Ефим глубоко затянулся и покачал головой.
— У меня Марьяна голосит: ты, говорит, из-за чужих людей и сам пропадешь. А мне совесть не дозволяет бросить человека в беде. Вот и думай, как быть…
— Думать-то нечего, — сказала Марина. — Давайте его к нам, а потом сообразим что-нибудь. Ведите сейчас, Ефим, вечером никто не увидит. Мы его накормим — и на чердак спать. К нам полиция не придет!
— Конечно, Ефим, пусть он перебудет у нас! — сказал и Леня. — На чердаке сено, мы ему туда отнесем одеяло и подушку, только чтоб курил осторожно.
— Ну, это он знает! Это, конечно, хорошо бы, а то у меня небезопасно, заторопился Ефим.
— Ведите, ведите! — еще раз повторила Марина.
Ефим ушел.
— Завтра мы с Леней уедем в город, а этот солдат пусть сидит на чердаке, чтоб его никто не видел. Там светло, дверь открыта. Динка отнесет ему утром еду, — озабоченно сказала Марина.
— Ох, мама! Скоро уже осень, мы все уедем, а как Ефим останется? Его Павлуха так ненавидит, Марьяна не зря беспокоится, — сказала Мышка.
— У Ефима ружье есть, и потом пан пригрозил Павлухе… — начала Динка.
— Ну, пан пригрозил да уехал! — отозвался Леня.
— Я думаю, нам тоже перед отъездом придется принять какие-то меры. А что, Дмитро не может поселиться у Ефима хотя бы на зиму? — спросила Марина.
— Нет, мама! Дмитро ведь осенью будет свадьбу справлять: они с Федоркой друг на друге женятся! — сообщила Динка.
— Друг на друге! — засмеялась Марина. — Ну ладно! Вон Ефим ведет уже этого солдата. Как его зовут?
— Ничипор Иванович, — шепотом подсказал Леня.
— Ну вот, веду гостя до вас, — сказал Ефим, пропуская вперед солдата. Знакомься, Ничипор Иванович!
Солдат подал всем руку и сел. Огня на террасе не зажигали.
— Наделал я вам хлопот, — стесняясь, сказал солдат.
— Ну, какие хлопоты! Живите, не беспокойтесь, а там мы что-нибудь придумаем, — сказала Марина.
— Ничего, земля велика, я, может, уеду куда. А этим гадам, извиняйте за выражение, недолго нам холку тереть. Вот придут с войны хлопцы, тогда другое будет…
Солдат неожиданно разговорился.
— В деревнях народ темный, но и тот свое право понимает. Вот тут отправляли из села новобранцев, и я был. На проводах, значит. Хлопцы все молодые, солдатских щей не хлебали. Вот я им говорю: чью землю от врага защищать будете? Панскую? Ну ладно! Был и я такой же, как вы. Шел, сражался, голодный, разутый. А за что сражался? Пришел назад калекой, без ноги. Ну пойду я сейчас к пану, скажу: я, пане, вашу землю защищал, за ваши богатства да за именья дрался, а кто ж теперь меня, калеку, на работу возьмет? Ну? Что мне пан на это скажет? У меня, скажет, батраков с руками, с ногами хватает, а ты отвоевался, солдат, иди проси милостыню. Вот, говорю, хлопцы, надо вам тоже мозгами пораскинуть да умных людей послушать… — Солдат говорил спокойно, светлые глаза его из-под бровей смотрели на всех внимательно и серьезно. Многому научит война да еще госпиталь, кто туда попадет. Везде есть умные, понимающие люди…
Разговор с солдатом затянулся допоздна.
Потом Леня отнес на чердак кошму и подушку, помог солдату подняться по ступенькам лестницы.
Утром Марина с Леней уехали. Мышка поехала с ними, чтобы до госпиталя заглянуть на городскую квартиру.
— Я постепенно там все приберу, мама, все равно скоро переезжать, да и надоело мне здесь жить. Этим летом только и слышишь то про Павлуху, то про кулачье — нет, уж это не житье! — жаловалась она матери, подъезжая к городу.
— Рано еще переезжать. Ну что делать в такую духоту и жару на городской квартире? Динка будет бегать к Днепру, начнется новое беспокойство. Нет уж, посидим еще на хуторе. Здесь воздух один чего стоит, — ответила Марина.
Глава сорок девятая
ОТЪЕЗД ЛЕНИ
На другой день Леня собирался уезжать: его снова посылали с поручением к железнодорожникам. В городе Марина узнала, что о том товарище, который должен был привести шрифт, ничего не известно, поэтому решили срочно послать Леню.
