свое внимание на доктора.

– Любезнейший! Ваша подвода?

Доктор, которому такое обращение было в новинку, с любопытством посмотрел на незнакомца и ответил:

– Моя. А в чем, собственно, дело?

– Не подвезете ли мою жену?

– Она больна?

– Гм… Да, не совсем здорова.

– Приведите ее, я посмотрю.

Только всего и было сказано, и доктор никак не мог предвидеть печального результата своих слов.

Не прошло и трех минут, как на его подводу взгромоздилась довольно смазливая особа. Но ее появление было только началом бедствия. Следом за ней на подводу полезли тюки, чемоданы и швейная машина, патефон, велосипед и, наконец, обладатель неопределенной наружности.