– Вот видите – и вы всех не помните… Но я думаю, Ульяна Ивановна, что это не так уж важно. Важно то, что во многих случаях мы смогли оказать существенную помощь. Что же касается записи; то не кажется ли вам, Ульяна Ивановна, что вовремя наложенный на руку жгут стоит нескольких тетрадей самых красноречивых записей?

Успокоив себя таким доводом, доктор Великанов спрятал тетрадь и, пренебрегая близостью фронта, заснул спокойно и крепко.

Утром, когда еще не совсем рассвело, путники были разбужены строгим и хлопотливым командиром.

– Сейчас же уезжайте! – приказал он. – Во-первых, здесь опасно, а во-вторых, мы будем копать окопы.

Глава пятая

В минуту сравнительного затишья доктор Великанов сказал Ульяне Ивановне:

– Не кажется ли вам, дорогая Ульяна Ивановна, что Мазепа не обладает необходимой храбростью? Я замечаю, что он неохотно приближается к месту, где был взрыв.

Сестра-хозяйка, недолюбливавшая Мазепу за непреоборимую лень и упрямство, на этот раз за него заступилась.

– Животное, а понимает, Арсений Васильевич, и, как умеет, свою жизнь бережет.

– Я вовсе не думаю оспаривать целесообразность его поведения, но нам часто бывает необходимо подъезжать к месту взрыва, и мне надоело таскать этого труса за узду.

Доктор Великанов задумался.

– Цирковые дрессировщики достигают замечательных результатов, поощряя те или другие поступки животного лакомством, – так сказать, стимулируя их. Это единственный вид поощрения, понятный животным.

– Что же, вы Мазепу поощрять думаете?

– Да. Лошади любят хлеб с солью и сахар. Если после каждого взрыва давать ему небольшой кусок, он будет видеть во взрыве сигнал для лакомства.

– Этак мы и простимулироваться можем, – с сомнением проговорила Ульяна Ивановна, – ведь то и дело бабахает.

– Я буду давать понемногу, Ульяна Ивановна.

Так началось перевоспитание Мазепы.

Случилось, что поблизости от наших путешественников упал подбитый в воздушном бою немецкий самолет. Он врезался в землю со страшным воем и взорвался.

Привязав лошадь к кусту, доктор Великанов и Ульяна Ивановна подошли к дымящемуся самолету, походившему на труп чудовища.

Доктора Великанова вид поверженного насмерть врага навел на глубокие размышления. Наступив на хвостовое оперение, он некоторое время задумчиво рассматривал сложное устройство машины, затем сказал:

– Если бы, Ульяна Ивановна, два года назад мне кто-нибудь сказал, что я буду радоваться гибели человека, я, несомненно, был бы глубоко возмущен и, разумеется, был бы не прав, потому что фашизм уже существовал и будущее можно было предвидеть. Говоря совершенно откровенно, я должен сознаться, что, прожив шестьдесят два года, я не успел узнать самого себя. Как я ошибался!

Уразумев, что доктор упрекает не кого-нибудь, а самого себя, Ульяна Ивановна сочла необходимым возразить:

– Уж так-таки и ошибались! Больница-то, чай, как игрушечка была. И все вы знали, пока при своем деле были.

– Нет, Ульяна Ивановна, многого я даже не предполагал.

– Что же такое новое вы нынче узнали?

– Да хотя бы то, что во мне, как в каждом порядочном русском человеке, есть военные задатки. Во мне шестьдесят два года дремал воин. И кто знает, может быть, при других обстоятельствах я был бы теперь прославленным героем.

Трудно было описать удивление, даже смятение, охватившее Ульяну Ивановну при таком заявлении доктора. При всем своем к нему уважении, она не могла представить его военным человеком.

– Что-то, батюшка чудное вы говорите, – начала Ульяна Ивановна, – или уж я из ума выжила – вас понимать перестала. Люди по специальности делятся, и кто же в доктора пойдет, если все военными станут? Докторское сословие тоже надобно, – очень приличное сословие.

– Против этого я не спорю, но, мне кажется, из меня мог бы выйти неплохой командир, – настаивал доктор.