— Ну вот, не успели мы полюбить друг друга, как ты опять уезжаешь, — ныла Динка.
— Так я же не сам еду, меня посылают, — складывая свой чемоданчик, говорил Леня. — Я же по делу. И только на два-три дня. Ты даже не успеешь соскучиться, как я вернусь назад, — успокаивал подругу Леня и, вспомнив, как утешал он ее в детстве, вытащил из кошелька серебряные монетки. — Вот, держи! Поедешь на станцию — съешь мороженого! Сколько хочешь съешь, только не объешься!
— Нет-нет! Я не объемся, душа меру знает! — обрадовалась Динка и, держа на ладони серебряные монетки, быстро подсчитала: два шарика шоколадных, два сливочных! — А это возьми, тебе же на дорогу дали!
— А что мне надо? Билет в кармане, доеду! Бери, бери… Купи шоколадку. Сегодня жарко, выпьешь ситро…
Но Динка решительно сунула ему лишние монетки в карман.
— Тебе тоже жарко. Сам выпьешь ситро. — Прощаясь, она крепко обняла Леню.
— Дина, не висни у него на шее! — недовольно сказала Марина.
— Почему это «не висни»? Раньше висла, так никто не замечал, а теперь, когда у меня есть причина…
— Какая причина? — не поняла мать.
— А вот такая, что я невеста! — заявила Динка.
— Тьфу ты господи! Так невеста все-таки стесняться должна.
— Подумаешь, стану я притворяться! Ведь он сейчас уезжает! Пожалуй, простесняешься, так и не простишься!
— Ну что это — взрослый человек? — развела руками Марина. — Глупышка, и все!
— «Глупышка, глупышка»… Сами вы хорошие! Другие рады спихнуть со своей шеи, расхваливают свою невесту, а вы меня только дурочкой делаете в глазах Лени и всякие палки в колеса ставите! — обозлилась Динка.
Леня расхохотался. Мышка от смеха поперхнулась молоком. Марина покачала головой и с огорчением посмотрела на Леню:
— Ну что ты хохочешь? Ведь ей уже не семь лет, чтобы болтать такие глупости!
— Ничего, мама, ничего! Я ее за это и люблю! — все еще смеясь, сказал Леня.
— Ну, если именно за это… — язвительно улыбнулась Марина и, взглянув на часы, заторопилась: — Собирайся, собирайся, а то еще опоздаешь! А ты, Дина, пожалуйста, не ходи провожать! Нечего там на дороге устраивать свои сцены! Невеста! — уже строго прикрикнула Марина, и все замолчали.
Когда Леня ушел, Динка побродила по саду, побренчала в кармане монетками и, вспомнив про мороженое, облизнулась.
«Сейчас поеду, наемся с горя. Ой сколько еще у меня недостатков, подумала она. — Ни один взрослый человек не будет с горя есть мороженое. Но я все-таки поем, потому что сегодня очень жаркий день!» Динка представила себе шоколадные и сливочные шарики на запотевшем стеклянном блюдце и побежала за Примой.
— Куда это? — недовольно спросила Марина, когда Динка подвела лошадь к крыльцу.
— Так… развеюсь немножко… — со вздохом сказала Динка, принимая на себя печальный образ невесты, которая только что рассталась с любимым человеком.
Обманутая Марина посмотрела ей вслед.
— Похоже, что Динка действительно очень переживает Ленин отъезд! — сказала она подошедшей Мышке.
— Да что ты, мама! Вот увидишь, вернется как ни в чем не бывало! Просто она любит из всего создавать трагедии!
— Никогда я не могу понять, как это в ней уживается: какая-то большая душевная глубина с полным легкомыслием, ум с глупостью, — медленно сказала Марина. — На свете не найдется двух людей, которые были бы о ней одинакового мнения. Один обязательно будет считать ее вчень глупой, другой — очень умной. Во всяком случае, в пятнадцать лет можно быть уже серьезной!
— Мы сами поощряем ее, мама. Вася всегда говорил… — начала Мышка.
— Анжеленок! — мягко прервала ее мать; в минуты огорчения она называла Мышку этим ласкательный уменьшенным именем. — Я не воспитывала Васю. И не хочу, чтобы ты думала и говорила его словами. Старайся всегда оставаться самой собой. Для Васи Динка закрытая книга. Может быть, он видит только одну страничку, и ему кажется, что этого вполне достаточно. Вася смешивает Динку со всеми детьми вообще, а в Динке много есть такого, что не всегда свойственно детям. Но, конечно, она легкомысленна. Я в пятнадцать лет была уже серьезной девушкой! — неожиданно закончила Марина.