Глава пятидесятая

ПРИЕЗЖИЙ

С тех пор как Динка получила седло, красивую уздечку и тоненький хлыстик с ремешком, надевавшийся на руку, поездки ее верхом приобрели особый смысл. Динке правилось воображать себя лихим наездником, приподниматься на стременах и, пригнувшись к гриве лошади, зорко глядеть вдаль. Перед каждым таким выездом она тщательно чистила Приму, расчесывала ей гриву и любовалась поблескивающими на ее лбу бляшками из черненого серебра.

— Ах, Прима, какая ты красавица! — в восторге говорила Динка.

Вспомнив, что когда-то Прима участвовала в скачках с препятствиями, Динка часто заставляла ее теперь брать мелкие барьеры, перескакивать через рвы.

— Не бойся, Прима, не бойся, голубонька, — ласково шептала она, наклоняясь к уху лошади и чувствуя, как у ней самой замирает от страха сердце.

Прима не боялась. Настоящее седло, туго укрепленное на ее спине, стремена, упирающиеся в ее гладкие бока, напомнили Приме чудесное время ее молодости и как бы вернули ей достоинства скакового коня, бравшего призы на скачках. Она выступала теперь так важно, грациозно поднимая тонкие ноги с начищенной до блеска шерстью, так красиво сгибала свою крутую лебединую шею, что каждый встречный невольно останавливался и глядел ей вслед.

А Динка, переходя с рыси на галоп, бешено мчалась по лесной дороге. Иногда в сумерках леса причудливые тени от деревьев казались ей длинными крючковатыми руками, преграждающими путь в лесное царство, тенистые уголки под разлапистыми елями — глубокими норами неведомых зверей, молодые осины и белые березы, выступающие из темноты, наполняли ее сердце таинственной жутью и дерзкой отвагой…

— Бурный поток, чаща лесов, голые скалы — вот мой приют… Вперед, Прима! — кричала она в такт галопа, прижимаясь разгоряченным лицом к шее лошади.

Послушная Прима, словно чувствуя, как бьется сердце ее, седока, вихрем пролетала через лес и, завидев впереди тусклые огоньки станции, переходила на плавную рысь.

Единственное упрямство, которое проявляла эта умная лошадь, заключалось в том, что, когда Динка, накатавшись вволю, поворачивала назад. Прима шла уже только домой, и заставить ее свернуть с знакомой дороги было почти невозможно.

На этот раз Динка выехала рано. Красное зарево заходящего солнца низко стелилось за деревьями. День был очень жаркий, в душном стоячем воздухе не шевелился ни один лист, отяжелевшие от зноя ветки клонились к земле.

Динка ехала ленивым шагом, не зная еще, куда ей направиться. Сразу ли ехать на станцию и полакомиться там в буфете мороженым или раньше промчаться через общественный парк и поразить гуляющих лихой скачкой. А может, наоборот, опустив поводья, проехаться мимо них с надменным выражением лица, как вождь краснокожих, но для этого надо было воткнуть в свои волосы хотя бы птичьи перья, а у Динки были косы и малоподходящий костюм — синяя юбка и белая матроска.

Домой Динка не торопилась, Лени там не было, а слоняться без дела и скучать без него ей было тяжко. Кроме того, Динка сердилась на мать за ее несерьезное отношение к «жениховству» Лени и к ней самой.

«Подумаешь! У всех свадьбы как свадьбы, а я в кои-то веки сделалась невестой, и никто даже не ахнул!» — обидчиво думала она.

Лес кончался. Дорога шла мимо железнодорожной насыпи, по другой стороне тянулись затейливые ограды, за ними богатые дачи.

По дорожкам гуляли дачники. Их спокойные, довольные лица, чинная походка и выступающие впереди благовоспитанные дети вызывали у Динки неудержимое желание взбудоражить, переполошить всю эту праздногуляющую публику… Что, если вдруг, пустив во весь опор лошадь и перегнувшись на всем скаку в их сторону, дико закричать:

«Пожар! Горим!..»

Или еще лучше:

«Спасайтесь! Быки! Племенные быки!!»

Но Динка подавила в себе это желание и, вспомнив про мороженое, крупной рысью проехала мимо. Впереди уже виднелась станция и рядом с ней заколоченная досками сторожевая будка. Выбрав за будкой тенистое местечко, Динка соскочила с лошади и, замотав вокруг пня поводья, поднялась по тропинке на перрон.