Его упрямство толкнуло Ульяну Ивановну на рискованную откровенность.

– Не сердитесь, Арсений Васильевич, но у вас для военного героя даже физической комплекции мало.

Доктор Великанов улыбнулся, сошел с хвоста самолета и, подойдя к Ульяне Ивановне, положил руку на ее большое круглое плечо.

– Я и не думаю сердиться, Ульяна Ивановна, но могу опровергнуть вас многочисленными примерами. Сам Суворов вовсе не был великаном. Можно быть человеком маленького роста и большим героем.

– Будто уж Суворов маленький был? – усомнилась Ульяна Ивановна. – Рисуют его только маленьким. Жил давно, вот и позабыли, какой он на самом деле был. И хоть бы и так, все равно для военного человека солидность желательна. Да и на гражданской службе представительность требуется.

– Если так, Ульяна Ивановна, я, наверно, был неважным главным врачом? – ехидно спросил доктор Великанов, на которого напал веселый стих.

Поняв, что она попала впросак, Ульяна Ивановна покраснела.

– Что же вас с другими равнять, Арсений Васильевич? Вы – особая статья: человек культурный, и лицо такое, что сразу видно…

– А солидности-то все-таки нет? – сказал доктор, любуясь смущением Ульяны Ивановны.

Хуже всего было то, что Ульяна Ивановна никак не могла понять – шутит доктор или говорит серьезно. Она даже вспотела при мысли, что, может быть, обидела доктора, и в отчаянии решилась на самоунижение: на осмеяние собственной солидности, которой втайне гордилась.

– А интеллигентность-то, Арсений Васильевич! Меня, например, взять или вас! Даже пословица такая сложена: «Велика Федора, да дура, мал клоп, да вонюч».

Выпалив этой пословицей, Ульяна Ивановна обомлела от ужаса. Она думала привести другую, где фигурировал не клоп, а золотник, но впопыхах перепутала.

Но доктор Великанов и не думал сердиться.

– Ну вас совсем, Арсений Васильевич! Я и говорить-то с вами не умею, а вы надо мной смеетесь, с толку сбиваете. Я ведь то хотела сказать, что героем всякий при своем деле может быть, лишь бы народную пользу выше себя ставил.

– Вот это золотые слова, Ульяна Ивановна! – воскликнул доктор. – И я берусь вам доказать вашу собственную правоту на множестве примеров, которые мы каждый день видим вокруг себя.

– Уж и множество! Где же герои ваши? Ездим, ездим, а героев что-то не находится.

Доктор Великанов изумленно посмотрел на Ульяну Ивановну.

– Как? – уж совершенно серьезно спросил он. – Вы не видите героев?

– Где же они?

– Да кругом нас, сколько угодно…

– Не вижу, батюшка Арсений Васильевич, не вижу…

– Придется мне вам их показать.

– Обязательно даже.

Подобные разговоры, возникавшие между ними не раз, никогда не приводили к согласию. В одном случае дело дошло даже до спора.

Виновником его явился солдат-связист, доставленный. Ульяной Ивановной к доктору с тяжелым ранением кисти левой руки. Ампутацию доктор Великанов сделать не мог, но остановить кровь и наложить повязку было в его силах.

Покончив с этим делом, доктор распорядился:

– Положите его на траву и отправьте с военной машиной в госпиталь.

Но тут произошло нечто неожиданное: красноармеец рассердился.

– Вовсе я не желаю в госпиталь! Мне дальше идти нужно.

Он подхватил винтовку и желтый ящик полевого телефона.

– Чудак-человек, тебе же лежать надо, – вразумительно сказал доктор, позволявший себе говорить «ты» всем пациентам, не достигшим, по его мнению, зрелого возраста.

– Нет уж, – за перевязку спасибо, а я пойду.

– Большой, а глупый, – уговаривал его доктор. – Тебе говорят – ложись…

– Лежи сам, если хочешь, а я не могу. У нас на наблюдательном пункте аппарат разбило, и через это дело батарея молчит, и мне новый доставить препоручили.

Объяснив это, связист не очень уверенной, но торопливой походкой отправился в сторону передовой.

– Как фамилия? – крикнул ему вдогонку заинтересованный доктор.