К дачному вокзалу только что подошел поезд. Динка любила смотреть, как, встречаясь, люди радуются друг другу, как, торопясь и волнуясь, они что-то рассказывают, прерывая себя шумными восклицаниями.

Перрон заполнили дачники… Среди них Динка вдруг увидела тяжелую, словно выдолбленную из дерева, фигуру местного блюстителя порядка — полицейского. Она часто видела его и раньше, когда встречала маму. Низко кланяясь известным дачевладельцам и собственноручно усаживая их в экипажи, он нередко пинком ноги выбрасывал с вокзала нищего и грубо орал на деревенских баб: «Куда лезешь, немытая рожа?»

Фамилия его была Петров.

Сейчас, стоя в отдалении и внимательно оглядывая каждого своими заплывшими от жира глазками, он как будто выискивал кого-то в толпе приезжих.

«Вот-вот набросится на какого-нибудь нищего», — с беспокойством подумала Динка, но Петров вдруг выразил на своем одутловатом лице легкую улыбку и чуть приметно кивнул какому-то господину в чесучовом костюме с переброшенным через плечо клетчатым пледом. С виду это был просто дачник. Подойдя ближе к Петрову, он шепнул ему несколько слов, после которых Петров с особым усердием уставился глазами на один из передних вагонов. Проследив его взгляд, Динка чуть не вскрикнула от неожиданности и удивления… С площадки вагона не спеша сходил пожилой человек в темных очках и железнодорожной форме, в руках он держал туго набитую кожаную сумку, из которой выглядывал ломоть хлеба… Динка сразу вспомнила, как однажды Леня сказал: «Если этот человек приедет без меня, ты его сразу узнаешь, он будет в темных очках и железнодорожной форме».

Динка невольно подалась вперед: сомнения быть не могло, это был именно тот приезжий, о котором говорил Леня…

Глаза Динки быстро определили положение. Конечно, это за ним, за приезжим железнодорожником, охотится сейчас Петров. А кто такой этот подозрительный дачник? Почему он перемигнулся с Петровым? Не шпик ли это? Что делать?..

В голове заметались самые чудовищные планы: броситься на Петрова, сбить с ног «дачника», загородить собой приезжего, дать ему уйти… И вдруг она вспомнила: Прима! Только бы успеть… Улыбаясь дрожащими губами и помахав рукой отошедшему поезду, Динка нырнула в кучку приезжих и, потянув за рукав железнодорожника, быстро прошептала:

— За вами следят… Идите к будке, там моя лошадь… она знает дорогу… Скачите налево… — И, видя, что темные очки с сомнением меряют ее тонкую фигурку, она тихо добавила: — Я Арсеньева… и, отвернувшись, еще раз весело помахала исчезающим вдали последним вагонам.

Когда она оглянулась, железнодорожника уже не было на перроне: скрываясь за приезжими, он быстро шел к будке.

«Скорей… Скорей…» — мысленно подгоняла его Динка. По сердце ее вдруг екнуло и упало… В нескольких шагах от железнодорожника, небрежно помахивая пледом, шел тот самый «дачник». Сзади мягкой, кошачьей походкой, придерживая рукой большую, бьющую его по ногам шашку, следовал Петров. Динка бросилась вперед…

— Дядечка! — отчаянно и весело вскрикнула она, обхватывая обеими руками чесучовый костюм «дачника». — Здравствуйте, дядечка!

«Дачник» испуганно подпрыгнул и оглянулся.

— В чем дело? — растерянно пробормотал он, силясь оторвать от себя девочку.

Но она смотрела на него сияющими глазами и, крепко вцепившись в полы чесучового сюртука, весело повторяла:

— Вы не узнали меня, дядя Мотя? А я вас узнала! Я сразу узнала! А вон моя мама! — Она со смехом тащила его назад и, путаясь в словах, радостно восклицала: — Здравствуйте, здравствуйте, тетя Мотя! Пойдемте к моей маме!..

Удивленная публика, обходя их стороной, добродушно посмеивалась.

— Тетя Мотя! Дядя Мотя! — путаясь, выкрикивала Динка, не давая «дачнику» оглянуться и бросая быстрые взгляды на будку, за которой исчезла фигура железнодорожника.